Праздник саранчи - Алексей Саморядов

— Через три месяца я вернусь. Это быстро, я вернусь!

— Где же вы там жить будете, в снегу! — говорила она, плача. — Ты бросишь меня!

— Только три месяца! Ты помнишь дом, который мы смотрели? Вспомни, для очень-очень старой Нэнси, — он вынул из-за пазухи твердый пакет. — Ты не должна стареть! Это твой дои, здесь купчая. Я приеду к тебе туда! — он поцеловал ее еще раз и побежал к нартам.

Упряжки тронулись вниз с холма и передняя уже вышла на лед. С последних нарт обернулся Николай. Нэнси, прижимая пакет к груди, махнула робко рукой, побежала к обрыву…

Восемь упряжек уходили на север. Начиналась метель…

Полярное солнце светило, маленькое и злое. Восемьдесят собак тащили караван. Ворон пролетел над карава-ном, каркнул тоскливо.

— Наш ворон! — крикнул весело Махотин.

— Наш, — отозвался Сафронов.

Николай правил молча. Потемкин затянул песню и остальные подхватили. Впереди открылись белые холмы Чукотки…

Собаки с лаем вытаскивали нарты на побережье, когда слева, с холмов ударили пулеметы. Солнце, слепя, висело над холмами…

Собаки с нартами были укрыты в небольшой лощине. Люди лежали наверху, стреляя из винтовок в людей в белых маскхалатах, наступавших на них цепью.

— Хреново дело, Александр Степанович! — крикнул Махотин. — Даже в плен не предложили сдаться!

— А может, война какая началась? — крикнул Николай.

— Может, и война, два месяца, почитай, дома не были, — отозвался Сафронов. — Давай пулемет! Зря деньги платили, что ли?

Николай съехал по снегу к собакам, быстро распаковал тюк, стал собирать пулемет.

За цепью шли два броневика. С одного из них ударила легкая пушка, подняв фонтан снега. Ударила вторая, и взрывом Сафронова и Потемкина отбросило в лощину. Махотин скатился следом, перевернув Сафронова, растер ему лицо снегом, тот очнулся, оттолкнул Махотина:

— Наверх! — и сам полез по снегу наверх.

Николай подтащил Потемкина к нартам, вытирая снегом кровь, осматривая голову.

— Пулемет! — закричал Сафронов страшно.

Николай быстро собирал части пулемета, получилась огромная внушительная вещь из черного металла. Вместе с Махотиным они затащили его наверх. Николай заправил ленту. Филипп Ильич вдруг вскрикнул, схватившись за локоть, съехал вниз.

— Что? — крикнул, не оборачиваясь, Николай.

— Стреляй, — Филипп Ильич скинул куртку и задрал свитер, оторвав рукав рубахи, перетянул руку. — Стреляй!

Пулемет вдруг заговорил, низко и тяжело. Цепь легла, но броневики продолжали двигаться.

Филипп Ильич, разорвав упаковку, включил магнитофон. Глотнув из фляжки, он достал из чехла американский флаг и, поднявшись наверх, воткнул его в снег. Николай бил из пулемета в белые маскхалаты…

— Вот мы и дома, Коля! — Филипп Ильич подтянул винтовку. — По ночам снился… Хорошо хоть работает?

— Ничего, можно!

— Ну и прощай, что ли?

— Прощай и ты, Филипп Ильич! — сквозь зубы сказал Николай.

— Баба у тебя хорошая, зря ты не остался!

— Да ладно тебе.

Снизу полз из последних сил Сафронов. Потемкин поднялся, подобрав винтовку, й упал снова.

Вдруг над ними просветлело что-то, и раздался тяжелый удар. За броневиками поднялся черный разрыв. Еще раз ударило, и один из броневиков задымился. Справа раздалось громкое «Ура!», показалось два вездехода, конные, полетели упряжки…

Ближайший из вездеходов, над которым развевался старый российский флаг, завернул к ним и встал, обдав их снегом. С него соскочил Митрофан Сковородников и, не спеша, пошел к ним.

— Митрофан Романыч, родной! — закричал Махотин.

— Живы! — Сковородников обнял их, глянул в лощину. — Сафронов жив?

Сафронов с трудом поднял голову. За Митрофаном стоял всадник на мохнатой якутской лошадке…

Бой закончился. В ряд стояли вездеходы и захваченный броневик. Собирали пленных и раненых. Подъехал еще вездеход, таща на лыжах пушку. Всего собралось человек двести Митрофанова войска. Сафронов, Потемкин и Махотин, перевязанные, сидели на нартах, в руках у них были кружки с коньяком. Митрофановские мужики оглядывали аляскинских собак, распакованные пулеметы, трогали, щупали американский флаг.

— Так что путь на Америку есть! — сказал Сафронов тихо и улыбнулся — Торговать с ними можно!

— Батька, я баб из твоего кино живыми видел! — сказал Потемкин.

Все войско засмеялось.

— Вот и поведете первый караван! — объявил Митрофан.

