Ревизор Империи - Олег Измеров

— Ну, я понимаю ваш скепсис. Есть такие социалисты, что готовы отдать в ведение государства все, что угодно, вплоть до варки обеда и мытья полов. Но, уверяю вас, это не социализм, это исправительный дом. Для исполнения всяческих повинностей тогда просто не хватит рабочих рук. Разумный социализм — это когда государство берет на себя производство одежды, питания, и самых необходимых предметов потребления, когда оно создает пути сообщения, строит электростанции и разные казенные здания и выпускает материалы для их строительства. Товары, спрос на которые может сильно колебаться — предметы роскоши, строительство частных домов, выращивание овощей и фруктов, или, скажем, печатание газет, лучше оставить в частных руках. Наконец, государство направляет работу крупных фабрик, от которых зависит жизнь целых городов и всего национального хозяйства, через комиссариаты, казенный заказ и выкуп части акций. Вы спросите, для чего это надо?

— Для подготовки к войне?

— Это тоже важно, но главное — тогда можно будет принять указ, по которому государство обязано дать работу каждому, кто хочет добывать свой хлеб в поте лица, а это освободит рабочего от его кабального положения перед хозяином. Голод, нищета и бунты уйдут в прошлое уже при нынешнем государе на склоне его лет. У вас есть возражения?

— Ни малейших. При нынешнем — это хорошо. Но мы со своими спорами совсем забыли наших дамах.

— Нисколько — нисколько! — воскликнула Анни. — Напрасно вы думаете, что женщин интересуют только шляпки, ткани и сплетни. Продолжайте, очень интересно. Говорят, что социалисты против религии и за свободу любви?

Ярчик расплылся в улыбке.

— Лучшее, что могут сделать социалисты, мадам, так это оставить реформы религии и семьи на усмотрение будущих поколений, которые уже освоятся при социализме, и будут иметь на этот счет свое мнение, не замутненное нынешней необходимостью ставить деньги превыше всего.

— Полагаете, они будут мудрее нас?

— У них будет наш опыт, мадам. Они разложат по полочкам все наши ошибки.

Улица встретила их неожиданной свежестью; воздух был вкусен, как ключевая вода и напоен ароматом цветущих деревьев, на дорожках стояли лужи. Пока в зале решалась судьба города, за стенами, похоже, пронеслась небольшая гроза.

— Господа, какая восхитительная ночь! Но что же вы замолчали? Я хочу услышать спор. Виктор, ну возразите же, наконец.

— Для вас — с удовольствием. На мой взгляд, такой социализм — это утопия. Я понимаю, что есть люди поистине благородные, вроде княгини, есть добрая воля Общества, есть политика господина Зубатова поддерживать профсоюзы…

— Простите, перебью: вы уже вступили? — вклинился Ярчик.

— Да, после обеда. Взносы там небольшие… Но что такое добрая воля перед жаждой денег и власти? Сегодня профсоюзы покрывает господин Зубатов, а кто будет потом?

— Вполне здравые рассуждения. Как вы думаете, почему Зубатова до сих пор не сместили?

— Полагаю, вы знаете ответ.

— Практически да. Любая власть держится на немудреном девизе. Вы его знаете. "Разделяй и властвуй". Нашему государю надо, чтобы купцы и фабриканты бежали к нему с просьбами повлиять на аппетиты рабочих союзов через Зубатова, а рабочие бежали к нему же с просьбами защитить от хозяев. Государь нужен и тем и этим, и пока он, как циркач на проволоке, удерживает баланс, обе стороны нуждаются в его, лично его власти.

— А он не окажется между двух… Меня искренне радуют проводимые государем меры, и хотелось бы ему здравия и благополучия.

Ярчик неожиданно расхохотался.

— Не ожидал увидеть в вас ярого монархиста. Но если так — ничего не угрожает. Кровавая революция в Германии и Австро — Венгрии и последовавшие расправы над восставшими привели к тому, что и деловые круги, и, так сказать, пролетарский элемент, видят в государе ту каменную стену, за которой можно пересидеть европейские смуты… А вы кого‑то ищете? Ничего, я просто заметил, что вы оглядываетесь по сторонам.

— Да вот, жду Фантомаса.

— Вы такой впечатлительный? — удивленно воскликнула Анни. — А, нет, я поняла: ваше настоящее имя Жером Фандор.

— Ага. Комиссар Жюв. "Его мы в пух, его мы в прах, эй вы, потише пойте там в кустах…" С вами никогда такого не было — живешь, живешь и вдруг…

— БАХ!!!

Перед глазами Виктора мелькнул словно отблеск молнии, и тут же по ушам ударил громкий хлопок пистолетного выстрела. Выходящая толпа разразилась краткими женскими взвизгами и редкими матюками вполголоса, небо захлопало сотнями крыльев и криками разбуженных ворон. Виктор моментально присел, выхватил браунинг из расстегнутой кобуры — нет, не напрасно он тренировался весь вчерашний вечер — и, щелкнув предохранителем, передернул левой рукой затвор, направив дуло в небеса.

