Ненависть - Петр Краснов

Сестры шли рука съ рукой, какъ онѣ привыкли ходить съ дѣтства. Ихъ старые башмаки стучали въ тактъ.

— Что еще случилось? — спросила Женя.

— Цѣлый скандалъ. Сейчасъ явился ко мнѣ Мурашкинъ, едва-ли не пьяный. Сообщилъ постановленiе квартирнаго комитета. Всю нашу залу — то есть нашу и Летюхинскую половины отдаютъ Омзинымъ, а мы вмѣстѣ съ Летюхиной должны вселиться въ ихъ комнату.

— Подлѣ уборной!.. Тамъ такая невыносимая вонь!.. И все слышно… По утрамъ и вечерамъ очереди… Что-же это такое?.. Жить съ Летюхиной?.. Шура, кажется, скоро будетъ и у меня такой часъ, когда и я скажу: — «нѣтъ, не могу больше!».

— Я понимаю тебя, Женя. Потому то и вызвала тебя… Я хочу совсѣмъ бросить квартиру. Мебель продать… Омзины готовы ее взять. Конечно, за безцѣнокъ.

— За что-же Омзинымъ такое счастье привалило?

— Омзинъ поступаетъ въ военную академiю и ему дается добавочная жилплощадь. Мы должны уступить.

— Да развѣ онъ офицеръ?..

— У нихъ развѣ что разберешь… Принесъ документы. Потребовалъ Мурашкина, пили они вмѣстѣ. Завъ кричалъ, Летюхина визжала. Ужасъ, что было. Я дежурная была и мыла въ корридорѣ полы.

— Какъ хочешь, Шура, но я не могу больше… Какъ дядя… Вероналъ… Чего-же еще ждать дальше? Чтобы прямо на улицу выбросили?..

— Я тебя такъ отлично понимаю, Женя. И вотъ что я хочу тебѣ предложить. Поѣзжай къ тетѣ Надѣ на хуторъ.

— Ну, хорошо. А ты?.. Что-же ты будешь дѣлать?

— Постой… На хуторъ… Помнишь, какое тамъ всегда было довольство и всего изобилiе. Не можетъ быть, чтобы все такъ таки и пропало.

— Тетя Надя писала — у нихъ теперь колхозъ.

— Но тетя Надя осталась единоличникомъ. Ты ей поможешь въ хозяйствѣ. Опять за рукодѣлье примешься. Мы еще поживемъ, родная Женичка.

— Такъ… А ты?..

— Я могу устроиться въ общежитiи сестеръ милосердiя при госпиталѣ. Тамъ есть хорошiя сестры. И тоже… «классовые враги».

— Какой, Шура все это ужасъ. И никто не бунтуетъ! Насъ всегда учили — бунтуютъ голодные… Голодные!.. Помнишь у Леонида Андреева «Царь Голодъ»… Нѣтъ уже какой тамъ царь?.. Рабъ… Нѣтъ, голодные молчатъ, повинуются и тихо вымираютъ… Бунтуютъ сытые…

— Можетъ быть, ты права. Народъ съ жиру бѣсится. А, когда жира нѣтъ, съ чего ему и бѣситься?

— Голодному возстать?.. Да, какъ-же!.. У голоднаго одна мысль — хлѣба!.. Большевики то это прекрасно учитываютъ — они искусственно устраиваютъ голодъ. Вотъ и мы!.. Мурашкинъ сказалъ… Кто такое Мурашкинъ?.. мальчишка, необразованный… и подлый… насквозь подлый!.. И мы… Старыя… Хвосты поджали… Слушаюсь… Что прикажете, гражданинъ Мурашкинъ?..

— А что ты сдѣлаешь? Я ходила къ управ-дому. Говоритъ — ихъ право.

— Да, знаю. Ихъ право. Законъ давить, притѣснять несчастныхъ старыхъ женщинъ!.. Мы вѣдь уже старыя!.. Старыя дѣвы!.. Старухи!.. А гдѣ-же, когда была наша молодость?.. Наши выѣзды?.. Балы?.. — Женя захохотала такимъ страннымъ хохотомъ, что Шурѣ стало страшно.

