Шаги Командора или 141-й Дон Жуан - Эльчин Гусейнбейли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В письмах к Филиппу Третьему он говорил о своей совершенной невиновности и просил оправдания; в доказательстве своей верности его величеству, сообщал Сервантес, он написал в честь наследника комедию, изобличающую и высмеивающую всех врагов католичества, с письмом был отправлен в Пиментель и текст произведения.
Дон Франциско на просмотр спектакля пригласил, в числе других, и всех неофитов-морисков.
Это событие послужило причиной разгорания вражды между бывшим секретарем и главой персидской дипломатической миссии.
Орудж-бей явился во дворец незадолго до начала представления. Места были заняты. Ввиду отсутствия королевы, находившейся в Эскориале, на ее месте сидела молодая жена дона Умберто – маркиза Юлия. Дальше занял место сам первый министр – герцог Лерма, еще одна незнакомая Орудж-бею дама и сын Лермы.
Орудж бей никак не мог разглядеть незнакомку, лицо которой прикрывала вуаль, у нее были золотистые волосы, в отличие от черноволосой Луизы.
Прежде новый католик имел место в первых рядах, теперь такой чести он не удостаивался.
Автор комедии не показывался публике. Позже выяснится, что он наблюдал за ходом представления из-за кулис, точнее сказать, он сам выступил в качестве режиссера. Как и в прошлый раз, карлик Педильо забавлял публику выходками.
Вприпрыжку приблизившись к сцене, по-обезьяньи вскарабкался на нее и громогласно объявил: «Ваше королевское величество! Достопочтенные дамы и господа! Сейчас вы увидите представление, посвященное автором доном Мигелем Сервантесом наследнику короля, да хранит его Господь! Спектакль повествует о поделках и проказах, которые вытворяла великая султанша, прекрасная Каталина со своим венценосным турецким мужем! «Да упасет Господь нашего короля от подобных жен, и не приведи Бог им взять себе в жены мусульманку!» Раздались рукоплескания, по рядам прошелестели смешки. Педильо спрыгнул со сцены и, как верный пес, притулился у ног короля.
В пьесе был герой-резонер, пленный воин по имени Мадригал, который комментировал события.
Выяснилось, что прекрасная Каталина, пробыв несколько лет в гареме султана (надо полагать, наложницей), стала объектом особенно пылких чувств Мурада Третьего, короче говоря, монарх не на шутку втюрился в нее.
Восточная страна, порядки и нравы в ней, турки и мусульмане представлялись в окарикатуренном, уродливом виде, на потребу настроенной соответствующим образом светской публики. Масла в огонь подливал и резонер, по мнению которого, персонажи-иноверцы являлись сплошь лжецами, торгашами, глупцами и корыстолюбцами.
Торжество хитроумной Каталины над незадачливым султаном иносказательно намекало на нечто большее – на слабосильность Оттоманской империи и шаткость трона.
Некоторые детали комедии, при всем при том, были даны со знанием дела, с достоверной точностью. О них мог рассказать только человек, непосредственно побывавший в Стамбульском дворце.
Турецкие династии, охотно роднившиеся с христианскими избранницами, за счет нарождавшихся толерантных и покладистых наследников постепенно утрачивали великодержавные амбиции, и даже, быть может, чувство государственного самосохранения.
На Орудж-бея комедия великого Сервантеса произвела удручающее впечатление откровенной политической предвзятостью, при всем том, что его родина, его народ был далеко не в лучших отношениях с османцами, его задело за живое плохо скрытая апология христианской Европы в противовес «отсталому» и «темному» Востоку, хотя и его собственная лира была вынуждена исторгать неверные ноты в пользу этой апологии…
Он помрачнел. Автор вышел на поклоны, не присоединяясь к аплодисментам, уязвленный мориск покинул зал…
Был поздний вечер. Кастильцы начали праздновать торжества в честь святого Исидора, и в этот майский вечер ему часто попадались на глаза подвыпившие люди. Его слуга, вероятно, тоже был среди своих пирующих сородичей, – он заранее отпросился у Орудж-бея.
XXVI
Появление Анны. Письмо Орудж-бея шаху Аббасу
Вернувшись в свое жилище, он продолжал размышлять о театральном представлении. Вероятно, дон Мигель не преминул воспользоваться рассказами дипломатов из персидской миссии, коллег Орудж-бея. И сюжет комедии вызывал какие-то знакомые исторические ассоциации: в нем явно аукнулись события давнего и недавнего прошлого.
Кто бы мог посвятить автора комедии в подробности атмосферы турецкого Двора, где, случалось, царственные жены-христианки играли весьма существенную роль, исподволь подталкивая в ту или иную сторону державную десницу?.. Кому бы хотелось выставить османских правителей «подкаблучниками»?.. Наверно, таким информатором мог быть Гусейнали-бей, глава персидской миссии. Наверняка он…
Каталина и султан…
Постой-ка. Ведь у султана Мурада Третьего жена была венецианка Сафийя-хатун принявшая это имя вместо своего христианского имени – Баффо… И она «правила бал» в стамбульском Дворе по рассказам Гейдара Солтана…. Того самого Гейдара Солтана, который был отправлен персидским шахом в Стамбул для ведения мирных переговоров, но из-за противодействия военачальника Осман-паши потерпел неудачу и оказался заложником султана на семь долгих лет… Уехав при шахе Мухаммеде Худабенде, в 1580 году, он смог вернуться на родину только при Аббасе Первом, когда наконец, удалось заключить мир. Именно тогда Орудж-бей стал свидетелем рассказа Гейдара Солтана о порядках и нравах во Дворе Мурада Третьего и о властолюбивой венецианской султанше… при этом разговоре присутствовал и Гусейнали-бей…
Сафиййя-хатун, она же сеньора Баффо, не могла не знать о своей православной предшественнице в этом царственном статусе – украинке Роксолане, одной из жен любвеобильного султана Сулеймана, подарившей ему наследника Мехмета Третьего, добившегося устранения всех других сыновей султана от жен-турчанок (они были казнены), но в конечном счете понесшей кару от собственного сына и окончившей свои дни в ссылке, в глуши…
Размышляя обо всем этом, Орудж-бей вновь и вновь убеждался в той горькой истине, что отречение от собственной веры, пусть даже временное, пусть даже во имя высших и благих соображений, чревато духовной смутой, разрывом душевных, кровных связей с родными людьми, землей, с отечеством.
Он сжег мосты за собой.
И он теперь думал о том, как восстановить их. Как протянуть ниточку надежды и ухватиться за нее, чтобы вернуться на родину?
Искупить его вину мог новый труд.
Шах велел ему посвятить европейскую публику в достойные страницы истории своей страны и запечатлеть увиденное в чужих краях, но какой ценой?
Такой ли?
Просмотрев рукописи, он написал шаху письмо о том, что поведал миру о славной истории Сефевидов, о ратной доблести кызылбашей, о том, что выполнил свою миссию.
Дальше
