У нас в саду жулики (сборник) - Анатолий Михайлов

Колька Лахтиков пошел по стопам Башмака и сначала, как и старший брат, работал на Шарикоподшипнике. И в результате сел. Правда, уже не за ботинки. В обувном ботинки теперь парой не выставляются. А в одном башмаке далеко не уйдешь.

А Двор Иваныч – наоборот – недавно вышел и где-то за Серпуховом устроился в леспромхозе конюхом.

Родного забрали в армию, и после дембеля он уехал в Донбасс. Наверно, теперь шахтер. И сразу же представляется песня Высоцкого: « Сидели, пили вразнобой мадеру, старку, зверобой, и вдруг нас всех зовут в забой до одного… » И в результате, попав в «Штрафной батальон», « он вчера не вернулся из боя ».

Андрюша после армии как-то скукожился и сделался какой-то даже щуплый. А ведь такие были кулаки. Андрюша теперь сантехник, я его как-то встретил на ВДНХ. Когда расселяли из подвала, им дали в Марьиной Роще квартиру, и у Андрюши уже два года сыну.

А с Харулой после фестиваля я столкнулся на Охотном ряду. И сразу видно, что человек пошел на повышение. Был «щипачом», а теперь в таких диковинных штанах. А на кармане – английская надпись. И никаких пирожков голодающему тылу.

– Здорово, – улыбается, – братишка, – и похлопал меня по плечу. Наверно, уже и позабыл, что моя кликуха Сундук.

3

Перед броском на Колыму в тоске по своей колыбели я намылился пройтись по памятным местам, где, если сочинить обо мне кантату, мной дышит каждый камень. Но вместо мемориальной доски – по мусорному баку расхаживает упитанная крыса, вместо колченогого бильярда с разодранным сукном и с исполняющим обязанности кия черенком обшарпанной швабры – размолоченные в щепки ящики, вместо сидяших на лавочках со спицами и с клубками шерсти на коленях в домаших шлепанцах и в мужских пиджаках рукодельниц-лифтерш – вырезанные ножом не совсем приличные выражения, а вместо оглушительного гвалта разносящегося аж до самой Хитровки трезвона трехколесных велосипедистов – окольцованная прутьями чахлых осин пропитанная пылью тишина.

С завоеванным трофеем в битве с поверженным очкариком Колька – в тюрьме, так и не сделавшийся главным тренером сборной СССР по футболу Анисим – в больнице, а вымахавший в стройного гренадера со спасительным квитком «вашей зелени» маленький Петушок – в сырой земле.

…И вдруг я увидел Бабона, он теперь для меня вроде Павлика Морозова: ведь, если разобраться, Бабон был моим самым первым товарищем.

(Мы только-только приехали из Венгрии, и мне еще идти в первый класс. Тетя Юля работает уборщицей в общественном туалете, и она к нам приходит мыть полы. И как-то раз пришла со своим тогда еще совсем сопливым сынишкой. И мама в знак солидарности угостила «бедного мальчика» «подушечкой» – такая фруктовая карамелька, – и мы с ним потом вместе ползали по паркету и играли в кубики. А потом папа в коридоре наклонился и вместе с сапожной щеткой не обнаружил своей любимой бархотки. И этот сопливый мальчик потом оказался Бабоном.)

Я думал, мы с Бабоном не то чтобы обнимемся, но уж, по крайней мере, протянем друг другу руки. И Бабон назовет меня Толей, и я, в свою очередь, узнаю его настоящее имя.

С малиновым фингалом Бабон деловито прищуривается и идет мне навстречу. И все такой же, как и в детстве, озабоченный. Правда, в глазах уже совсем погас – тот, хотя и лениво-тупой, но по-своему лихорадочный – огонь. Какая-то водянистая труха.

Но все-таки меня узнал. И, двигая, как и тогда в садике Милютина, желваками, теперь уже не прошипел, а скорее даже просипел:

– Дай, сука, рубль!

Правда, обыскивать уже не посмел.

Свинарка и пастух

Последние известия

Смахнув с подбородка оставшиеся после чаепития крошки халвы, папа вынимает из футляра очки и, усевшись в шезлонг, разворачивает газету.

И мама ему говорит:

– Повесь, Гриша, гамак, пускай Толюн отдохнет.

…Гамак висит между двумя соснами напротив напорного бака. Под баком душ, и, если нажать на кнопку, из душа польется вода.

