Жемчужина дракона (СИ) - Лакомка Ната

Дракон развернул крылья и осторожно взлетел. Я понимала, что Тристан старается лететь не слишком быстро, иначе меня попросту бы слизнуло ветром, но дух все равно захватило, и голова закружилась от высоты. Прижавшись к упругому телу, покрытому чешуей, как броней, я слышала голос: «Не бойся… не бойся».

Когда дракон начал снижаться, я немного приободрилась, потому что мечтала об окончании полета так страстно, как никогда не мечтала получить лавандовые поля.

Я увидела заросли амаранта — он цвел пышно, выпустив алые языки.

Тристан приземлился, и я соскользнула с его спины по гладкому боку, и успела только мысленно застонать, представив, что мне еще надо будет лететь обратно. По золотистой чешуе от шеи до кончика хвоста прошла волной дрожь, и вот уже передо мной не дракон, а человек — Тристан. Голый, красивый, совершенно такой, каким он был в моих воспоминаниях.

— И зачем мы здесь? — спросил я равнодушно, стараясь не показать, что слишком взволнована его близостью.

— Пойдем со мной, — он взял меня за руку, нежно пожимая мои пальцы, — здесь недалеко.

Я позволила ему повести меня, мы прошли немного, раздвигая ветки с алыми цветами, и остановились возле мраморной белой плиты. Тристан смахнул с нее сухие листья и соцветия, и я прочитала выбитую надпись: «Бьянка Корсинари. Возлюбленная жена, любимая мать».

— Нет необходимости проводить панихиду на берегу, — сказал Тристан. — Ее похоронили в каменном гробу, чтобы ведьма не могла вернуться на землю после смерти. Я нашел ее уже давно, и принес сюда.

— Хорошее место, — сказала я. — Здесь везде амаранты. Уверена, здесь ей спокойно.

— Ей нравились амаранты, — Тристан поднес руку к губам, и на его ладони оказалась золотистая жемчужина.

Он закопал ее в изголовье плиты, и сказал:

— Так амаранты будут цвести сильнее.

Потом мы долго стояли у белого надгробия, и рука Тристана нашла мою руку, и пальцы наши переплелись.

— Все еще сердишься на меня? — спросил Тристан.

Я подумала и честно ответила:

— Сейчас — нет. Давно — нет. Сначала — да, злилась. Очень злилась. Но потом подумала, что и я не была честна с тобой до конца. Я считала, что имею право на свои секреты, если действую в твоих интересах. Я была неправа.

— Магали, я тоже… — начал он, но я решительно его остановила.

— Но ты — совсем другое дело, — сказала я строго. — Ты действовал не в моих интересах, а в своих. Использовал меня, обманывал. Я шла вслепую, а ты подталкивал меня к обрыву. Это было низко, жестоко… Ты врал мне. Врал, что хочешь улететь со мной на острова, — я, наконец-то, высказала самую тяжелую свою обиду — выплеснула ее, и сразу почувствовала облегчение. — А сам только и мечтал, как забраться на королевский трон.

— Только когда у меня была драконья жемчужина, — сказал Тристан глухо, не отпуская мою руку. — Когда был без нее — хотел улететь с тобой. Но теперь жемчужины нет… Ты не хотела иметь дела с драконами, может, человеком я буду тебе более приятен?

— Долго же ты на это решался, — съязвила я. — Целый год!

— От нее и в самом деле трудно отказаться, — признался он. — Но с ней холодно. Очень холодно — без тебя. Я мечтаю, что ты будешь рядом со мной, будешь печь свой вкусный хлеб, читать перед сном… читать нашим детям.

Мы еще помолчали, и я задумчиво теребила листья амаранта.

Конечно, я давно простила его. И то, что он решил ради меня отказаться от драконьей сущности — это было лучшим доказательством любви. Дракон — это сила, это очарование стихии, первозданной природы… Но с ними правда холодно — не телом, сердцем.

Я вспомнила сумасшедшую страсть, охватывавшую меня рядом с Тристаном-драконом. Сейчас он был рядом со мной голый, но я испытывала не страсть, а нежность. И ещё любовь.

Он посмотрел на меня искоса, виновато, и я усмехнулась, прижимаясь щекой к его плечу.

— Не пожалеешь? — спросила я. — Что вот так закопал в землю драконий хвост и крылья?

— Магали… — он осторожно обнял меня, заглядывая в лицо. — С тобой рядом — никогда. А ты не пожалеешь?