— Ну нет! — Сафронов прилег на нарты. — Я не могу, у меня жена рожает. Ты вон его посылай, — он кивнул на Николая. — А у меня жена рожает…

Митрофан обнял Николая и, сняв с себя маузер, повесил на Николая. Оглядев всех, сказал:

— Объявляю эту землю свободной и присоединяю к Российской империи!

Вездеход двинулся, за ним второй, третий, конница на лохматых конях, упряжки с собаками — войско шло по тундре…

МУТАНТ

По битому кирпичу, осыпавшейся штукатурке в комнату пробежала крыса и замерла, настороженно обнюхиваясь. Позади нее на сорванной двери в тени прохода сидела еще одна, более крупная. Она внимательно следила за первой, не решаясь пройти в комнату.

Ветер свободно проникал через выбитые окна, шевелил ободранные лоскуты обоев на щербатых стенах, покачивал резиновый провод, свисавший с потолка. В углу, на куче битого стекла, привалившись головой к стене, лежал человек.

Крыса пискнула, подошла к его ногам и осторожно обнюхала ботинок. Человек лежал на спине в неестественной мертвой позе, чуть раскинув ноги в грязных сырых штанах, руки его, согнутые в локтях, стояли на полу, застыв вертикально, длинными упавшими кистями указывая куда-то в угол.

Крыса обнюхала второй ботинок и быстро пробежала вдоль ноги, остановилась, принюхиваясь, вдруг укусила через штанину и отскочила. Человек не двигался, рот и остекленевшие глаза чуть приоткрыты, крыса не верила, но человек не двигался. Подойдя снова, она пискнула и вскочила ему на живот, потыкалась в рваную рубашку.

Из дверного проема, решившись, вышла вторая. Она также осмотрелась, обнюхав бетонный пол, и быстро побежала к ноге. Первая крыса, забравшись на грудь, потянулась, нюхая воздух, к его лицу. Замерла, уставившись красными глазками в его немигающие глаза. Громко пискнув, прыгнула на пол, вторая отскочила тоже, царапая пол. Человек лежал все так же неподвижно. Крысы успокоившись подошли, одна снова прыгнула на живот. Через дверной проход вбежали еще две, одна из них, необычно огромная, черная с розовым, почти красным хвостом. Она, не боясь, сразу подбежала к человеку.

Он вдруг легко вскочил, схватив розовохвостую за черную шею, тотчас обеими руками ударив о стену, размозжил ей голову. Крысы с писком метались по комнате, одна прыгнула на подоконник и сорвалась.

Он осмотрел еще бьющееся в руке черное крепкое тело с розовым хвостом, подошел К окну, не выпуская крысу из руки, выглянул.

Напротив стоял многоэтажный дом, такой же разбитый и пустой, как тот, из которого он смотрел, груды стекла и кирпича внизу, ржавые автомобили и мусор повсюду. Дальше справа и слева тянулись такие же дома, за ними высокая серая стена, за стеной огромный мертвый завод, выбитые стекла на корпусах, как черные дыры, высокие трубы в низком сером небе. Со стороны завода порывами приходил душный вонючий ветер, тащивший на пустырях пыль и всякий хлам.

Он выбросил крысу в окно, потянулся, вытягивая руки по стене.

Взяв в углу, где только что лежал, большой кожаный мешок, вышел из комнаты и быстро пошел вниз по подъездной лестнице, высокий, худой, чуть сутулясь длинной кошачьей спиной.

Внимательно оглядывая пустыри, улицы, перебегая от стены к стене, он быстро Двигался, обходя брошенные дома. Иногда он замирал на лестницах, наклонившись, осматривал ступени и принюхивался, затем снова на верхних этажах дома через окна внимательно оглядывал окружающие дома. В одной из комнат он нашел старое одеяло с истлевшим углом. Оглядев его, он сложил его в свой мешок.

У крайнего дома он спустился в подвал, придерживаясь рукой за трубы, прошел в угол, наклонился, нащупал канализационный люк. Осторожно поднял крышку, наклонился ниже, прислушиваясь. Внизу шумела вода. Он осторожно достал из бетонной ниши в колодце металлический палец, осмотрел его и, снова спрятав в нишу, так же закрыл люк.

Поднявшись по лестнице, он выбрался на крышу и осторожно, не высовываясь из-за парапета, прошел до угла. Здесь, на высоком выступе вентиляционного колодца, на бетонном торце чем-то острым было высечено три маленьких неправильных ромба и чуть ниже — разрезанная хвостовая фигура, напоминающая человеческое туловище, только без рук и без ног.

Он оглядел рисунок, наклонившись к нему вплотную, провел пальцами, еще раз осмотрелся, и отойдя на несколько шагов, сел, сложив под себя ноги. Его остров костлявое лицо застыло, глубоко посаженные бесцветные глаза сосредоточились на рисунке. Он сидел неподвижно, потом взгляд его соскользнул вправо, там, где за выступом крыши внизу начиналась огромная свалка.