Гроза над Миром - Венедикт Ли

– Ну, бывай, Ригли. Рад был познакомиться с таким серьезным, взрослым человеком, как ты.

Губы ее, очерчивающие чуть великоватый рот, дрогнули и открылись в улыбке.

– Да, я – взрослая. Мне – одиннадцать с половиной.

Надо отдать должное Лиде – как ни не терпелось ей выставить меня вон, ужином накормила. Затем я прихватил свой вещмешок (сухари и вода) и поспешил очистить помещение – маленькую квартирку, где мы с Лидой прожили в мире и согласии, как я думал, почти полгода. Пока она меня не огорошила.

Она вышла к дверям меня проводить. Я глянул последний раз на бывшую свою женщину, загорелое лицо, чувственные губы, живот уже сильно выпирает – ребенка этого мне не увидеть никогда.

– Бывай, Лида. Спасибо тебе за все.

И, не слушая ее прощальных слов, вышел в по-южному темный и теплый вечер. Что я нашел в ней, в конце-то концов? И, внезапно, в моей башке возник ответ. Лида немного похожа на Эну.

Пока не зажглись прожектора, с любой из вышек я выглядел крошечной, быстро теряющейся в наступающей ночи фигуркой. А когда электрический свет вспыхнул, я уже был в густой тени между двумя наблюдательными постами напротив вышки, где прожектор уже с месяц не горел.

Ров имел метра четыре в ширину и два в глубину – даже для детишек не препятствие. Если, конечно, ты не мчишся, сломя голову, а в спину тебе не стреляют. Никто его не копал, просто подорвали заряды по периметру и получили подобие преграды для беглецов.

Я аккуратно спустился и так же, не спеша, выбрался на другую сторону. Пополз к ограде. Ночка подоспела – двойное новолуние – то, что надо. Проверил осторожно проволоку – порядок. И, вынув из-за пояса самодельные кусачки, сделал проход. Прокрался еще десяток шагов, сорвал новую травинку, вытянул руку. Когда до проволоки осталось сантиметра два, мне слегка закололо пальцы. Твою мать и всех родственников! Внешнее кольцо ограды было под током…

Звезды в небе показали, что я прохлаждаюсь уже второй час. Каждые пятнадцать минут я проверял ограду. К исходу второго часа ток выключили. Правильно – горючее надо экономить. Еще через пару-тройку минут я был на свободе. В свете звезд виднелся впереди черный треугольник вершиной в небо – Тирхольм, только мне туда не надо. Даже если в темноте я сумею выйти на старую дорогу на Эгваль – это ничего не решало. По ней до Сайсы – полторы тысячи километров, да нет – больше. Хоть стиксы мне всегда доверяют, где гарантия, что я скоро встречу хоть одного в этих краях? И вы пробовали путешествовать на стиксе без оружия, с тремя литрами воды и толикой черствого хлеба? Я же сам – не стикс. И не идиот.

Я всего-навсего собирался обогнуть наш лагерь (наш?!), выйти к порту и в чернильной тьме новолуния добраться вплавь до стоящего у причала транспорта. Если посчастливится проскользнуть незаметно в грузовой трюм – то все в порядке. Три дня пути до Вагнока я, со своими припасами, продержусь. Останется последний опасный этап – так же незаметно испариться с борта по прибытии, но я решил преодолевать трудности по мере их естественного наступления, ничего не планируя заранее. Разгрузка уже окончена и утром транспорт выйдет в море. Хорошее расписание. Для меня.

Я не прошагал и четверти намеченного пути, когда меня стал постепенно охватывать иррациональный страх, для которого не было никаких причин. Никаких признаков поднявшейся тревоги, звуков погони, вообще ничего! Тишина. От этого становилось еще страшней. Когда огни лагеря скрылись вдали, я остановился, весь в поту. Ноги подгибались, сердце колотилось неровно и сильно.

«Нат, ты никогда не боялся темноты! Соберись! Просто отвык от открытого пространства. Впереди нет ничего опасного…»

Напрасно я себя уговаривал. Темнота прятала в себе когти, готовые впиться в мое тело и рвать, рвать его на части. Каждый шаг вперед давался неимоверным трудом, ценой невыносимой борьбы с самим собой.

«ЧТО СО МНОЙ ПРОИСХОДИТ?!»

Наконец, я не выдержал и, со сдавленным воплем, кинулся опрометью обратно. Оступился, растянулся на каменистой земле. Со стонами, всхлипывая от ужаса, натянул рубаху на голову, как ребенок, спасающийся от ночных страхов.

С какой радостью, с каким облегчением я снова увидел огни нашего поселения! Ужас исчез. Я с недоумением потряс головой. Что это было? Я заболел? Проверил пульс – он уже успокоился, температуры, вроде, тоже не было. И тогда я повторил свою попытку уйти. С тем же успехом, только теперь я не доводил дело до крайности, а поспешил вернуться, ощутив первые симптомы накатывающего приступа.

«Один из беглецов заболел, и все пятеро вернулись». Несомненно, все пятеро заболели тем же, что и я! Вот почему охрана лагеря страдает хронической небрежностью. По сути – она не нужна, вернее, заключается в чем-то другом, нежели ров и примитивная ограда. Что и требовалось доказать.

Я думал, что приплетусь обратно побитой собакой. Отнюдь! Летел, как на крыльях, заблудший странник, нашедший, наконец, дорогу к родному дому. Только в непосредственной близости к «родимой обители» ко мне вернулось соображение и я постарался «втечь» обратно, так же незаметно, как утекал. И мне это удалось. Мешок свой выбросил, как ни жалко было, и до утра коротал время под нагретой за день стеной одного из домов. Слышал смутно доносящиеся иногда звуки чужих голосов и забот – кому-то не спалось в такой ранний час. Оправдание, на случай, если обнаружат, у меня было. Подруга выгнала, так и разэтак. Вот и горюю, увечный и несчастный, под забором.

В семь утра я уже стучался к доктору Зигу.

Док выслушал меня внимательно, ни разу не перебил. А потом, расхаживал по кабинету, отшвырнув путающийся под ногами плетеный табурет, и напевал себе под нос старинную матросскую песенку. Он домурлыкал ее до конца, я никак не набирался смелости прервать его, боясь услышать… Не знаю, чего боялся, но было очень не по себе.

Виновным ты на свет родился,

Иначе б здесь не очутился,

Огонь!

Дебил ты, гнать тебя взашей,

Ты на себе давил бы вшей,

Огонь!

Удар и взрыв. Кишки наружу,

Ты сдох, я жив. Могло быть хуже,

Огонь!

Идем вперед, мы – дети ада

И смерть для нас – одна награда,

Огонь!

Повержен враг. Не слышно боя.

По мертвым пусть их вдовы воют,

В живых же бьется сердце злое

И злой в глазах горит огонь!