Падение «Вавилона» - Андрей Молчанов

Мы держали друг друга прямыми захватами за рукава, кружась как бы в танце, темп которого нарастал с каждой секундой… Я понял: сейчас последует подсечка с падением, и я улечу в зеркальную стену через подставленную под мою ступню ногу резко опустившегося на татами противника.

Умно. Пришлось срочно потянуть кисть его руки на болевой прием, прервав таким образом наше изящное вальсирование.

Мы отпрянули друг от друга, замерев в напряженном ожидании.

Мне было очень интересно: я встретил противника, не просто искушенного в поединке, но и необыкновенно чуткого в прогнозе неведомых ему тактических действий.

Ну что ж. Таких, как этот Сергей, надо было глушить кардинальными методами. Как волков — за хвост и о землю.

Итак. Приемчик, способный остудить пыл бешеного слона… Вся его прелесть — в захвате обеими руками ворота: достаточно нейтральном, легко позволяемом, ибо таковое действие воспринимается, как некий первоначальный этап подготовки к приему, а это, по сути уже, и есть прием, причем мертвый, практически исключающий сопротивление.

Ворот киномоно, ведомый круговым вращением рук, тугой петлей охватывал горло противника, и оставалось лишь сжать пальцы покрепче, обвиснув на удавке всем телом и позволяя событиям развиваться уже как угодно, — финал схватки в этом случае предрешен. Даже выдающиеся физические данные никого не могли спасти: сонная артерия у всех людей одинаково защишена лишь тонкой, беззащитной кожицей…

Мы упали на татами, и Сергей лихорадочно ударил по настилу рукой, сдаваясь…

Я освободил захват.

Присутствующие, поднявшись, зааплодировали. Видимо, я только что уделал серьезный авторитет в этой профессиональной шарашке.

— Прошу еще одну схватку! — проговорил, растирая горло, Сергей, обращаясь к Накаяме. На чистейшем американо-английском. Этот парень родился здесь, в Штатах, и, судя по возрасту и облику, не на еврейско-советском Брайтон Бич.

Накаяма просьбу Сергея одобрил.

Я ухватил соперника захватом-растяжкой — за обшлаг рукава и за плечо, что позволяло держать его на длинном поводке, и начал лепить одну за другой деморализующие «подсеки», от которых он хотя и легко уворачивался, но способность к атаке утрачивал, и любая ошибка в сохранении равновесия грозила ему болевым в стойке, однако тут-то случилось непредвиденное: ноги Сергея внезапно взметнулись в воздух, сильно ударив меня внутренней стороной коленей в грудь, я ощутил, что бесповоротно падаю, одновременно отметив, что, будучи еще в воздухе, противник вытягивает мою руку, державшую его за плечо кимоно, вдоль своего живота, готовя классическую болевую «вытяжку».

Ну молоток! Ну и прыжок! Акробат!

Я с немалым трудом, отведя кисть в сторону его большого пальца, освободил свою руку, и мы грохнулись на пол, очутившись в стандартной позиции схватки в партере. Я лежал на спине, отпихивая Сергея коленями, он же, взгромоздясь на меня сверху, пытался провести удушение. Мы никуда не спешили, действуя с методичностью хирургов, проводящих привычную операцию. Он знал все хитрости моего противодействия, а я угадывал на два хода вперед нюансы его атаки. Это напоминало шахматную партию в одном из ее скучно выверенных тупиковых вариантов.

И все-таки в какой-то миг он ошибся… Впрочем, нет. Он просто не знал русской борьбы самбо, в отличие от японского дзюдо имеющей богатый арсенал болевых приемов на ногах противника.

Несколько выпрямившись в коротком рывке, я ухватил его лодыжку, подтянул к себе, зажал под мышкой и, уместив лучевую кость своей руки на ахиллесовом сухожилии Сергея, удовлетворенно откинулся на татами. Ему пришлось вывернуть голень и привстать, обернувшись ко мне спиной, но я тут же провел болевой прием на колено.

Все.

С оцепеневшими от боли скулами, он кулаками застучал по татами, требуя прекращения поединка. Мы поднялись с толстой соломенной циновки.

