Судьба и другие аттракционы (сборник) - Дмитрий Раскин

— Ну, если так, я замолкаю, — съязвила Лидия.

— Я не то говорю, я понимаю, но до меня дошло вдруг — у меня не было надежды никогда раньше. Я принимал за надежду то одно, то другое, но всё это было так — по инерции, из конформизма, от общего оптимизма (я оптимист, оказывается!) И вот сейчас впервые.

— На что вы надеетесь? — сухо спросила Лидия.

— Представьте себе заштатного литератора, к тому же дважды разведенного и прочее, да… Всё остальное легко дорисуете сами.

— Ну да, — кивнула Лидия, — самолюбие, энное количество яда в крови. Неужели вы попросите для себя вот у этого вот, — она кивнула на карусельку — шанс на новую «Войну и мир» какую-нибудь или же на «Братьев Карамазовых»?

— Я не настолько глуп, Лидия. К тому же, после сегодняшней вводной от нашего управляющего… Да и если бы это не было глупо, даже если бы очень умно — всё равно бы не попросил. Уже не попросил бы.

— Вот как? — глянула Лидия. — А на что же тогда надежда?

7

Вечер. Огни, ароматы, небеса вечера. Арбов, Ветфельд и Лидия заходят на веранду ресторана, что с видом на костел Марии Магдалины, занимают столик.

— Надо же, двадцать лет назад я сидел за этим самым столиком, — говорит Арбов. — Кажется, скатерти были другого цвета.

— Вы были счастливы? — спросила Лидия.

— Да, наверное, да, — ответил Арбов. — Только воспринимал это как данность. Как само собой разумеющееся.

— Кто бы мог подумать, — говорит Ветфельд, — после всего, что мы услышали от управляющего, взяли и пошли гулять по городу.

— Под сенью этих парков, пол мерный ток воды, — отвечает ему Арбов, — под мерный ток толпы разноязыкой, пестрой, поверхностной и человечной уж как-то очень верится, что жизнь превосходит смысл жизни…

— Что бытие чисто, лишь когда мимолетно, — согласилась с ним Лидия.

— Во всяком случае, сознание мизерности самого себя, всех своих, с позволения, истин, сейчас примиряет, — улыбается, кивает Арбов.

— Неужели с тем, что ждет нас завтра? — усмехнулся Ветфельд.

— Но вы же вот остались, — говорит ему Лидия.

— Это гордыня, наверное, — замкнулся в себе Ветфельд.

Подошедший официант положил перед ними пухлые папки меню.

— Я думаю, только мороженое, да? — Лидия вопросительно смотрит на своих спутников.

— На сегодня хватит, — соглашается Арбов, — в отеле нас явно перекормили. И давайте закажем чай… Здесь изумительный чай.

Официант кивает головой, отходит.

— Кто бы мог подумать, — говорит Лидия, — что на этом курорте, аляповатом, амбициозном, невсамделишном как будто.

— Вот эти деревья, — показывает рукой Арбов, — будучи саженцами, видели Гёте.

— Это ничего не меняет, — говорит Лидия. — Так вот, посередине всего этого — всех этих бесконечных уток на яблоках, кнедликов, штруделей, бехеровок и свиных колен в отдельно взятом отельчике нас ждет ад, сконструированный получается что специально для нас и из каких-то высших, гуманных соображений, если верить управляющему. Это настолько нелепо.

— Наверно, специально так, — задумался Арбов, — чтобы мы сознавали нелепость того, что предложат нам эти аттракционы, да и собственную… Кстати, Лидия, а почему вы так уверены, что именно ад?

Послышался мягкий колокольный звон.

— Колокола Марии Магдалины каждые четверть часа нас уверяют, что время, скорее всего, безобидно, — кивнул, улыбнулся Ветфельд.

— А вы, Лидия, почему остались? — спрашивает Арбов.

— Вы правильно поняли, Семен, у меня нет особых причин оставаться, как оказалось, но и нет причин, чтобы уйти.

— Вам, конечно же, видится в этом высокий трагизм. — Ветфельд говорит с какой-то пьяной интонацией, хотя он сегодня вообще не употреблял спиртного.

— Это, комично, скорее, — спокойно ответила Лидия.

8

Курт Ветфельд толкнул дверь своего номера, вытащил ключ из замочной скважины, захлопнул дверь, не включив свет, прошел к кровати, сбросил пиджак, не на стул, а куда придется. Пришлось на пол. С наслаждением сорвал с себя галстук. В самом деле, надо было сегодня напиться, он просто как-то не сообразил. Жилетка последовала за пиджаком. Ветфельд состроил себе гримасу в зеркале, но это было фальшью — он сейчас себе не интересен. Отошел к окну, открыл балконную дверь. Ночь обдала холодом. А так и должно быть в горах. В двадцать лет, если б попал сюда… В двадцать он попросил бы для себя гениальности, в сорок мудрости, а в свои шестьдесят? Ему объяснили сегодня, что он здесь именно потому, что не просит. Но есть нюанс, так, нюансик — не он не просит — ему не о чем просить!

Нечего просить не имеющему ничего?! Зачем он ехал сюда? Добивался, платил деньги, проходил тесты, ждал своей очереди? Дать отчет.

Перед судьбой? Он никогда не проговаривал мысленно этого, но, получается так. Отчет перед своей невнятной, вялой?.. что же, ему под стать. Чем здесь может помочь управляющий со своими аттракционами? Но его же оставили, номер вот дали в отеле. Но разве, чтобы помочь? Они же не обещали ничего такого. Он только сейчас понял: не обещали.

Пустота по итогам правильной, добросовестно прожитой жизни. Всё, что было хорошего, сколько-то доброго, подлинного, настоящего — так ли иначе скрывало эту пустоту от него самого, камуфлировало ее собою. Вот, кажется, весь отчет. Что, получается, завтра можно уезжать?

Уже в постели, зарывшись в простыни: Мария. Он был счастлив с ней здесь, эту их неделю в Карловых Варах. Вскоре они расстались. Нет, это называется по-другому: в общем-то он предал ее, предал ее любовь. У него были смягчающие обстоятельства. Довольно много смягчающих. Тогда они в самом деле смягчали, но а чуть погодя… А погодя, так ли это его волновало? Привыкнуть к мелким своим грехам. Пошло, да? Скорее, просто. А угрызения? В меру. Так, для поддержания совести в тонусе. Они не виделись с Марией после, было лишь несколько телефонных звонков: они значили для нее, а он для себя всё решил тогда, в общем, был прав, только разрыв получился каким-то грубым у него, точнее, тягостным. Надо принять таблетку, иначе он не заснет. И окошко придется закрыть, как ни жаль этого чудного воздуха, чтобы завтра не проснуться с насморком.

9

Арбов и Лидия на втором этаже отеля, идут по коридору.

— Значит, завтра аттракцион. — рассуждает Арбов, — представляю себе карусель под нашим весом, я сажусь на деревянную лошадку, вы, Лидия, водружаете себя на дельфинчика или вам понравился ослик? Курт втискивается между горбом верблюжонка и мы начинаем по кругу. Как у вас, Лидия с вестибулярным аппаратом? Вы, конечно, скажете сейчас, что не Круг это будет вовсе, а Путь, и всё такое…