Красавица и генералы - Святослав Рыбас

- У! - рассердилась Хведоровна. - В щедрый вечер лаяться надумал, бесстыжие твои очи! - Она повернулась к детям вертепщика: - Кушайте, деточки, на все божья воля, даст Бог, вернетесь на родное пепелище.

Мальчик и девочка сидели с прямыми спинами и медленно, учтиво ели кутью, стараясь быть незаметными. Было видно, что они унижены бездомностью и привыкли пригибаться.

- Да вы их не знаете! - сказала толстушка. - Они чуть клюнут и уже сыты... А ну давай, Галка, поколядуй хозяйке. Хватит тебе пузо набивать, треснешь, чего доброго.

Девочка подняла голову, укоризненно поглядела на толстуху и подобострастно улыбнулась Хведоровне. Показав себя и ребенком, и лицедейкой, она выскользнула из-за стола, трижды перекрестилась на красный угол. Серые чулки обвисали на ее ногах, темно-синее платье и грубошерстная, ушитая в талии жакетка придавали ей вид пугала.

- Чи ты бачишь меня? - спросила она у толстухи.

- Не бачу! - ответила толстуха.

- Каб не бачили свету за стогами, за колами, за водами, за снопами! пожелала девочка звонким, радостным голосом.

И еще дважды спросила у нее толстуха, и дважды Галка желала изобилия хозяевам - и огурцов, и арбузов, и капусты, и птицы, и скотины. Наконец, заслужив, как ей думалось, продолжения ужина, девочка села к столу. Макарий повернулся на ее движение и спросил:

- Галка, а чего ж ты мне ничего не пожелала?

- Чего вы хотите? - с полудетской, полулицедейской улыбкой ответила она. - Я могу про урожай и про скотину. - Она подумала и добавила: - Вам молиться надо, чтоб Бог услышал.

- Умеешь молиться? - спросил Макарий - Попроси, чтоб пожалел святую Русь... Чую, как вокруг нашего хутора носит всяких людей, потерявших, как вы, родной угол.

В лице Макария стала заметна строгость, глаза смотрели чуть вверх, и, казалось, он видит что-то недосягаемое и грозное.

Толстуха взмахнула руками и плачущим голосом, переигрывая, вымолвила:

- Как можно без родного угла!

- Еще будет у вас родной угол, - перебил ее Родион Герасимович, не дав произнести многословную жалобу. - Закончатся ваши скитания по чужим людям, все имеет свой конец.

- Сил нет скитаться! - воскликнула она. - Нам бы притулиться к хорошим людям, переждать с ними бурю, чтоб не загинуть... Вы нас приютили, обогрели, приоткрыли свое сердце, а вокруг - холодное море, сулит оно смерть...

- Ну, ну, - сказал он. - Поживите еще.

Вертепщик опустил лысую, блестящую со стороны лампы голову и произнес с чувством благодарности:

- Спаси Христос... Жизнь всегда обоюдная. Может, мы вам на что-то сгодимся.

- Поживите, - повторил Родион Герасимович. - Ежели не отказываетесь, то по хозяйству робить придется. Мы люди простые, все робим... несчастье у нас... - Он кивнул на Макария. - Всем робить надо.

- Будем робить, как скажете, - с воодушевлением заверила толстуха, прижимая руки к груди и качая головой.

Она не скрывала радости, но в ее облике проглядывало что-то сладенькое, лживое, опасное.

- Дети, целуйте руки наших благодетелей! - велела толстуха.

Мальчик и девочка послушно вышли из-за стола, опустив глаза, с выдрессированной покорностью подошли к Родиону Герасимовичу. Он не дал целовать руку, а погладил их по головам.

- Спой, Галка, развесели, - сказал он.

- "Чайник новый", - подсказала толстуха.

Девочка поправила свою грубую жакетку, приподняла голову и озорно запела:

Чайник новый, чай бордовый,

Кипяченая вода.

