Антология современной азербайджанской литературы. Проза - Исмаил Шихлы

— Дай ему тоже, — еле проговорил мужчина, переводя дыхание, в страхе ожидая второй приступ ломки.

— Но ведь, — стал возражать парень, — такая хорошая мастырка получилась.

— Ничего, дай, — повторил мужчина. — Он курит. Потому и шел за нами. А мне все равно это не поможет. Уколоться надо.

— Я сам закурю, ладно? — попросил парень.

Мужчина кивнул. Парень закурил папиросу, начиненную анашой, осторожно, бережно держа ее в пальцах, будто какую-то драгоценность, сделал подряд три глубокие затяжки и передал глухонемому. Тот благодарно взял, обнюхал папиросу, лизнул мундштук, глухо и коротко взвыл от радости и жадно припал губами к папиросе.

— Эй, эй, потише, — жестами остановил его парень, — не казенная, кури потише.

Глухонемой тоже несколько раз затянулся с наслаждением, закрыв глаза, и с сожалением, не отрывая глаз от папиросы, передал ее мужчине. Так они передавали папиросу по кругу, жадно и с сожалением следя, как она становится все меньше.

— Недавно, — вдруг медленно начал говорить мужчина, будто разговаривая с самим собой, — я чуть человека не убил…

Он помолчал. Парень смотрел на него покрасневшими глазами.

— Бог спас, — продолжал мужчина, — не совершил грех… Деньги нужны были на ремонт грузовика… А тут и ломка подкатила. Крутит меня — хоть ложись и помирай. Ампулу нужно купить. Я взял анаши. Не помогло. Покурил — еще хуже стало. Тут, вижу, мужик передо мной, из дорогой тачки выходит, идет в подворотню. Никого нет рядом, тихо. Нож у меня в кармане. Иду за ним. Поймал его в подъезде, нож к горлу приставил: бабки давай, говорю. А он крутой мужик попался, не трус — не дам, говорит. Прямо в лицо мне, с ножом у горла — не дам, говорит, и так нахально. Кровь ударила мне в голову, еле сдержался, чтобы не пырнуть его… В тот момент, помню, так и трясло меня — перерезать ему горло, обшмонать карманы, и бежать! Сдержался. Бог спас меня от греха.

— Ну, а он что? — спросил парень, докуривая папиросу.

— Что же он? Домой ушел, — сказал мужчина.

— А ты?

— Как видишь, жив… К сожалению… — произнес мужчина.

— До следующего раза…

Он поднял голову и блаженно зажмурился на ослепительно чистое небо. Вздохнул облегченно.

ЗАВТРА, ЗАВТРА, ВЕДЬ ЗАВТРА ОБЯЗАТЕЛЬНО…

Было очень жарко. От моря пахло нефтью. Понедельник. Четверть второго.

— Нет, ничего, — сказал мальчик. — Мне не больно. Ни капельки не больно.

— Дай перевяжу, — сказал мужчина. — А то кровь запачкает рубашку.

Мальчик послушно протянул порезанную руку, и мужчина крепко обвязал тонкие пальцы ребенка своим нечистым носовым платком.

— Так не туго? — спросил он.

— Нет, совсем не туго, — ответил мальчик, хотя кончики пальцев у него заметно побелели.

Они прошлись по мокрой от недавнего дождя мостовой, свернули в сквер. Сели на еще влажную скамейку рядом, оба на краешке, чтобы не очень замочить брюки. В сквере от деревьев остро и приятно пахло сыростью.

— Ты больше так не делай, ладно? — сказал мужчина, глядя прямо перед собой.

Мальчик некоторое время не отвечал, потом сказал:

— Ладно.

— Ты еще слишком маленький, чтобы судить о таких вещах, — назидательно произнес мужчина.

Мальчик кивнул послушно. У мужчины сжалось сердце.

— Можешь иногда не слушать ее, это можно. Но осуждать не надо. Это ее дело, как жить, — продолжил мужчина, слушая свой голос, свои слова, и ему казалось, что он говорит умные и нужные слова, какие и должны, наверно, говорить родители своим детям.

— Я ее ненавижу, — почти неслышно проговорил мальчик, и мужчина ничего не понял.

— Я знаю, тебе с ней нелегко… — продолжал он. — Но потерпеть надо, потерпи еще немного… Я заберу тебя, возьму с собой, мы с тобой тогда…

— Я ненавижу ее! — вдруг крикнул мальчик, и судорожно, пискливо и жалко, как птица, всхлипнул.

— Не нужно так… — нерешительно сказал мужчина. — Как-никак она твоя мать…

— Не надо о ней говорить, — попросил мальчик.

— А… К ней часто приходят? — спросил мужчина, стараясь не смотреть мальчику в лицо.

— Приходят… — неопределенно ответил мальчик.

— А ты что?..