— Пригнитесь! — крикнул он окружающим, которые растерянно озирались по сторонам.

Его возглас, казалось, не произвел на толпу никакого впечатления. Большинство народу словно оцепенело, ожидая развития событий.

— Васька! — Толян! — послышалось где‑то рядом. Виктор обернулся на крик и увидел парня в вышитой рубахе и нанковых темно — коричневых штанах, который пробирался к нему через толпу; в правой руке его поблескивал "бульдог" с куцым стволом ковбойского калибра.

— Федька! Андрюха! Зови наших! Все, кто из Союза — сюда!

"Попаданцы??? Я же крикнул "пригнись", местные‑то не знают. Черт, везде уже мерещится."

Худощавое, чуть вытянутое лицо парня, его нос с горбинкой, показались Виктору очень знакомыми. Расталкивая народ, к нему спешили приятели; в одном из них Виктор узнал того самого черносотенца, который давеча сосватал ему пьяного Маха.

— Заряжен? — спросил парень с "бульдогом", кивнув на браунинг Виктора.

— Однозначно, — флегматично ответил он, и, на всякий случай, представился: — Еремин, Виктор Сергеевич. Новый инженер.

— А меня Митькой звать — парень улыбнулся во весь рот, показав ряд белых, не прокуренных зубов. Медведевы мы, с Брянской улицы. Подтягивайтесь там! Полицию зовите, полицию!

"Дмитрий Медведев, значит. Дмитрий Ме… Так это же…!"

Виктор все понял. Медведев с Брянской улицы… с улицы Дмитрия Медведева!

"Так вот вы какой, легендарный партизанский командир", подумал Виктор, "прямо первый парень на деревне. Значит, здесь в черносотенцах. А у нас в ЧОНе был. Ну правильно, здесь вместо ЧОНа другое."

Где‑то рядом раздались истошные трели свистка, и через пару секунд перед Виктором предстал местный блюститель порядка в белой форме.

— Вы стреляли? — спросило Виктора официальное лицо.

— Никак нет. Я услышал выстрел и обнажил оружие для защиты. Вчера ж тут было…

— Вы пойдете с нами. Держите оружие наготове. Откуда были выстрелы?

— Да вроде из сада, — сказал Медведев. — Сверкнуло там что‑то.

— Осмотрим сад. Па — прашу пройти! — обратился к толпе околоточный.

Из глубины сада донесся истошный, леденящий душу женский вопль. Околоточный бросился вперед, лишь сейчас расстегивая на ходу кобуру "Смит — вессона". Дмитрий и его команда поспешили следом; за ними рванул и Виктор. Подставляться под случайную пулю ему вовсе не хотелось, но лишать силы правопорядка трети огневой мощи совесть не позволяла. Прохладный осенний воздух окатил взмокшее лицо Виктора. Вечерняя свежесть, хруст осколков кирпича под сапогами полицейского и союзной молодежи, гудение целых роев майских жуков около круглых, горящих каким‑то непривычным желтовато — яичным светом парковых фонарей, и надрывный, дикий вой, в котором чувствовалось что‑то нечеловеческое…

Так в войну бабы голосили от похоронок.

…В луче фонарика фирмы "Eveready" — в Союзе такие всегда называли "китайскими" — мелькнуло напуганное, заплаканное девичье лицо; Виктор узнал Фросю и, на всякий случай, отступил за спины черносотенцев.

— Ты кричала? Как звать?

Фрося от волнения ничего не могла сказать и только указывала правой рукой на кусты, прикрывая левой ладонью глаза от света. Полицейский чуть отвел в сторону поднятую руку с наганом, указывая этим жестом, чтобы подкрепление осталось на месте, и отважно шагнул вперед, раздвигая заросли жасмина.

— Господа Медведев и Еремин! Прошу сюда, только по моим следам! Улики не затаптывать!

Первое, что заметил Виктор, продравшись через кусты — это ноги в желтых, заляпанных грязью ботинках, выхваченные фонарем из окружающей темноты. Человек лежал навзничь. Круг света медленно пополз дальше, показав неестественно вывернутую левую руку, темно — синий жилет с золотой часовой цепочкой, полы распахнутого и набухавшего темным пиджака, из внутреннего кармана которого высовывалась черная скомканная тряпка… Еще одно движение луча — и перед глазами Виктора предстало лицо человека, со страшными, остекленевшими глазами и широко разинутым ртом, из которого по щеке широкой полосой медленно текла кровь, густеющая, почти черная в электрическом свете. В откинутой правой руке блестел массивный армейский браунинг.