Судьба и другие аттракционы (сборник) - Дмитрий Раскин

— Но если ты в самом деле все изымешь, получится, мы летали напрасно!

— Это меньшее из зол, — отвернулся Марк.

— Если я вернусь без материалов, значит, мы обманули Землю, обделили ее на это скопление звезд, на целый мир! Так нельзя, Марк. То, что мы вроде как поняли здесь, должно стать земным, человеческим опытом . И не ты и не я здесь не вправе решать. То есть я не позволю тебе…

— Это станет их опытом только после того, как они придут и испортят здесь все, сами того не желая. Что ты, не знаешь нас ?! Как я хотел бы быть неправым сейчас, Джон.

И вот мы стоим друг против друга. Я загораживаю ему путь в центр управления звездолетом — там то, что он хочет забрать, а я хочу оставить за-ради Земли. Там кнопка, нажав на которую, он освободит грузовой отсек «Возничего» от «материалов», но там же есть и «рубильник», повернув его, я заблокирую кнопку.

Мы оба, измученные, сознающие правоту друг друга, оба хотящие быть неправыми. Но я не могу пропустить его, а он не может повернуться, уйти.

Вот уже в руках у нас оружие. У меня фотонная винтовка, у него бластер. Здесь, в этом пространстве, с такого расстояния возможна только «ничья». Я нажимаю на спуск и он распадается на элементарные частицы. Он нажимает на курок и меня испепеляет в горстку шлака. Ничего другого просто не может быть. Сколько раз мы спасали друг другу жизнь, сколько сделано вместе открытий, сколько раз нам удавалось не вцепиться друг в друга из-за Стои… и сама ее смерть вроде как объединила нас… Но сейчас все это не в счет. Мы, покрытые мелким потом, мужественные каждый в своей, будь она проклята, правде. Защищающие миры землян, гирэ, лимов. Полнота понимания при невозможности отвести дуло от груди друга? Брата? Все эти годы мы не просто делали общую работу, исследовали миры — мы помогали друг другу пережить отсутствие смысла. Но дула убрать нельзя. И нервы в любой момент могут не выдержать. Сколько раз консультант Томпсон домогался, «что было самое страшное за весь срок экспедиции»? Вот это и было.

— А! — это Кера.

Она не в состоянии даже представить, что люди могут наводить оружие друг на друга. А тут Марк. Ее Марк! И брат Марка (она так понимала) Джон. Ее мир рушится.

Она встала между нами. Стояла одна, без своего доброго, светлого мира, что всегда был с ней. Лимы (я понял, почувствовал сейчас) не «принимали», не «разделяли» ее боли и смуты, не «брали на себя».

Я освободил проход, пропустил Марка. Я не вправе, я знаю… Марк изымал «материалы», стирал информацию, прекрасно понимая, что раздавлен своей победой и становится сейчас ее заложником.

— Я все склею здесь. Склею. Все будет как прежде. — Марк говорит, повторяет то мне, то Кере.

Что же, дай ему Бог.

34. Прощание

Меня вышли провожать все лимы. Они любят меня, я знаю. Но они рады, что я улетаю. Марк прощается со мной как с командиром «Возничего». Да что там! Мы обнимаемся.

— Я продолжу исследования. Составлю карту «окон», — это Марк когда мы уже на расстоянии предплечья друг от друга.

— Из своей безосновности, из «неглавности главного» мы добавляем что-то тому, что выше и глубже нас… пусть не имеем сами.

— Все свое на этом теряя, — улыбается Марк.

— Наверное, это и есть свобода, — пытаюсь я.

Потрясенная, все еще не отошедшая от той сцены на «Возничем», беременная какой-то новой, немыслимой для меня жизнью Кера.

Герви́на еле слышно о том, не возьму ли я ее с собой на корабль. И я угадываю надлом, какому не до́лжно быть в мире лимов. И при всей ее боли, я слышу какую-то новую, нечистую, скорбную ноту…

Что же, быстрее покинуть, освободить от себя эту землю, где Каин, я надеюсь, так никогда и не убьет Авеля. А Марк не прав. Как он не прав! Но дай ему Бог.

Не смотрю на экран до тех пор, пока планета лимов не стала тусклой, безликой звездочкой, одной из многих, одной из бессчетных.

Марк сделал так, что после прохождения сквозь «окно» со всех приборов были стерты его координаты.

Всё дальнейшее вы знаете. Преодоление «окна» (несмотря на оптимизм расчетов) оказалось адом. Я отправил на Землю энное количество слишком подробных радиограмм, что позволило НАСА усомниться в адекватности отправителя. (Уже на Земле, перечитав, я сам засомневался в тогдашней своей вменяемости.) После чего, в полнейшем почтении к инструкции лег в «анабиоз». Сто лет в самом деле прошли незаметно.

Что еще? Думал, несу Земле некий Опыт, а оказалось, всего-то исполнил свой долг. Тоже неплохо. Загадки, что задал тот сектор галактики, я так и не разгадал, выходит, что обольщался. Может, что-то уже получилось у Марка?

Приложения:

Словарь гирэ (все-таки не все оказалось стертым) и стихи Гервины (за исключением очень уж личных).

Надеюсь, Экспертный совет согласится, что это невозможно придумать специально.

Независимо от того, что тут у Гордона правда, а что «художественная правда», ясно одно, мы застряли в собственном всесилии, а наше знание и наша гуманность, кажется, становятся способом нашего самодовольства.

Сам Гордон не нашел на Земле ни понимания, ни покоя — только занудного, умного и оттого особенно, можно сказать, изощренно боязливого чиновника Томпсона.

Я доложу все как есть. И воспользуюсь данным консультанту, но ни разу не реализованным мною правом докладывать Совету, а не миссис Фледчер. По итогам, я вряд ли продержусь в своем кресле до пенсии. Стало быть, придется жить на пособие. Что означает, мне не по карману будет такой атрибут счастливой старости, как космические путешествия. Только земной шар. Ну, и ладно. То есть это и есть свобода? Как ни смешно. А что?

Вместо эпилога

До прихода той, первой после вхождения «Возничего» в шаровое скопление звезд радиограммы от Марка Кегерна осталось семьсот лет. До приземления транспортного корабля с артефактами «второй планеты» тысяча триста девяносто три года.

Судьба и другие аттракционы

… счастья для всех! Даром! Пусть никто не уйдет обиженным!

1

Карловы Вары. Арбов в пестрой летней толпе на набережной Теплы.

Арбов представляет собой среднего роста наполовину седого мужчину лет пятидесяти пяти. Через плечо у него небольшая, можно сказать, чисто символическая дорожная сумка, с которой вообще-то выезжают за город до вечера (и то, если снедь для пикника в другой сумке или же в рюкзаке), но никак не за границу. В руках бумажка с адресом. Арбов оглядывает улицу, толпу, дома, горы, что за домами, дышит этим воздухом, подставляет лицо свету — всё делает так, будто старается запечатлеть, запомнить. Видимо, с этим пейзажем у него связано нечто сокровенное, и он сам не ожидал, что это окажется настолько сокровенным для него.