Как подрежу алимончик,

Так раздушенька моя!

Лукавство и кокетливость, казалось, брызгали из нее, сглаживая впечатление от торгашеских замашек ее матери.

Макарий подозвал ее, дал серебряный рубль. Она засмеялась, поймала его руку, поцеловала.

Что ждало его? Виктор смотрел на брата и думал, понимает ли братка, куда идет жизнь? Кто защитит стариков и хутор? Виктор не собирался оставаться здесь надолго.

- И Степка пускай споет! - предложила вертепщица. - На. - Отойди, Галка, не вертись, как коза!

Но Степке петь не пришлось, Анна Дионисовна решительным тоном велела ей оставить детей в покое и не превращать дом в ярмарочный балаган.

Толстуха вздохнула и смиренно опустила голову. Дети испуганно уставились на Анну Дионисовну, понимая, что их мать обидели. Вертепщик зло выговорил ей, чтоб ушла с глаз долой, и, улыбаясь большим ртом, заискивающе глядя на Анну Дионисовну, взял из ящика куклу цыгана в красной рубахе и сказал:

- Господарь, господарь, отворяй ворота, едут, едут цыганы, бедные сироты...

- Тьфу! - махнул на него рукой Родион Герасимович. - Бабу пожалей, она такая ж сатана.

- Сатана, сатана, - закивал вертепщик. - Еще хуже. Вы даже не знаете, какая сатана.

- Ну идите отдыхайте, - сказал Родион Герасимович, не слушая его. - Нам побалакать надо.

И кукольники ушли, несмотря на то что Макарий хотел их задержать. После их ухода Хведоровна вспомнила старые предания запорожских казаков, спросила слепого, помнит ли он, как она рассказывала ему, маленькому? Макарий почти не помнил; и она стала рассказывать о том, как запорожцы молились в церкви.

- А бувало, говеют, что поп приказует: "Паны молодцы, которые из вас имеют велику силу, то втягуйте в себя". А то дохнут, и поп с причастием падает.

- Да погоди, старая! - сказал Родион Герасимович. - Наслухались баек, довольно пока. Что будет с тобой, когда Витька уедет?

- Дай закончу, не заважай, - попросила Хведоровна. - Сила в них была, потому что знающий народ были. На своей земле их никто не мог взять... А надо куда ехать, то сразу земли в чеботы насыпят и едут... Ты был маленьким, Макарушка, все пытал меня про небо, про Бога... Выйду с тобой в садок, а ты болонишь... - Хведоровна от воспоминаний расчувствовалась и не хотела останавливаться. Наверное, она знала, что скажет старик, но хоть на минуту она желала продлить ощущение далекой весны и еще более далекой поры, когда она сама была маленькой и слышала эти истории от своей прабабки, помнившей стародавние времена.

Но чем глубже она уходила в прошлое, в степные просторы со сторожевыми курганами, и описывала богатырей в красных жупанах, с длинными чубами, роскошными усами, смелых и вольных казаков, тем яснее представлялось Виктору, что сегодняшний вечер будто уносит от него родной хутор, а сам Виктор остается один, ибо нет силы, которая могла бы вернуть его к старикам и Макарию. Прощайте! И он молча прощался с ними.

- Вот станут на Орловой балке, а против них двадцать полков выйдуть... - говорила Хведоровна.

- Уцелеть нам надо, - сказал Родион Герасимович. - Будет нам удар под вздохи... А коль сорвет нас с этого места, то превратимся мы в бродячих скоморохов. Тогда уж легче помереть!

Хведоровна перекрестилась, сердито поглядела на старика, осуждая его за горькие речи в светлый вечер рождества. Она надеялась на лучшее, как привыкла за долгую жизнь к неизбежным переменам, утверждающим продолжение человеческого рода вопреки горечи и смерти. Пока степной чернозем был способен родить, хутор должен был жить.