Опасные заложники - Владимир Шитов

Па лицах коллег, кроме улыбок и озабоченности предстоящей операцией, ничего другого не было.

— Иван Филиппович, вы бы похвастались амулетом, что подарил вам Одинокий Охотник, — попросила его Франсуаза.

Кажакин, сняв с шеи кожаный мешочек, достал из него алмаз и пустил его по рукам для всеобщего обозрения,

Карл Энгельгардт, исследовав алмаз, с уверенностью заявил:

— В нем будет но менее тысячи карат. Вы у нас, Иван Филиппович, стали в одночасье одним из богатейших людей земли.

— Не думал, не гадал, — согласился с ним Кажакин. — Не прими я его подарок, нанес бы ему тяжкое оскорбление, кроме того, ему пришлось бы возвратить мне так поправившийся кинжал.

Потом Кажакин попросил Фредерика Буне сходить к радисту и связаться с радиостанцией, постоянно работающей на них, чтобы дежурившая там оперативная группа сегодня была в боевой готовности, чтобы она проконтролировала готовность специалистов Академии Наук к запуску мощных генераторов и подготовке саркофага к эксплуатации.

Вертолетчикам Кажакин приказал подготовить вертолет к полету, а майору Наумову, — чтобы его команда была готова сопровождать их. Короче, все необходимые распоряжения перед предстоящим полетом им были сделаны. Ученые так были заняты обсуждением полученной от Кажакина информации, что не обращали на него внимание, не слушали тех распоряжений, которые он давал разным лицам. Так, они не заметили, когда Кажакин и Крессе покинули их, а может быть, сделали вид, что не обратили внимания на данный факт. Они такие умные, что нам трудно проникнуть в их мысли, а потому не будем стараться установить истину. Ученые давно прочитали мысли Франсуазы, поняли, какие у нее сложились личные отношения с Кажакиным, и нисколько не осуждали ее, Уважая ее как коллегу, они более достойного жениха для нее не видели во всем мире, так как широтой своей души, правдивостью и эрудицией Кажакин тоже полюбился им.

Возле палатки, в которой находились ученые, где-то в десяти метрах от нее, начиналась сельва. Поэтому когда Крессе и Кажакин отдалились на пятнадцать метров, то практически могли считать себя в уединении. Углубляясь в сельву, Франсуаза сообщила:

— Я так соскучилась по твоему голосу, что давай будем общаться как все люди, поговорим по душам.

— Если ты так хочешь, то я не возражаю, — охотно согласился он, переходя на французский.

Прижавшись доверчиво к нему, Франсуаза откровенно призналась:

— Я, Ваня, соскучилась не только по твоему голосу, но по всему тому, из чего ты создан и что исходит от тебя.

— Я тоже соскучился по твоему голосу и по тебе, а поэтому не прочь был бы послушать какую-нибудь песню в твоем исполнении, — расслабленно произнес он, отдыхая от всего пережитого и хлопот.

— Нет, Ваня, уже чего-чего, а петь я не намерена, — с хитринкой в голосе возразила она.

— Почему? — удивился он.

Одарив его долгим поцелуем, от которого сама едва не задохнулась, она сообщила:

— Вот почему!

— Так я об этой песне и говорил, — улыбнулся Кажакин, обнимая ее за плечи.

— Какой ты большой и сильный, мне с тобой никогда не будет ни скучно, ни страшно, — а потом, после паузы, внезапно спросила: — Ты там обо мне скучал?

— Еще спрашиваешь, конечно скучал, но там со мной произошел такой случай, о котором неприятно говорить…

— Какой? — настораживаясь, спросила она.

Кажакин мог скрыть от Франсуазы совершенную с

ним "проделку" Гордой Лани, но он любил Франсуазу, поэтому иначе поступить не мог.

Франсуаза, выслушав объяснение Ивана, после долгого молчания выдавила из себя:

— Ты сам понимаешь, что эта новость обрадовать меня никак не может… Я благодарна тебе за откровенность, за то, что ты от меня ничего не утаил. Ты мог стать жертвой и более дикого индейского обычая. Когда я увижу эту Гордую Лань, то скажу ей, что она не Гордая Лань, а Подлая Девка и пускай это имя носит до конца дней своих.

Кажакин с таким категорическим выводом Франсуазы не был согласен, но своих доводов, оправдывающих Гордую Лань, пока не стал приводить, так как Франсуаза могла их неверно истолковать. Он решил вернуться к этому разговору в более подходящее время,

— Эта Подлая Девка чертовски испортила мне настроение. Из-за нее многие приготовленные для тебя чувства и слова как-то забуксовали во мне. Ты уж извини меня, дуру, и мои “предрассудки", пойдем назад к своим. Кажется, и так наговорились вдоволь.

