У нас в саду жулики (сборник) - Анатолий Михайлов

Анисим попросил у мамы открывашку и, не дождавшись маминой реакции, открыл бутылку зубами и, вытащив из сумки бумажные стаканчики, тут же их наполнил. А когда раздраженный папа уже приблизился к беседке, то, глядя на цедящую пиво маму, Анисим приставил к подбородку ладонь и, как это с ним нередко случалось и в юности, отвернувшись куда-то в пространство и одновременно пригнувшись, раскатисто загоготал, после чего со словами «бедный мальчик!» мама погладила его по голове, и, оторвавшись от набрякших под тяжестью ягод веток, папа, наконец, не выдержал и со словами «Вера, мы уже опаздываем на электричку!» схватил маму за локоть и, помогая ей подняться, повел ее обратно на веранду, в то время как Анисим, совсем не обидевшись, допил оставшееся пиво и, побросав уже использованные стаканчики себе обратно в сумку, независимой и даже слегка пританцовывающей походкой взял курс на калитку, а усадивший маму на стул и вышедший потом за калитку папа, убедившись в поверженности удаляющегося супостата, возвратился в беседку и, брезгливо поморщившись, отнес оставленную моим другом рыбину в помойное ведро.

Свинарка и пастух

1

Я смотрю на абажур и, вспоминая связанные с ним события тридцатилетней давности, слушаю историю маминой дружбы.

Мама рассказывает мне про свою старинную подругу Галю Настюкову, а папа откладывает в сторону газету и, включив телевизор, снова усаживается в шезлонг.

На столе стоит корзина с красной смородиной, и, опустошая очередную кисточку, я склевываю на ней ягодку за ягодкой.

Со стороны может показаться, что папа уже давно клюет носом, но на самом деле это далеко не так, и, несмотря на свои 78 лет, папа даже и не думает дремать. А на экране, подогревая нахлынувшую волну ностальгии, по многочисленным заявкам трудящихся трансляция замечательной советской комедии СВИНАРКА и ПАСТУХ.

На весь экран – расширенные от счастья глаза простой советской труженицы из далекого северного колхоза: ну, вот, наконец-то, и сбывается самая сокровенная мечта – е е вызывают в Москву на Выставку достижений народного хозяйств а !

Свинарку зовут Глашей, и перед ней на фоне бесконечных вольеров и клеток на весь экран красочный стенд с портретом знатного пастуха-овцевода из далекого южного аула.

И крупным планом – поросята, поросята… миллион поросят… и над розовыми пятачками – олицетворяя Родину-мать – огромная свиноматка по имени ЛАСТОЧКА.

В кружащихся блестках конфетти – всё девчата, девчата, девчата… и все бегут, и поют, и радостно улыбаются… И вместе с ними – бежит и яростно хохочет счастливая Глаша – и снова на весь экран ее расширенные от счастья глаза.

Опять на весь экран – теперь уже похожий на юного Джугашвили горный орел – и окрыленная СВИНАРКА со слезами на глазах зачитывает ему свои социалистические обязательства.

И ей в ответ сошедший с красочного стенда ПАСТУХ делится самым сокровенным – по сколько килограмм шерсти он планирует настричь с каждой овцы.

Под музыку Лебедева-Кумача – величественная кантата о дружбе, рожденной в самом сердце нашей великой Родины – в златоглавой Москве. И после дуэта о величавой столице СВИНАРКА и ПАСТУХ дают друг другу клятву верности.

Она уезжает на Север – к своим любимым свиньям. И всюду – свиньи… свиньи… свиньи… и сверкающие в рубиновом свете звезд белоснежные ковры… На фоне провисших попонами ветвей сказочных исполинов дубов и встроенных в сугробы с резными петушками светящихся изб…

А он уезжает на Юг – к своим любимым овцам. И всюду овцы… овцы… овцы… миллионы пасущихся овец… На фоне необозримых горных пиков и глубоких ущелий…

Я смотрю на ползущую по абажуру гусеницу и слушаю мамин рассказ о своей боевой подруге.

До революции Галочкин папа был владельцем самой крупной в России ткацкой фабрики, но в годы военного коммунизма, показывая личный пример, из стана эксплуататоров переметнулся на сторону своего классового врага и, засучив рукава, вместе с ивановскими ткачихами встал за ткацкий станок. И маленькая Галя еще со школьной скамьи очень переживала, что ее пролетарское происхождение подвергается сомнению. Правда, совсем недавно в газете «Неделя» о Галином родителе был опубликован целый разворот. Среди мануфактурщиков города Иванова уже в советское время он получил первый патент за изобретение. Он изобрел защитную одежду «хаки».