— У меня-же, Шурочка, еще и женихъ есть!.. Въ Па-ри-жѣ!.. Вотъ такъ фруктъ: — въ Парижѣ!.. Подарки шлетъ!.. Муку, сахаръ и масло… Это вмѣсто цвѣтовъ и конфетъ… Жени-ихъ… И какъ я ему благодарна… Какъ жарко за него молюсь… Но, Шура, во сколько разъ было-бы лучше, если-бы онъ самъ явился сюда… Какъ это?.. На бѣломъ конѣ?.. Нѣтъ… На конѣ не современно. На аэропланѣ и съ гранатой въ рукахъ. И ихъ всѣхъ… Къ чертямъ!.. Къ чертямъ!.. Къ самимъ чертямъ!.. Черти къ чертямъ…

— Да, Женя. Конечно, все это такъ. А все таки, какъ ты находишь мой планъ?..

— Поѣду, — со слезами на глазахъ сказала Женя. — Съ тобою только мнѣ уже очень трудно разстаться. Какъ ты одна то будешь… Вѣдь мы съ тобой душа въ душу жили… Почти, какъ родныя…

— Тамъ будетъ тетя Надя.

— Знаю… Не то… Съ тобою у меня все. Всѣ секреты… Весь мой романъ… Фiалки!.. и ты одна знаешь, что я вѣрна… «А если ты ужъ въ небѣ — я тамъ тебя найду»!.. Вотъ все не плакала, а теперь слезами, кажется, изойду. Грустно… нѣтъ не то… А гнусно и паршиво… паршиво… Паршиво… Мурашкинъ прогналъ!.. Подумаешь, какой императоръ! Ну, не смотри на меня. Пройдетъ!.. Идемъ домой продавать академику Омзину наши фамильныя вещи!.. Дѣдушкинъ комодъ краснаго дерева… За кило хлѣба… О, какъ я ихъ всѣхъ ненавижу, ненавижу толстомордыхъ красноармейцевъ!..

— Ну ужъ, какiе толстомордые… Заморыши… Вырожденцы… Вымираетъ, гнiетъ и вырождается Русь.

— Ну, идемъ… Прошло…

Женя круто повернула назадъ и пошла, увлекая Шуру къ дому.

Уже темнѣло. По улицѣ длинной вереницей фонари вспыхнули. Небо точно утонуло во мракѣ. Теплый iюльскiй вѣтеръ дулъ имъ навстрѣчу. Печальными казались темныя окна домовъ. Точно вымеръ городъ.

VIII

Володя въ тѣ самые дни, когда былъ разстрѣлянъ его отецъ и отъ тоски и голода умерла его мать прiѣхалъ съ Драчемъ изъ служебной командировки. Съ тѣхъ поръ, какъ iюльскимъ вечеромъ 1914-го года онъ ушелъ съ Пулковской дачи, онъ, вотъ уже почти девятнадцать лѣтъ, ничего не слыхалъ о своихъ, не думалъ и не вспоминалъ о нихъ. Новая жизнь захватила его.

Коммунистическая работа — инструктированiе отдѣловъ въ провинцiи, наведенiе порядка въ насаждаемыхъ колхозахъ, обобществленiе всего имущества и орабоченiе всѣхь гражданъ, борьба на религiозномъ фронтѣ — дѣла было уйма, дѣла отвѣтственнаго, серьезнаго и труднаго. Онъ говорилъ, поучалъ — Драчъ дѣйствовалъ, Непремѣнный членъ конференцiи по аэрофикацiи, членъ совѣщанiя редакторовъ фабрично-заводскихъ газетъ, организаторъ перво-майскихъ комиссiй, предводитель бригадъ молодняка, посылаемыхъ для наведенiя порядка въ разныхъ совѣтскихъ учрежденiяхъ — онъ объѣздилъ за эти годы всю совѣтскую республику, былъ на Днѣпро-строѣ, былъ въ Сибири и на Дальнемъ Востокѣ, вездѣ исправляя плановую работу и выпрямляя «право-лѣвацкiй» уклонъ.