Я раздеваюсь до плавок, и папа протягивает мне полотенце…

Вода, как и тридцать лет назад, поступает в бак из колодца. Перед колодцем – все то же самое позеленевшее от старости корыто и на траве несколькими слоями свернутое лежбище шланга. А если развернуть, то почти у забора можно дотянуться до кустов крыжовника. Возле площадки для крокета крыжовник все еще плодоносит, а сама площадка уже давно заросла, и за отсутствием отлученной от нашей семьи Дуняши (прослужив у мамы двадцать пять лет и возомнив себя нашей дальней родственницей, позарилась на московскую прописку) ее (площадку) теперь просто некому пропалывать; у крокета уже не хватает шариков, а шатающиеся черенки деревянных молотков с проржавевшими проволочными «мышеловками», за вычетом оставленного мной на Колыме кованого чемодана, купленного папой еще в 29-м году в Гавре, где-то в обшарпанных дебрях чердака свалены в кучу.

Зато клумба все так же ухожена, правда, теперь ее, вместо мамы, поливает моя сестра. И, как в далеком детстве, мама называет ее Наташенька.

В преддверии тихого часа Наташенька пошла купать на болото собачку. У собачки кудрявая грива и напоминающая оскал добродушного молодого человека выразительная морда, за сходство которой с древнегреческой скульптурой нашего любимца и баловня окрестили Бонифаций.

Наташенька еще не возвратилась с омовения, а сам купальщик уже успел вернуться в сад. Калитка еще на защелке, но у предусмотрительного ползуна под забором имеется своя тайная лазейка.

Сидящий на скамейке папа уже заранее принимает защитную стойку: сейчас Бонифаций, которого папа называет «сукин сын», устроит ему бледный вид. Но что самое характерное – только одному папе, хотя на скамейке рядом сидят и мама, и я. По уже сложившейся традиции вернувшийся с купания затейник бросается папу обнюхивать и тычется холодным носом в папины тапочки. Потом, упираясь всеми четырьмя лапами, точно стоящая на пьедестале игрушка, напористо распружинивается и, отряхиваясь и фыркая, окатывает папу целым фонтаном брызг. И не успевает еще папа опомниться, как тут же (подтверждая худшие папины опасения) вываливается в песке и с радостным лаем проделывает ту же самую операцию, заменяя при этом капли воды на разлетающиеся песчинки.

Напоминая попавшего под град ударов незадачливого боксера, папа беспорядочно и панически отбивается.

Мама смотрит на клумбу и, даже как-то помолодев, передает мне последние известия: вдова соседа справа, Ивана Ивановича, завела себе любовника, а вдова соседа напротив, Бориса Васильевича, вышла замуж за его брата.

Борис Васильевич всю свою сознательную жизнь выращивал кроликов, но после его кончины братишка перешел на белых мышей и сдает их теперь государству для опытов, а все отбросы сливает по специальному желобу к нам на участок (наш участок над уровнем болота намного ниже участка Бориса Васильевича). И папа уже собрался накатать в Раменский райисполком жалобу и хотел ее даже сам отвезти и с распиской о вручении на своем экземпляре отдать в руки секретарши, но в последний момент все-таки передумал: еще при жизни бабушки ее халупу папа оформил сараем и, помимо водопровода, в нарушение инструкции, провел туда и газ, и теперь соседи могут на нас накапать, и тогда нашу пристройку в лучшем случае от газа отрежут и, применив штрафные санкции, заставят ее оформить как положено, а в худшем – и совсем аннулируют, а часть земли, согласно букве закона, с кустами сирени и флоксов, идя навстречу трудящимся, могут и конфисковать в пользу налогоплательщиков.

Но справедливость восторжествовала, и тридцать лет назад, олицетворяя мою сагу «У нас в саду жулики», собака вышедшего погулять Ивана Ивановича, попав под горячую руку выскочившей за калитку мамы, сорвалась с поводка и, отомстив за не совсем корректное будущее поведение брата, разорвала Борису Васильевичу штаны.

В приемном покое

После второго триппера и моего очередного изгнания с Колымы я столкнулся с ним в приемном покое кожно-венерологического диспансера: по приезде в родимые пенаты решил получить информацию о необходимости повторной провокации и уточнить срок обязательного табу на возобновление половых сношений. Своего друга детства я не видел уже года три, и тут мне вдруг повезло: обслуживающий персонал Клиники имени Ганнушкина, куда Анисим периодически попадает на плановое обследование, лечить его от гонореи категорически отказался. Вот и пришлось ему прямо в войлочных тапочках и в больничном халате, игнорируя амбулаторные процедуры, в срочном порядке спускаться по пожарной лестнице из окна туалета.

А в прошлом году, когда я был в Ленинграде, Анисим приезжал к нам на дачу и привез мне в подарок бутылку жигулевского пива и сушеную воблу. И не впустив Анисима даже на порог веранды, мама все-таки его пригласила в нашу садовую беседку, а папа, не испытывая особенного энтузиазма, демонстративно повесил себе на спину бачок и пошел опрыскивать черную смородину.