Красавица и генералы - Святослав Рыбас

- Не выдадим родные могилы, - поддержал ее Илья. - Мы немцу почистим рыло, утрем сопатку!

Было видно, что он понял Нину по-своему и бродяги-дезертиры уже не кажутся ему опасными. Эта воинственность была, конечно, глупой, петушиной, неуместной для его немолодого возраста. Не в бродягах, не в немцах было дело, а в державном порядке: корабль, в котором все они плыли, вдруг распался.

Нина поглядела на Виктора и Фаину, словно спрашивала: "А вы-то понимаете, где мы?"

Кухарка прибирала со стола, ее большие, обнаженные до локтей руки работали, чернобровое лицо отражало душевное равновесие.

Виктор смотрел твердо, хорошо. "Молодец, - подумала она. - Он будет драться. Он верный мне".

Ей не хотелось думать, с кем Виктору надо драться и как создать новый корабль. Она надеялась вопреки всему, что ее дом выплывет. Виктор уже почти откололся от своего хутора, надо было удержать его при себе.

Виктор преданно смотрел на нее, она тонко улыбнулась, отвела взгляд.

- Ну пойду к Петрусику, - сказала Нина, тоном своим стараясь внушить им уверенность.

Только что одолев незваных гостей, она чувствовала, что ей помогли ни собственный напор, ни чья-то поддержка, а порядок в доме, который солдаты восприняли как осколок прочной жизни, помогло полуразрушенное прошлое.

А она, не любившая родовых преданий и патриархальщины, сверхсовременная независимая женщина, отправившая даже мать и отца подальше, в Подольск, к брату, чтобы они не мешали, теперь, когда культура летела к черту, должна была цепляться за воздух минувшего!

- Поеду на рудник, - сказал Виктор, проявляя готовность к геройству.

Он знал, что делать там нечего, и хотел рискнуть, показаться в своей двойственной роли ее помощника и участника рудничного самоуправления.

- Ладно, поезжай, - согласилась Нина. - Авось тебе шею не свернут.

- Могу не ехать, - сказал он.

- Отчего же? Поезжай... Илья, ступай запрягать, поедете на рудник, распорядившись, - Нина, не дожидаясь ответа, вышла и сильно ударила дверью.

- То с нее страх вылазит, - заметил Илья. - Баба все ж таки, за мужеское дело взялась... К примеру, Фаина завладела бы рудником, а? Это ей не титьками трясти.

Со двора доносился легкий шорох, и Фаина, глядя в окно на заполнившийся чужими двор, запричитала:

- Ой, бедные мои рученьки! Кто такую чертову ораву прокормит? Да откуда столько набралось?

4

В усадьбе остановилась только часть красногвардейского отряда под командованием бывшего офицера, интеллигентного на вид человека лет двадцати шести, в пенсне, с усиками. Все комнаты были заняты. Нине и Петрусику оставили спальню, но в комнате Виктора разместилось человек семь, не заняв, правда, его кровати, но внеся бесцеремонный кочевой дух. Они не чувствовали себя хозяевами, но знали, что сильнее хозяев и вольнее, ибо ничего здесь им не было нужно.

Среди красногвардейцев оказались и бродяги-дезертиры, один из них, красноносый, с черной бородой, обратился к Виктору точно к старому знакомому и объяснил, что они решили притулиться к новой власти, а там видно будет.

Из кабинета донесся сильный треск, Виктор пошел туда и увидел, что на полу лежит разбитая рамка с фотокарточкой Григорова. Наверное, изображение казачьего офицера кому-то показалось неуместным.

- В доме маленький ребенок, - предупредил Виктор. - Прошу не стрелять.

Появился и командир, сразу отчитал красногвардейцев, но в его голосе не слышалось возмущения. Он понимал, что не надо придавать этому случаю большого значения, как будто григоровский дом был обречен.

Нина ходила по комнатам, наблюдала, как вытаскивают из сундуков одеяла, покрывала, подушки, как усталые, провонявшие потом мужчины переменяют портянки, как вырывают из книг страницы для самокруток.

- "Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет", - прочитал на вырванной странице какой-то белобрысый парень и, заметив Нину, сунул листок обратно в книгу.

Но Нине почему-то ничего не было жалко. До нее еще не доходило, что случилось. Это казалось сном, который скоро пройдет.

- Отряд надо покормить, - сказал командир. - Прошу посодействовать.

Она повела его к Фаине на кухню, по пути увидела мужчину в старинном зеленом сюртуке с золочеными пуговицами, остановилась и сказала командиру:

- Это мундир прадеда моего мужа. Вы русский?

- Русский, - ответил командир. - Но есть разные русские. Царскую Россию я не признаю и ненавижу.

- А ваших мать, отца? - спросила она. - Не хотите же вы сказать, что вы без роду без племени?

- Похож я на генерала? - засмеялся человек в зеленом мундире. - Как покажуся перед казаками - враз остолбенеют!

- Я вас понимаю, - сказал командир, проходя мимо человека. - Вы одурманены богатством и буржуазной литературой о русском народе. У вас нет смелости сбросить эти рабские одежды.

Он не хотел думать, что Нина ничем не одурманена, что ей больно в своем доме видеть орду кочевников и что в ней поднимается волна оскорбленного патриотического чувства.

Он сам был одурманен! Ему казалось, что он начальник над этими мамаями, а на самом деле они терпели его, потому что он им не мешал. Чем он мог их вдохновить? Грабежом чужого? Борьбой с теми, для кого дорого отечество?' Или мелкой завистью лакея?

Нина будто по-прежнему спала, и сквозь сон к ее глазам подступали слезы, и она видела себя то на сцене народного дома, то с Григоровым, то среди горнопромышленников. Кто этот офицер, предавший своих боевых товарищей? Новый Стенька Разин? Ему же нет места ни в одном круге жизни - ни у земледельцев, ни у промышленников, ни у рабочих.

Она забыла, как многие ждали ее разорения, как она просила денег у Каминки и как повел себя Симон. Прошлые беды уменьшились, они были чуть ли не родными, а новые беды были страшны.

И начался исход Нины и Виктора с родной земли на чужбину, начался незаметно в те минуты, когда она шла на кухню распорядиться накормить отряд. На следующий день ей, как шахтовладелице, объявили требование уплатить чрезвычайный налог, который должен был идти на зарплату рабочим и для организации работы на шахтах. Маленький Миколка, дружок Виктора по прошлым годам, пригретый Ниной, привез бумажонку с требованием и на словах передал, что уплатить непременно нужно, иначе сделают обыск и арестуют. Он презирал разбитых врагов, не склонен был к состраданию и на вопрос о Москале и Рылове ответил, что они знают, куда Миколка поехал, и не собираются вмешиваться.

Виктор не поверил торжествующему глупцу, который радовался унижению помогавших ему, словно мстил за помощь, и поехал в поселок разыскивать Москаля и Рылова. Он гнал лошадь рысью всю дорогу, ни на секунду не переходя на шаг, и пожилая пятнадцатилетняя кобыла, еще помнившая, должно быть, сына и отца Григоровых, настоящих наездников, удивлялась спешке молодого человека, едущего не в сторону степи, а туда, откуда всегда несло кислым дымом, куда ездили не верхом, а в рессорной баянке или санях.