— О чем? О том, что вместе с этой жемчужиной ты лишился жестокого сердца и змеиной подлости?

— Хитрости, — поправил он меня деликатно. — Как бы там ни было, я никогда не поступал подло, особенно с тобой.

— Даже не знаю, можно ли тебе верить, — я сделала вид, что сомневаюсь, чтобы подразнить его. — Мне кажется, ты и сейчас играешь со мной. Ведь знал, как разжалобить.

— Всего лишь хочу, чтобы ты меня простила, — принялся горячо убеждать он. — И во всем, что касалось тебя, я был честен! Клянусь!

— Особенно когда предлагал умчаться жить на острова, — проворчала я.

— А я и сейчас готов, — он сжал меня в объятиях, и я почувствовала, что это вовсе не драконьи объятия — не холодные, не каменные, а обыкновенные человеческие. — Если хочешь, брошу все…

— Что же скажет дядюшка? — поддразнила я, потому что он уже победил, хотя я и не слишком противилась.

— Наверное, устроит мне трепку, — признал Тристан. — Но быть вдали от тебя — это хуже в сто раз. А ты? Чего хочешь ты? Ты мечтала о лавандовых полях, и я готов жить там с тобой, если позволишь.

— Знаешь, — я кончиками пальцев гладила его лоб, щеки, касалась губ, — лавандовые поля казались мне мечтой, пока я не увидела море. Кстати, как мы будем добираться до Анжера? Пешком?

— Нет-нет, не пешком, — с готовностью сказал он, — лошади и карета ждут. Здесь, совсем рядом.

— Карета? Лошади? Ты позаботился и об этом? Был так уверен, что я тебя прощу и соглашусь вернуться в Анжер? — я не знала, что делать — смеяться или сердиться.

— Я надеялся, Магали…

— Хорошо, готова еще раз поверить тебе, Тристан ди Амато. Тем более что у меня теперь есть особое преимущество…

— Какое? — насторожился он.

— Если ты сейчас обманешь меня, — сказала я ласково, — то сломанный нос уже так легко не срастется. Показывай, куда спрятал карету. Надеюсь, и одежду припасти догадался? Хотя… чего ждать от герцога, если ваш король щеголял голышом перед целым городом…

Мы раздвинули кусты амаранта и пошли рука об руку.

Разумеется, всё не закончилось так радужно.

Король Рихард, узнав, что еще одним драконом стало меньше, не готов был простить Тристана так легко, как я. Он грозился убивать и запретить монастыри — рассадники смутьянок, на веки вечные, но Тристан остался непреклонен — он человек и будет им, а будет ли герцогом — это решать королю.

Титул герцога король Рихард у него не отобрал, но приехал в Анжер только лишь на крестины нашего с Тристаном первенца.

Не скрою — душа у меня дрогнула, когда король взял на руки крохотного Дервеля ди Амато, и мне пришлось признать, что мой сын по субботам не превращается в змея, а остается обыкновенным человеческим ребенком.

Но король не выказал недовольства. Покачивая на руках малютку Дервеля, он сказал:

— Надеюсь, этот парень не вырастет таким остолопом, как его папаша, и не станет разбрасываться добром направо и налево.

Тристан хотел заспорить, но я толкнула его локтем в бок, чтобы молчал.

После памятного поединка драконов, на лице короля Рихарда так и остались два шрама поперек левой щеки. Шрамы придавали ему особенно свирепый и грозный вид, но сейчас я не увидела в короле драконов ни свирепости, ни грозной воинственности. Он улыбался, а в глазах его была тоска. И мне показалось, что я поняла природу этой тоски — он был одинок. Совсем один, без родственной души — по-настоящему родственной.

— Ваше величество… — сказала я, испытывая в это мгновение не страх перед драконом, а жалость к нему.

Рихард передал Дервеля Тристану, а потом посмотрел на меня, и тоска в его глазах уступила место холодной насмешке.

— Даже не вздумай жалеть меня, Лален! — проворчал он. — Это мне вас жалко — слабых людишек. И уж я — то никогда не свихнусь настолько, чтобы добровольно отдать самое дорогое! — он похлопал себя ладонью по левой стороне груди.

Так закончилась эта история, которую я, герцогиня ди Амато, записала для вас. В тот день, когда Тристан похоронил драконью жемчужину на могиле матери, мы с ним пошли по жизни рука об руку, оставив прошлое — прошлому, а драконий жемчуг — тем безумцам, что предпочитают холодное сердце горячему человеческому, и холодное золото — золоту любви.