Они оба, как провинившиеся ученики, с опущенными головами побрели к своей палатке.

Чтобы было меньше шума, который мог напугать индейцев, на выхлопные трубы вертолета были надеты глушители. Поэтому они смогли приблизиться к индейскому лагерю почти на расстояние в километр, после чего Кажакин приказал пилоту опускаться на подходящую площадку. Спецназовцы раскинули палатку по шесть человек. Выстроив перед собой охрану, Кажакин обратился к ней:

— Как вы, возможно, догадываетесь, мы с вашей помощью занимаемся очень важным не только для своих стран, но и для всех жителей планеты, делом. Поэтому с вашей стороны не должно быть никакой самодеятельности и инициативы. Вы должны делать только то, что вам будет приказано и не выходить за рамки дозволенного. Никому из вас ни в коем случае и ни по какому поводу нельзя заходить в нашу палатку, не допускать туда никаких других живых существ, — зверей, рептилий и им подобных тварей. Если к девяти часам завтрашнего дня никто из нас не выйдет из палатки, то вы должны будете действовать по инструкции, — он передал майору Наумову запечатанный конверт. — Сам понимаешь, что до этого часа конверт не должен быть тобой вскрыт.

— Иван Филиппович, я могу знать, насколько ваша операция серьезна? — спросил голубоглазый гигант, принимая от Кажакина пакет.

Наумов с Кажакиным был одного {госта, но моложе года на четыре и более мускулист, подтянут.

— Возможно, нас к тому времени не будет в живых, — спокойно сообщил Кажакин. — В мое отсутствие любой из ученых имеет право давать вам указания, обязательные для исполнения. Теперь приступайте к несению службы и не тревожьте нас. — Кажакин, удалившись в палатку, закрыл ее брезентовую дверь на молнию,

Глава ВОСЬМАЯ

Оставив в палатках свои тела под строгой и бдительной охраной спецназовцев, души всех шести ученых, ведомые своим учителем, направились к жилищу лжешамана. Когда они проникли туда, то душа лжешамана уже покидала свое тело, неизвестно как почувствовав надвигающуюся опасность. В короткой, но жестокой схватке, при явном превосходстве нападавших, душа лжешамана была пленена. Младший шаман даже не почувствовал происшедшей в доме схватки, спокойно продолжая спать на своей подстилке.

Пленив душу лжешамана, который имел имя Дурной Глаз, они доставили его в Бразильскую Академию Наук, где только Кажакин смог принять свой первоначальный вид, соединив воедино душу и тело. Без чего его коллеги не смогли бы вступить в контакт со своими помощниками, которые уже включили генераторы и проверяли их работу на холостом ходу. Кажакин сказал ведущему конструктору, с которым был знаком около года, чтобы тот включил генераторы на полную рабочую нагрузку, создав вокруг саркофага, в котором находился лжешаман, и своей души микроклимат. На предложение Кажакина покинуть саркофаг и оставить там только душу пленника, ученые, после ряда безуспешных попыток, сообщили Кажакину, что такое поручение им не под силу. Кажакин понимал, что если выключить генераторы, то вместе с душами ученых саркофаг покинет и душа Дурного Глаза, для которой это будет единственной возможностью получить свободу. Сейчас; перед Кажакиным стоял ряд задач, которые еще никто никогда не решал.

Подозван к себе ведущего конструктора, он попросил его выключить генераторы, если через десять минут его тело останется неподвижным в кресле. Тот, ничего не понимая, принял команду для исполнения. Кажакин, опустившись в глубокое кресло, которых было в зале около десятка, застыл в неподвижности. Его душа проникла в саркофаг к ученым, а затем, покинув его, соединилась с телом. Наблюдавший за телом Кажакина ведущий конструктор так ничего и не понял, довольный, что ему не пришлось отключать генераторы, Выполняя просьбу Кажакина, он оставил его одного.

Найдя ответ на одну из задач, Кажакин перенес тело Кроссе из палатки, расположенной в сельве, в здание Академии Наук. Душа Крессе, увидев свое тело, так же легко, как и душа Кажакина, покинула "западню". Когда Крессе обнимала Кажакина, то он видел у нее на лице слезы радости, но не стал на этом заострять своего внимания, чтобы не смущать женщину. Аналогичным образом саркофаг покинули души Ипоко Матаситиро, Джека Корвана, Карла Энгельгардта, Фредерико Буне. Друзья обнимались, целовались и вели себя так, как будто были близкими родственниками, которые встретились после многих лет разлуки.