Семь корон зверя - Алла Дымовская

– Положи на стол. Рядом с деньгами. – Балашинский сделался внезапно хмур и раздражен. – А что, Ирена вернулась?

– Вернулась. Уже восемь утра было, когда они изволили пожаловать, – ехидно и с шутовскими нотками в голосе отвечала Тата, – еще не вставали и будить не велели. Или все же разбудить?

– Не надо. Пусть себе спит. Надоела. – К чему или к кому хозяин отнес последнее слово, Тата не поняла. Но ясно, что не к ней – Ян смотрел мимо нее, и взгляд его был беспокоен. – Тата, ты вот что... Ты тарелки уноси. Я вставать буду.

– Хорошо. – Тата положила стопкой собранные с пола вещи и приняла у хозяина поднос. – Из одежды что принести? Для выхода или по-домашнему?

– Как хочешь, – не вникая в суть ее вопроса, ответил Балашинский, но, увидев недоуменное выражение Таткиного лица, опомнился и сказал: – Давай для выхода.

– Ты в город, что ли, собрался? – поинтересовалась Тата. – Так, может, вызвать такси, или ты с кем из ребят поедешь? Только учти – еще никто не обедал. Ты первый.

– Подожди, Тата, не наседай, – Ян досадливо сморщил лоб, – я еще сам ничего не знаю. Поеду – не поеду. А если и поеду, то куда?

– Как это так? – совсем растерялась Тата.

– А вот так! – отрезал Балашинский. В спальне на минуту повисла неподвижная тишина. Потом Ян, словно очнувшись от задумчивости, попросил: – Подай мне телефонный аппарат, пожалуйста. А сама иди.

Когда нагруженная посудой и одеждой заботливая Тата наконец закрыла за собой дверь, Ян снял трубку. Но на кнопки нажимать не стал, держал трубку на весу, словно удивляясь тому, зачем она вообще в его руке. Потом сказал сам себе: «Глупость какая. Это все от скуки». Однако встал, взял со стола найденную Татой бумажку, посмотрел в нее, словно проверяя себя. Подумал, постоял, выругался в сердцах по-мадьярски и набрал номер, не зная, зачем и что будет говорить.

Глава 2

МАШЕНЬКА

Нервное возбуждение отпустило девушку только на пороге дома, когда в ответ на дребезжащее курлыканье звонка за дверью послышались торопливые, шаркающие тапками, шаги матери. Словно добралась до безопасной гавани: войди и спасись. Но еще не провернулся до конца замок, по ночному времени запертый на два оборота, как тревожный бесенок толкнул Машеньку в бок – никак маме не надо знать, что приключилось давеча с единственной дочкой. И Маша повела плечиками, выпрямилась бодро и загодя широко улыбнулась.

Мама резких слов говорить не стала, хотя Маша видела – до ее прихода было волнительное ожидание и много сигарет. В большой комнате, читай: гостиной, меньшая, смежная – спальня, накурено и сизо. Маша открыла балконную дверь настежь и после вышла на кухню.

– Мамуль, давай чайку попьем, – позвала Маша, а мама, Надежда Антоновна, уже тут как тут, зашла следом и взгляд все еще цепкий, встревоженный. – Давай прямо здесь и посидим. Я тебе про новых подружек расскажу... Я по тебе соскучилась ужас как. Раньше всех ушла.

И не покривила душой. Не часто, но бывало. Не то чтобы Маша, не видя мать целый день – а на больший срок они и не разлучались, – испытывала всамделишную тоску и грусть, а все же щемило сердце, если мама, особенно вечерами, сидела дома одна и ждала, ждала. Маша, находясь в такие минуты далеко от дома, будто кожей ощущала ее ожидание и почти истеричную тревогу и боязнь за дочь. И если по возвращении случались резкие монологи и укоры и иногда слезы с не исполняемыми никогда угрозами, то Маша не пререкалась и не выражала обид. Она была уже большая, чтобы понять – это мамин неистребимый страх выходит наружу. Потому что, откричав и отплакав, Надежда Антоновна прорывалась ласками и счастьем, что ненаглядное ее дитя цело и невредимо и у нее под боком, и повезло, и на этот раз тоже волнения были напрасны.

На сей раз, увидев в дверях дочь, с личиком, сияющим улыбкой, Надежда Антоновна и вовсе воздержалась от высказывания тревог. Хотя Машенька, сообщив по телефону, что вот-вот едет домой, задержалась на добрых полчаса от самого оптимистичного предполагаемого времени своего прибытия. И опоздание ее, как всегда, стоило Надежде Антоновне седых волос, трясущихся рук и полфлакона валерьянки, подкрепленных десятком сигарет. Но не хотелось именно сегодня портить дочурке настроение. Тем паче что вот уже Маша и студентка. Вырастила, выпустила, довела ее до порога взрослой жизни и теперь, хочешь не хочешь, а терпи. Нельзя же доченьке все время быть подле ее юбки. Не станет матери – совсем пропадет. Через материнскую боль и литры отравленной страхом крови пусть вкусит самостоятельности – с другой стороны, в этом есть будущий покой для Надежды Антоновны.

Маша, чтобы увлечь маму на иную, приятную дорожку, начала неспешный, подробный рассказ, как была в гостях и как живет новая сокурсница, и какие милые в их группе подобрались ребята. Словно и не было кошмара у помойки, и ночного спасителя, и угрозы страшной беды. Разливая по тяжелым фаянсовым кружкам чай и выставляя из шкафчика-пенала баночку покупного джема и блюдце с шоколадным печеньем, Маша говорила не умолкая. Мама слушала, почти не перебивая вопросами, и видно было – отходила, оттаивала душой.

Про обещание своего спасителя-провожатого позвонить и узнать, все ли с ней в порядке, Маша позабыла, как только переступила порог родной квартиры. Нужда в чужой помощи и заботе улетучилась подле матери, и ее ночной заступник начисто выветрился из Машиной головы, тем более что она даже не знала его имени и в глубине души не ожидала никакого дальнейшего в ней, Маше, участия с его стороны. Звонок был, собственно, уже ни к чему, но тем не менее прозвучал.

Девушке и на ум не пришло, что телефонное сиплое треньканье может быть адресовано ей, и потому Маша, прервав свое занимательное повествование, равнодушно ждала, пока мама снимала трубку с параллельного кухонного аппарата. Надежда Антоновна сначала слушала, чуть посуровев, потом просветлела, отвечала тепло, рассыпаясь в благодарностях и извинениях за беспокойство, после чего, мило попрощавшись, повесила трубку. Маша была уверена, что это звонила сочувствующая Лиля – ближайшая мамина подруга и поверенная всех ее тревог. Наверняка мама, дожидаясь любимую дочь, оповестила Лилю о своих ночных страхах, и вот теперь верная подруженька сделала дежурный осведомительский звонок. Но Надежда Антоновна обратилась к дочери с совершенно нежданными словами:

– Какой все-таки милый человек! – И горестно, против воли, вздохнула: – Везет же некоторым женщинам... и детям. Надо же, чужой ребенок, первый раз в доме – и так беспокоится. Что же ты мне не сказала, что отец Нины тебя проводит? – В голосе мамы зазвучала запоздалая досада. – Я бы не изводилась так из-за тебя. Какая же ты, Маша, жестокая!