Антология современной азербайджанской литературы. Проза - Исмаил Шихлы

— Эй, смотри, — сказал парень, обернувшись. — Он за нами идет.

Мужчина нехотя повернулся и стал. Глухонемой приближался к ним с радостной беспричинно-идиотской улыбкой. Когда он подошел вплотную, все так же продолжая улыбаться, мужчина молча, крепко взял его за плечо, встряхнул и оттолкнул от себя. Глухонемой стал в растерянности посреди улицы. Улыбка медленно сползала с его обиженного, как у ребенка, лица. Он усиленно заморгал заслезившимися глазами. А мужчина с парнем повернулись и все так же медленно пошли дальше.

— Опять идет, — сообщил парень, обернувшись через некоторое время.

Мужчина ничего не ответил, даже не обернулся, чтобы посмотреть. Глухонемой пробирался за ними сквозь уличную толпу — островок тишины в море городской суеты.

Мужчина и парень пересекли широкий проспект и вышли на приморский бульвар. Далеко простиралось море, ослепительно синее под ярким полуденным солнцем. Мужчина остановился у каменного парапета и рассеянным, отсутствующим взглядом окинул море. Тем не менее безбрежность водной стихии породила в нем ощущение собственной ничтожности. Парень стоял позади него, наблюдая за прогулочными катерами, скользящими по гладкой поверхности воды, за фигурками людей в этих катерах — разноцветными пестрыми пятнышками.

— Может, в чайхане посидим — нерешительно предложил он.

Мужчина не ответил. Парень беспомощно оглянулся и сказал:

— И этого психа нету. Не видно… Отстал, говорю, глухонемой!

Повысил он голос, заметив, что мужчина его не слушает.

Мужчина, весь ушедший в себя, будто прислушивающийся в самом себе к чему-то грозному, нарастающему, как шквал, вздрогнул от голоса парня и невольно обернулся. В глазах его дрожали слезы, готовые излиться наружу. Парень заметил это, но быстро отвел взгляд чтобы мужчина не подумал, что он увидел.

— Я знаю, что ты хочешь спросить про него, — произнес парень после долгого молчания.

Мужчина не ответил, но парень заметил сзади, как дернулась у него щека.

— Он умер сегодня утром, на рассвете.

— На рассвете? — спросил мужчина. Он старался, чтобы голос его не очень дрожал, но старался самую малость. И это плохо ему удавалось. Он был слабым, этот мужчина, и не умел стойко переносить горе. Он был слабым мужчиной, но у него и мысли не было о том, что горе нужно переносить стойко. Горе нужно переносить так, как переносится, думал мужчина, и когда он заговорил, голос его дрожал по-прежнему, и ему ничуть не было стыдно.

— Почему? — спросил он. — Почему именно на рассвете?

— Наркоманы обычно умирают на рассвете, к утру, — стал мудрено, с ученым видом пояснять парень то, чего сам толком не знал. — Мне знакомый врач говорил. К утру кровеносные сосуды резко сужаются, и если не принять дозу, сердце может не выдержать, он задыхается, потом разрыв сердца происходит, короче, — парень поморщился, будто хотел вспомнить что-то, но не вспомнил, махнул рукой и сказал:

— Да, вроде бы так он объяснялся.

Немного помолчав, с коротким смешком добавил:

— Мы тоже на рассвете… подохнем.

— Что? — не расслышал мужчина.

— Тоже говорю, там будем, — парень, ухмыляясь, указал в небо.

— Вряд ли нас туда пустят, — сказал мужчина, — если только там что-то есть…

ЗАВТРА, ЗАВТРА, ЗАВТРА…

— Страшно, наверно, на рассвете умирать, — тихо произнес мужчина, глядя на гладкую поверхность воды. — Все просыпаются, вся природа… А ты засыпаешь… Навсегда… Какое страшное слово — навсегда… Навсегда, — повторил он.

— Почему именно на рассвете?.. Вообще страшно умирать, — сказал парень, пожав плечами.

— Ну, тебе вряд ли грозит такая смерть… — усмехнулся мужчина.

— Ты говоришь так, будто завидуешь мне.

— Может, и завидую, — спокойно, задумчиво отозвался мужчина, некоторое время они молча смотрели на море.

— Жена даже не пришла, хотя знала, — немного погодя сказал парень.

— Она же давно уже ушла от него, — сказал мужчина и, немного помолчав, прибавил: — Какие у таких, как мы, могут быть жены, какие могут быть семьи…

— Они все злы на тебя, — прервал его парень. — Говорят, ты его сделал таким… Все его родные говорят… Что ты его сделал наркоманом… И вот…

Мужчина покачал головой.