Еще до этого изобретения юная безбожница жила, если уместно это выражение, как у Христа за пазухой. Она была очень смазливая, и все молодые люди, охмуренные ее красотой, сразу же в нее влюблялись. Как, впрочем, и в маму, но с той оговоркой, что они с Галей почти никогда не соперничали. Мама брала своей выдержанностью и собранностью, а у Гали, по мнению мамы, был просто испорченный вкус. При этом недостатке Галя еще и злоупотребляла выпивкой, в то время как маме такой образ жизни претил.

Уже вступил в свои права и был в самом разгаре НЭП, и неразборчивая Галя меняла своих ухажеров как перчатки, и среди ее воздыхателей больше всех преуспел Адольф.

В ту пору Гитлер считался еще борцом за рабочее дело, и имя Адольф в нашей стране даже пользовалось уважением и популярностью.

Адольф тоже «работал над фюзеляжем», но прельстил он Галю совсем не этим. Он прекрасно играл на рояле и на любой вкус мог подобрать изысканную мелодию. Он был по природе импровизатор и заводила всех молодежных компаний. Но маму туда, в эти бездумные посиделки, никогда не тянуло. Маму больше привлекало организовывать комсомол и прокладывать колею идущим за передовым отрядом молодежи пионерским ячейкам. И маминым пионером был известный потом детский писатель Анатолий Рыбаков, автор прогремевшего на всю страну знаменитого «Кортика». И Анатолия Наумовича мама всегда называла просто Толей, и он, в свою очередь, с ее мнением всегда очень считался. И мама и теперь уверена, что дала будущему автору легендарного романа «Дети Арбата» путевку в жизнь и в свое время даже подкинула ему несколько самых острых сюжетов.

За вычетом «возмутительно отобранного» Днепромихайловска, дедушке, учитывая его боевые заслуги, дали квартиру на улице Грановского, и, будучи наркомом тяжелого машиностроения, сам бывший слесарь высокой квалификации, он привил маме дух пролетарского интернационализма, а в это время ветреная Галя на очередной вечеринке спуталась с Цфасманом, и уже тогда это был известный на всю страну композитор легкого жанра и такой же крутой импровизатор, как и его самый близкий ему по духу товарищ. И в результате Галя от него заразилась гонореей, и, обеспокоенная состоянием здоровья своей подруги, мама ее от этой не совсем красивой болезни вылечила.

Я удивился:

– Ты… вылечила тетю Галю от гонореи?

Но мама мне потом все объяснила.

Конечно, не она сама, а врачи. Просто Галя тогда вдруг стала очень серьезно болеть, и не только одной гонореей, и благодаря бабушкиному воздыхателю товарищу Буденному (который жил на нашей лестничной клетке и когда дедушка уезжал за границу, то приходил к бабушке в гости и, сидя на табуретке, успокаивал ее свой игрой на баяне), а также дедушкиному соратнику по борьбе товарищу Ворошилову (с чьей женой Екатериной Давыдовной бабушка была очень дружна), у мамы наладились тесные связи с Кремлевской больницей, тем более что эта больница находилась у нас под боком, на той же улице Грановского, где жили только одни члены правительства, и во дворе каждого дома возле полосатой будки стоял милиционер, а в каждом подъезде в качестве вахтера дежурил с кобурой на боку неразговорчивый офицер.

Обескураженный Галиным недомоганием, Адольф, конечно, очень переживал, и, выясняя отношения, они с Цфасманом даже чуть не подрались, но по своей натуре Адольф был очень отходчивый и все Гале простил, и не совсем благородная Галя даже после выписки из больницы все продолжала вести свой разгульный образ жизни, но, невзирая на все Галины закидоны, Адольф все равно ее любил, и по его настоянию (у Адольфа была отдельная квартира) они с Галей в конце концов зарегистрировались. А потом Адольф в чем-то проштрафился, и в качестве профилактической меры его куда-то посылают на перековку, тогда ведь еще не совсем сажали, а отправляли в глухую провинцию поднимать производство, и Адольф иногда к Гале из глубинки приезжал и чуть ли не каждую неделю присылал ей продукты питания, хотя она тогда практически ни в чем не нуждалась, так как была уже таким же специалистом по прочности, как и мама. Но «сколько волка ни корми, он все равно смотрит в лес» – и, возобновив свои «пагубные привычки», Галя, в отсутствие Адольфа, стала от него снова погуливать.

Наступает 37-й год, и побывки Адольфа неожиданно сходят на нет, а в свою очередь Галя, как под копирку с мамы, получает точно такую же директиву, и теперь она должна от своего Адика письменно отказаться; для достижения этой цели ее все в том же скоростном лифте увозят в подземный кабинет, где, аннулировав паспорт, выдают ей, как и в случае с мамой, очередной следующий, и она точно так же (во время дружественной беседы) в поддержку своему суженому передает ему в камеру предварительного заключения всю их историю любви, запечатленную в письмах и фотографиях.