Эпоха зомби - Александр Шакилов

Ну точь-в-точь!

Дан понял, что и в прошлый раз был «цветок» и был «лепесток», который нитью протянулся вслед за вольником и Семеном Марковичем. Просто Данила тогда не видел себя новым, ничем не замутненным взглядом. Тогда душа его не просто летела, она скользила по нити. Все это время Дан незаметно для себя изменялся. Слизень изменял его теми частицами своими, что засели в ЦНС. И впору кричать и биться головой о стену, но анестезия действовала, нити влияли на химические реакции в черепе — Данила спокойно принял изменения. И захотел посмотреть, куда приведет единственная нить, по которой он пока что мог двигаться.

И отправился в дорогу.

Совесть заткнулась. Гурбан заставил ее замолчать, когда швырнул Макея в руки его подельников. Тот растянулся на полу, но никто из соратников не пошевелился, чтобы поднять его. Широко расставив ноги и уперев кулаки в поясницу, Гурбан криво усмехнулся:

— Расслабьтесь, парни!

Его слова будто освободили пружины, сжатые в телах оборванцев, — выдернув из-под рванины заточки, они атаковали Гурбана. Но куда им было тягаться с чистильщиками, вставшими на защиту командира? Через пару секунд местные, жалобно скуля и потирая ушибленные бока и рожи, оказались на полу.

— Лежать! — Гурбан навис над скорченными у его ног телами и указал Фазе на Макея — мол, этот нам еще нужен.

Фаза схватил оборванца за ногу и потащил вслед за командиром по полу.

— Хоть какая, а уборка помещения, — ухмыльнулся великан.

Мясник одобрительно похлопал его по плечу, но Фаза так злобно на него зыркнул, что племяш Джексона тотчас пожалел о своей фамильярности. Не стал еще зареченский среди чистильщиков своим, ну да не суть, притрется, если не сгинет в пути.

— Тут… — махнул рукой Макей.

Чистильщики пинками согнали двоих — один бородатый, другой лысый — мужичков, обоим очень не хотелось вставать с насиженных мест. Оторвав зады от горизонтали, они почему-то не захватили с собой солому и спальные мешки, на которой и в которых коротали время до Московского острога.

— Поосторожнее с этими, — предупредил Гурбан Ксю, и очень вовремя это сделал, ибо бородач, казавшийся грузным и неловким, вдруг попытался проткнуть блондинку ножом с длинным узким лезвием. Ксю увернулась, и бородач упал на колени, держась за сломанную руку — спасибо Беку и его лому. Лысый оттащил товарища в сторону, а то Фаза порывался уже свернуть ему шею.

Ксю поморщилась, когда Гурбан велел ей очистить пол вагона от лишнего, то есть от прелой соломы и спальников, которые, должно быть, окунали в бочки с машинным маслом:

— Почему я, командир? Пусть вот Бек!

Узкие от природы глаза Коляна округлились от возмущения — он никак не ожидал услышать такое от блондинки, которой не единожды спасал жизнь.

А ведь она его специально злит, понял Гурбан. Девка его раззадоривает, а он, олух азиатский, не понимает, что она по нему сохнет. И как же командир этого раньше не замечал-то? Старый хрыч, все мечтал, понимаешь, о двадцати пяти годах… А тут вон как — любовь.

— Отставить разговорчики! — Гурбан пресек дебаты чересчур, пожалуй, резко.

Сняв с себя сумку и ППШ, Ксю справилась за полминуты: на полу не осталось ни единой соломинки, зато очень даже четко обозначился люк, в который без труда проник бы любой из чистильщиков.

— Что это? — прищурился Мясник.

— Это, Сережа, наш последний шанс выбраться из душегубки. — Гурбан повернулся к Макею, который сидел на полу, обхватив руками голову. — Показывай.

— Да что там показывать… — всхлипнул Макей.

Врет, понял Гурбан. И хочет, чтобы кто-то другой вместо него люк поднял.

Нить привела душу Дана к будуару, из-за пологов которого выбивалось вспышками розовое с голубым отливом сияние, такое сильное, что Данила даже вроде как закрыл глаза — то есть уменьшил силу своего нового восприятия. Оказывается, он мог это делать.

Душа уже готова была проникнуть под покровы, когда оттуда раздался голос Равиля:

— Не трогай.

Притормозив в миллиметре от потертого бархата, душа зависла.

— Что не трогать? Ты такой смешной в этих своих очках и шляпе с перьями.

— Вот шляпу и не трогай. И очки не надо.

— Но ведь неудобно. Если ты разденешься, то я…

— Нельзя прикасаться к очкам и шляпе. Это не обсуждается.