— Это не совсем так. Я не дьявол, не злой гений, чтобы решать: делать из человека наркомана или не делать… Просто мы с ним оба были неудачниками, жизнь так сложилась, да и мало ли что можно сказать в свое оправдание… Но стоит ли сейчас что-то вообще говорить? Он был моим близким другом… Я потерял близкого человека, — сказал мужчина и тут же почувствовал, что не надо было говорить это, ему вдруг стало невыносимо тяжело произносить слова, он вдруг остро почувствовал ненужность, глупость, бесполезность всех слов упорядоченного хаоса звуков (смотря что понимать под словом «порядок»). Тонкой струйкой вливалась в него радость молчания, зыбкая, как летнее марево. Он чувствовал, как проваливается в пропасть тишины собственного молчания. Совершенно бессознательно он шел под солнцем вдоль каменного парапета, по до предела натянутой, готовой лопнуть веревке своего молчания. Потом он остановился в нескольких шагах от дворника, и тот подмел веником его длинную, как голодная военная зима, сутулую тень. Парень шел за ним и слышал, как мужчина что-то невнятно бормочет, будто разговаривает негромко с самим собой. Он подошел поближе и прислушался.

— Звуки утра, — бормотал мужчина, — звуки утра…

— Да, да, — сказал парень, с беспокойством поглядывая на мужчину.

— Он их не слышал, — продолжал бормотать мужчина. — А ведь они были, были без него… Как всегда…

— Жизнь идет, — сказал многозначительно парень. — Она ведь не может остановиться, оттого что кто-то умер.

— Я чувствую, что… — начал мужчина и не договорил.

— Что? — спросил парень, немного подождав.

— Ничего, — сказал неохотно мужчина, — не знаю…

ЗАВТРА, ЗАВТРА…

Парень внимательно посмотрел на него, немного с опаской. Потом, чуть подталкивая в спину, повел мужчину к скамейке в тени деревьев. Мужчина шел машинально, весь опять уйдя в себя, как большой изношенный механизм. Он сел на скамейку, положил руки на колени и посмотрел на свои руки. Ему вдруг показалось, что руки у него мертвые и на них сверху падает земля, жирная, черная земля, которой засыпают его люди сверху, люди с лопатами. Голова его с безжизненными глазами выпукло белела на дне ямы. Земля падала сверху, осыпалась с боков могилы.

«Почему они так меня хоронят? — подумал он. — Разве я уже умер?» И тут он почувствовал, что рядом лежат другие мертвецы, наполовину, как и он засыпанные землей.

«Значит, я не один тут», — подумал он, и эта мысль почему-то принесла ему успокоение.

Но как жарко, очень жарко и светло… Закопали бы поскорее, что ли… Земля прохладная…

И только он так подумал, как люди сверху стали теребить его, грубо вытаскивая из могилы. «Они вытаскивают меня лопатами, — уже сонно и безразлично подумал он. — Вытаскивают, как будто я — это какие-то нечистоты, что-то грязное».

И тут он вспомнил о сыне. «Давно я мальчика не видел, — подумал он. — Почему я так давно не видел его? Я по нему соскучился… Мой сын… У меня есть сын…»

— У меня есть сын, — неожиданно проговорил он вслух, будто пробуя, насколько правдивыми и достоверными получатся эти слова. Парень с опаской поглядел на него.

— Тебе плохо? — спросил парень.

Мужчина раскрыл глаза. Он чувствовал, как приближается это ужасное состояние ломки, как накатывается бесшумная, страшная, каждый раз убивавшая его волна, когда он терял человеческий облик. Внезапно он почувствовал, что не вмещается в свое тело, в свою телесную оболочку, его всего скрутило, появилась сильная тошнота, но тошнить было нечем, он повалился на скамейку, тихо застонал, заскрежетал зубами. Он хотел вырваться из своего тела, вылететь и раз и навсегда избавиться от этих страшных мучений.

— Тебе плохо? — парень помог ему сесть, протянул папиросу, начиненную анашой. — Покури, может полегчает…

От неосторожного движения мужчины папироса упала и закатилась под скамейку. Парень полез ее доставать.

— Мне надо уколоться, — прохрипел мужчина, гримасничая и скрипя зубами.

— Где же я тебе найду? — вылезая из-под скамейки с папиросой в руке, сказал парень. — Вот покури лучше.

Перед ними, словно возникнув из горячих струй воздуха, стоял глухонемой и улыбался. Они посмотрели на глухонемого. Тот был похож на растение.

Это потому что у него взгляд такой, подумал мужчина. Но у глухонемого не было никакого взгляда, не было ничего в глазах, даже когда он улыбался. Так могла бы смотреть неодушевленная стена.

— Дай ему тоже, — еле проговорил мужчина, переводя дыхание, в страхе ожидая второй приступ ломки.

— Но ведь, — стал возражать парень, — такая хорошая мастырка получилась.