— Однажды поругались. Недавно. Она накричала на меня, сказала: не нравится — можешь отправляться к своему папочке. Сказала: будешь вместе с ним жить под забором, если не нравится тут. И еще сказала, что я сопляк, мне всего девять лет, и я ничего не понимаю, что это ее личное дело. Потом заплакала, сказала: все ее мучают, все хотят ее смерти… Почти то же говорила, что и ты сейчас… — мальчик все больше волновался, голос у него срывался, он готов был расплакаться.

— Погоди, погоди, — тихо, с болью в голосе, прервал его мужчина и ничего больше не мог прибавить.

Он даже не знал, зачем расспрашивает мальчика, зачем ему спрашивать о том, что и так ясно, как день. Мужчина тяжело дышал, сердце часто и гулко колотилось, но он изо всех сил старался не показаться мальчику взволнованным, чтобы тот поскорее успокоился.

— Да, ты здорово рассердился, — сказал он, выдавив на лице жалкое подобие улыбки, просто сказал, чтобы что-нибудь произнести и разрядить ситуацию. — И что это ты вздумал ломать кулаком окно?

— Больше не буду, — мрачно пробурчал мальчик.

— Молодец, — сказал мужчина радостно. — Ты ведь у меня умница. Ты молодец.

— Папа, — прервал его мальчик.

— Что?

— Она говорит… — нерешительно начал мальчик, и было видно, что эти слова он подбирает с трудом, — говорит… Что ты… Больной… Что ты наркоман… Это правда? Говорит, что ты нам всю жизнь испортил…

Мужчина хотел что-то сказать, что-то сразу возразить, но не нашел нужных слов, а пустые слова, почувствовал он, тут прозвучали бы хуже, лживее, чем молчание, они были бы фальшивыми.

Они долго молчали. Мальчик вдруг тяжело вздохнул, как взрослый, обремененный заботами человек. У мужчины тоскливо сжалось сердце.

— Где твой грузовик? Ты на нем приехал? — спросил мальчик.

— Нет, у меня сегодня выходной. На нем мой напарник сегодня работает.

— А, — разочарованно произнес мальчик.

— А ты хотел покататься? В следующий раз я покатаю тебя, обязательно приеду на грузовике, и будем долго кататься.

— Я люблю кататься, — сказал мальчик без улыбки.

— И вообще, мы с тобой скоро уедем… Дай только немного мне времени… Одно дело у меня тут… И сразу же уедем…

— А когда покатаемся?

— Совсем скоро. Через несколько дней.

— А уедем когда? — спросил мальчик с плохо скрываемой надеждой.

— Тоже очень скоро. Ничего, наберись терпения. И я стану… Стану вполне нормальным человеком… Как раньше… И брошу, брошу эту гадость… Обещаю тебе…

Сейчас мужчина даже верил тому, что говорил, твердо верил, что бросить эту жуткую жизнь, начать жить сначала для него не так уж будет трудно, лишь бы он, его сын, был рядом с ним, и тогда совсем не трудно будет… Мальчик, устало прикрыв глаза, блаженно улыбался. Может, он думал о том же самом, о чем сейчас думал его отец?

Пошел мелкий дождь.

— Я бы хотел всегда ехать, — сказал вдруг мальчик, счастливо вздохнув. — И чтобы мой дом был грузовик или большая машина, в которой можно было бы жить. Я бы жил там. И мы с тобой всегда бы ехали по дорогам…

— Глупенький, — сказал мужчина. — Ведь это невозможно. Надо работать, зарабатывать на хлеб… И вообще, где-то постоянно жить… Жить постоянно. У человека должно быть жилище, должен быть дом, — мечтательно произнес мужчина.

ЗАВТРА, ЗАВТРА…

— Пап, а где ты сейчас… — мальчик не договорил, но мужчина понял, что он хотел сказать.

— В общежитии, в рабочем общежитии… Это далеко отсюда, — он неопределенно мотнул головой.

— А мне нельзя там?..

У мужчины опять защемило сердце.

— Как же ты там?.. — тихо, с горечью произнес он. — Нас в комнате пятеро, у каждого своя койка, там и места нет больше… Ты уж потерпи как-нибудь…

— Нет, все-таки я бы хотел жить в большой, как дом, машине, и чтобы всегда ехать, не быть на одном месте, — сказал мальчик упрямо.

— Тебе не холодно?

— Нет, — покачал головой мальчик, задумавшись.

— Ты не осуждай ее, — сказал мужчина после долгого молчания. — Ты пойми, она ведь несчастна. Ее жалеть надо, а не ругать. Я во многом виноват перед ней, она много натерпелась от меня, пока мы жили вместе. Ты же помнишь, какие скандалы у нас были…

— Я ее жалею, — сказал мальчик и сразу же почувствовал, что сказал неправду. — Но я не люблю ее, она плохая…

Он хотел произнести — она плохая мать, но не договорил, поняв, что отцу это будет неприятно.

— Нельзя осуждать людей даже за плохое, — сказал мужчина. — Может, она делала плохое потому, что хорошее в ней устало и уснуло, а плохое тут и натворило дел, а вот проснется в ней хорошее, ты тогда и не узнаешь ее — так она вдруг изменится.