Испорченные дети - Эриа Филипп

Он присел на ручку моего кресла и обнял меня за плечи. Не произнес ни слова. Служанка пришла звать нас обедать, мы обедали рано, днем. Поднявшись с кресла, я сказала:

- Пойдем, Ксавье.

- Хорошо, пойдем,- отозвался он.- Ты проголодалась, а?

Я ждала от него телеграммы к вечеру следующего дня: не мог же Ксавье не известить меня сразу, как только узнал причину своего вызова в Париж. Но я ничего не получила. Приходилось ждать утра, и только в одиннадцать часов зазвонил телефон. Я бросилась к аппарату.

Звонила телефонистка с почты.

- Мадам Буссардель, - произнесла она с южным акцентом, - для вас телеграмма, прочесть?

- Пожалуйста, прочтите.

- Дело в том, что... новость не особенно хорошая. Вот я и подумала, что лучше вас предупредить.

- Какая новость? Что-нибудь с мужем?

- Да, несчастный случай.

- Читайте.

- Вот что там написано.- И делая невпопад паузы, прочла: - "Считаем долгом сообщить... несчастном случае Ксавье упал из окна... звонить бесполезно... телефон отключен..." подпись: Буссардель.

Естественно, что я тут же позвонила. Никогда еще линия мыса Байю не работала с такой нагрузкой, как в эти сутки.

"Почему они пишут, что телефон отключен? - думала я, держа трубку около уха. - Звонок самый обычный".

Там, в Париже, на авеню Ван-Дейка сняли трубку.

- Говорит бюро телефонного обслуживания.

- Что? Что?

- Вы просите мадам Викторен Буссардель?

- Мадам Викторен?..

Тут только я вспомнила, что телефон у нас на имя бабуси - своеобразный знак уважения к ней.

- Да, мадемуазель, соедините меня, пожалуйста, с ней.

- К сожалению, это невозможно. Мне дано официальное приказание. По причине нездоровья телефон переключен на бюро телефонного обслуживания.

- Хорошо... Говорят, речь идет о падении? Это так?

- Мне известно только, что в доме больной.

- Вам по крайней мере сказали о состоянии больного?

- Больной чувствует себя более или менее удовлетворительно.

- Но что с ним такое? Каковы последствия падения?

- Не знаю. Кто говорит?

- Его жена.

1

Во дворе авеню Ван-Дейка ни души. Я это предчувствовала. В передней только один лакей. Я дала из Марселя телеграмму, чтобы предупредить родных о своем приезде, и в результате, именно в указанный мною час, каждый обитатель особняка уполз к себе, спрятался. Должно быть, старик Эмиль и Франсиза тоже получили соответствующий приказ. Сомнения не оставалось: я была причиной всего. Я была к этому причастна. Известие о моей беременности как-то связано с этим непостижимым происшествием.

Пришлось удовольствоваться разговором с лакеем:

- Где мой муж?

- В первой гостиной.

- В нижнем этаже? Почему не в своей комнате или не в моей - там же удобнее.

- Мсье Ксавье перенесли в первую гостиную сразу же после падения, а доктор не советовал его беспокоить, там его и оставили. Туда принесли постель.

Я уже взялась за ручку двери, ведущей в картинную галерею. Но обернулась к лакею:

- А как он? Положение серьезно?

- Мсье Ксавье чувствует себя более или менее удовлетворительно.

Таков, видимо, был приказ. Я повернула ручку двери. Вошла в картинную галерею; я снова проникала в этот дом, где, не помню уж в который раз, меня ждала недобрая встреча. Но я уже знала - то, что ждет меня нынче, хуже любой ругани, игры в молчанку или бурной сцены: меня ждет беда.

Я коснулась двери, ведущей в гостиную. Что-то я найду там? Каким я найду Ксавье? Я неслышно приоткрыла створку...

На белизне простынь лицо его было желтым, даже серым. Он, по-видимому, спал с компрессом на лбу. Сиделка при виде меня поднялась со стула. И направилась ко мне. Но, прежде чем выйти вместе со мной в галерею, она отстранилась, и я смогла еще раз заглянуть в комнату.

Обычно свет в гостиную проникал через все четыре окна, выходившие в парк Монсо и на авеню. Но сейчас опустили все занавеси, за исключением одной, которая была задернута не до конца; сквозь щель между двумя ее половинками пробивалась узкая полоска света. При этом освещении я не узнавала нашей гостиной. Складная железная кровать, вернее, койка, какие ставят в комнате для прислуги, придвинутая вплотную к обюссоновскому ковру, делала гостиную окончательно неузнаваемой... Короткое рыдание сжало мне горло: я вдруг увидела нашу гостиную в вечер знаменитого раута. Вот здесь под ярким светом люстр я перед всей нашей семьей заново повязала галстук Ксавье... Ксавье, который сейчас умирает. Его голова тяжело ушла в подушки, загар, совсем свежий, наш прекрасный загар мыса Байю, еще держался, но стал каким-то странным, пепельно-серым: быть может, это был загар уже иного, не нашего солнца...

Я обернулась к сиделке. Я спрашивала ее, хотя из моего полуоткрытого рта не вырывалось ни звука, хотя губы отказывались шевелиться.

- Он спит, - ответила она вполголоса. - С момента происшествия он не приходил в себя.

Она придвинулась ко мне, и я, пятясь, переступила порог. Мы очутились в длинной ярко освещенной галерее. Из предосторожности мы, не сговариваясь, отошли поближе к передней, откуда не доносилось ни звука. В тяжелом безмолвии особняка мы начали шептаться. Я знала, что в доме встревожены, напуганы состоянием Ксавье, и не только его состоянием, но еще чем-то, что мне неизвестно, и все они ждут, чтобы я убралась прочь. Тогда они откроют двери и спустятся сюда... Эти мысли, помимо моего желания, пронеслись у меня в голове, в то время как настоящая Агнесса думала только об одном Ксавье.

- Мадемуазель, я ровно ничего не знаю. Объясните мне, прошу вас. Не щадите меня. Вы знаете, кто я?

- Да, мадам. Меня предупредили о вашем приезде. У больного нет трещины черепа, как опасались сначала.

- Что?

- Но продолжают опасаться повышения внутричерепного давления и кровоизлияния в мозг.

- Боже мой... в таком случае...

- В таком случае, мадам, это может быть очень серьезно... И можно ожидать всего.

- Боже мой...

Это все, что я смогла произнести. И подумать тоже. Помолчав немного, я спросила:

- А как это произошло?

- Больной упал с четвертого этажа.

- С четвертого?

- Да, прямо в сад. К счастью, кусты смягчили удар.

- Кусты под окном?.. Но, значит, мой муж находился у меня в комнате? Зачем? И как он мог упасть?