— Ну ладно, если тебе так больше нравится…

Равиль? Почему он здесь? И почему там, где он, — сияние? Неужели оно исходит от вольника? Или от женщины, с которой он разделил ложе? Хм, очень может быть. Ведь Данила прежде ничего подобного за Равилем не наблюдал — тот раньше точно не сиял. Впрочем, Дан тоже не всегда обладал особыми способностями…

Душа повисла в нерешительности. Хотелось посмотреть на источник розово-голубой красоты. А если Равиль заметит вторжение? Как потом Данила обоснует свой нездоровый интерес к чужой интимной жизни?..

Из будуара послышалось сопение, каким обычно сопровождался сон вольника.

И невидимая Данилой женщина, жаждавшая ласки Равиля, разочарованно прошептала:

— Быстро же ты заснул. А я говорила: «Сними». Без всех этих причиндалов мы бы славно покувыркались… Что это?! Да это же… — В голосе женщины проскользнуло удивление, замешанное на страхе. А потом из-за полога послышалось мычание, будто кому-то заткнули рот. Сияние окрасилось оранжевым, а потом стало бордовым.

Душа Дана отшатнулась, скользнув по нити метров на пять назад.

И все же он одернул себя, заставил остановиться. От чего убегает? Надо вернуться! И пусть бордовый цвет означает ярость, жажду смерти — он бы сам так сиял, если что, но тем доставщик и отличается от прочих-разных, что бесстрашию его можно позавидовать.

Сияние над будуаром вновь стало розовым, и сонный голос Равиля прозвучал успокаивающе:

— Ну-ну, не нервничай, красотка. Это всего лишь боевая рана. Отдыхай.

Больше наложница не докучала вольнику расспросами. А Данила решился заглянуть за полог. Но тут заскрежетали тормоза, самоходный острог, который и так еле полз, окончательно встал, и кто-то крикнул:

— Тревога!

Теперь, когда стук колес стих, отчетливо стала слышна канонада.

Тревога, значит. И стреляют. Тут уж не до баб и сияний. Данила почел за благо скорее вернуть душу в тело. Когда всё в комплекте, как-то спокойней, что ли.

— Да что там показывать… — Макей демонстративно отвернулся.

А ведь он с потрохами сдал своих дружков, Гурбану даже не пришлось напрягаться. Пара чувствительных ударов — и всё, оборванец спекся. Покойный Маевский, лучший спец отряда по развязыванию языков, гордился бы командиром. Макей как на духу выложил: в вагоне для бедных есть люди, которые живут тут постоянно, причем обосновались по-взрослому, в том числе решили продовольственную проблему. Это было несложно, ведь в следующем вагоне несколько купе, объединенных вместе, отведены под склад крупы и консервов, произведенных в Московском остроге.

Прознав об этом от Тимурчика, слишком уж разговорчивого после стакана-двух самогона, оборванцы — из тех что пошустрее — сумели сделать в полу бедного вагона отверстие и проложить под днищем и колесными тележками канатную дорогу из прихваченных к маломальским выступам альпинистских карабинов и протянутого через них стального троса. Для обеспечения секретности трос этот при подходе к пункту назначения вытаскивался — и пока что ни один проводник его не заметил. Потом же, перед отправлением Острога-на-колесах, его опять протягивали между бедным вагоном и продовольственным складом, в днище которого тоже сделали лаз — обладая молотком, зубилом и желанием жрать от пуза на халяву, можно творить чудеса.

О халяве Макей сообщил с особой гордостью. А теперь он, значит, в отказе. Ну-ну.

— Нечего, говоришь, показывать?

— Если б было что, начальник, я бы с радостью!

Грешно было не воспользоваться подобием канатной дороги, чтобы вывести чистильщиков из ловушки судьбы. Пора попрощаться с богадельней. Да, это путешествие будет не самым легким. Но оно уж точно будет не опасней, чем прогулка по крышам вагонов, где постоянно дежурит охрана, палящая во всё и вся, что покажется им подозрительным или просто покажется в поле их зрения — о чем свидетельствовал грохот выстрелов, раздававшихся с нерегулярной периодичностью.

Гурбану надоела игра на публику:

— Давай уже, хватит ломаться!

Макей пару раз мотнул головой. Сначала сам мотнул — мол, не хочу, не буду, а потом — когда Фаза отвесил ему подзатыльник. Довод великана оказался столь убедительным, что оборванец без пререканий подполз к люку и отодвинул его.

Макей не напрасно отнекивался — в проем тотчас влетела здоровенная летучая мышь и вцепилась ему в грязные космы. Вообще-то кожаны и подковоносы слишком малы, чтобы заинтересовать слизней в качестве носителей, Гурбан никогда не слышал о таких прецедентах, но чем черт не шутит. Как говорится, чем ближе к Москве, тем больше зомбаков.