Сейчасъ они прибыли въ Ленинградъ по вызову товарища Малинина. Старый партiецъ — Малининъ — тоже за эти девятнадцать лѣтъ далеко шагнулъ впередъ по коммунистической iерархической лѣстницѣ. Политическiй комиссаръ при красно знаменныхъ армiяхъ — онъ былъ подъ Царицынымъ въ 1919-мъ году, когда сражались съ Деникинымъ и подавалъ тамъ мудрые совѣты Сталину и Ворошилову, онъ съ Фрунзе побѣждалъ Врангеля въ Крыму, и съ Тухачевскимъ сражался противъ поляковъ. Теперь, членъ рев-воен-совѣта, кавалеръ орденовъ Ленина, Краснаго Знамени и Красной Звѣзды, онъ занималъ видное мѣсто въ комиссiи по механизацiи армiи.

— Размѣнять меня на прошлое, — говаривалъ онъ въ кругу своихъ подчиненныхъ, бывшихъ царскихъ генераловъ и полковниковъ, «спецовъ» при рев-воен-совѣтѣ, - пожалуй буду въ родѣ какъ инженерный, полный генералъ со звѣздами и лентой.

Впрочемъ, военную, красноармейскую форму онъ почти никогда не носилъ, ходилъ, какъ всѣ совѣтскiе сановники, въ толстовкѣ чернаго сукна, въ шараварахъ и высокихъ сапогахъ, въ черномъ штатскомъ длинномъ пальто и рабочей кепкѣ.

Онъ жилъ въ реквизированномъ барскомъ особнякѣ, на набережной Невы и, обыкновенно, лѣстница, прихожая и прiемная были полны рослыми чекистами его охраны, секретарями, юркими молодыми людьми, слѣдившими, чтобы никто постороннiй не могъ пробраться къ важному комиссару.

Въ тотъ позднiй вечернiй часъ, когда было назначено Володѣ и Драчу прiѣхать къ Малинину — въ особнякѣ было темно, и на звонокъ у наружнаго подъѣзда, къ большому удивленiю Драча, знавшаго комиссарскiе порядки, имъ отвориль самъ Малининъ.

Володя съ трудомъ узналъ въ старикѣ, одѣтомъ въ какой-то полу-длинный, мягкiй кафтанъ, отворившемъ имъ двери суроваго и непреклоннаго Малинина. Старому партiйцу было теперь за шестьдесятъ. Сѣдые волосы остались только на вискахъ и вокругъ шеи, они торчали точно перья у птицы, непослушные гребенкѣ. Маленькая сѣдая бородка и жесткiе стриженные усы надъ сухою лиловою губою придавали Малинину еще болѣе старый видъ. Лицо было въ глубокихъ морщинахъ и было темно-шафрановаго цвѣта, виски ввалились и посинѣли.

Малининъ показалъ вошедшимъ на вѣшалку, чтобы они повѣсили сами пальто и шапки и потомъ повелъ ихъ по лѣстницѣ во второй этажъ. Все это дѣлалось молча и въ полной тишинѣ и было похоже на то, что Малининъ боялся, что шофферъ автомобиля, на которомъ прiѣхали Володя и Драчъ и милицейскiй наружной охраны услышатъ его голосъ. Все такъ-же молча и точно таинственно они прошли въ глубь квартиры, Малининъ ввелъ гостей въ свой кабинетъ, тщательно заперъ двери, пустилъ свѣтъ и только тогда внимательно посмотрѣлъ на своихъ старыхъ товарищей.

— Побѣлѣ-ѣлъ…, - сказалъ онъ, глядя на сѣдые волосы Драча. — Ну да и всѣ мы тутъ… Старая гвардiя… Износились… Устали… Ахъ, какъ устали… И разочаровались…