— Весьма неплохо, — обескураженно почесав лысину, сказал Накаяма. — Рад познакомиться. — И протянул мне сухую жесткую ладонь.

После японец пригласил меня в свой офис, где я изложил ему следующую версию своего пребывания в Америке: дескать, родился здесь, а ныне, пребывая в подвешенном состоянии, претендую на получение гражданства.

— Пока у тебя нет права на работу, — ответил японец, — контракт подписать не смогу. Черные наличные — не моя стихия. Тем более у меня в клубе две трети учеников — полицейские. Так что пока ходи, занимайся, поддерживай форму. Бесплатно. И быстрее получай документы.

Я принял душ и вернулся в раздевалку, где застал своего недавнего соперника, носившего русское имя.

Разговорились. Сергей родился здесь, в Нью-Йорке, покойный отец его — солдат Красной Армии — во время войны попал в плен к немцам, но на родину, в уготованный ему сталинский лагерь, не вернулся и после долгих скитаний очутился в Америке, где женился, вырастил детей и в чьей кладбищенской земле ныне покоился.

Я сказал, что начало такой биографии по некоторым параметрам совпадает и с моей незадачливой судьбинушкой, что вызвало у собеседника вполне понятный интерес, удовлетворить который более или менее правдиво мне хотя и с трудом, но удалось.

У Сергея была квартира в Манхэттене, но мама его, как и я, проживала в Бруклине; после сегодняшней тренировки он собирался навестить родительницу, а потому предложил подбросить меня к дому на автомобиле, на что я с естественной радостью согласился.

Когда машина выехала на середину Бруклинского моста, я оглянулся на вечерний Манхэттен, на черные громады его зданий, усеянных миллионами белых огней, и тут показалось, будто мне видится какой— то сон — долгий и странный, и тряхни я сейчас головой — очнусь на казарменной койке в убогом поселке Северный с его допотопными серыми домишками и сырой степной далью, наверное, ныне заснеженной, с редкими островками осклизло-похужлой, разъеденной морозами прошлогодней травы…

Меня охватила тоска.

Я вдруг отчетливо понял, что Родина с ее неказистыми пейзажами, грязными дорогами, глинистыми лужами, с ее нескладным полуголодным народом где-то там, далеко, в иной недостижимой теперь реальности, а блистающий мир вокруг чужд мне и даже неприятен; он был лишен какой-то первозданной сути точной геометрической выверенностью своих линий, он являл собой компьютерную рассчитанную комбинацию, способную вмиг перемениться, перетечь в иную форму, но неизменно остаться неодушевленной и даже враждебной человеку структурой…

Красивый Манхэттен был гигантским детищем механики и математики. Причудливым плодом их холодного созидательного торжества, существующим за плоскостью человеческой природы, вне ее и над ней, огромным разросшимся кристаллом, словно выпавшим из иного космоса.

И, может, оттого я так заскучал по России…

Но — увы! Волею судеб я очутился вне закона и границ своей страны, которую горячо любил, но любови этой надлежало остаться напрасной и неразделенной, ибо в просторах отчизны мне отводилось лишь узкое пространство тюремного застенка, и мысль о нем здорово и здраво остужала горячечный пыл моей ностальгии.

— Спорт — спортом, — сказал Сергей, — а каковы генеральные планы?

— С планами полный туман, — признался я.

— Знаешь, — сказал он, — возможно, по получении тобой документов, я способен внести интересное, думаю, предложение… Ты специалист по рукопашному бою, лицензии получишь без труда, тут я тебе подсоблю… Тем более хотел бы у тебя многое перенять…

— Это пожалуйста, — отозвался я. — А о каком предложении идет речь?

— Видишь ли… Я — большая, в общем-то, шишка в полиции города Нью-Йорка. И могу заняться твоим трудоустройством. На определенном поприще.

— В полиции? — спросил я с сомнением.

— А что ты имеешь против? У нас хорошая зарплата, стабильная служба. Естественно, тебе необходимо многому научиться…

— С детства мечтал стать милиционером, — саркастически заметил я. По-русски.

— Что? — обернулся он.

— Действительно интересная мысль, — перевел я. — Главное — новенькая.

— Вот ты и подумай, — подытожил он, протягивая свою визитную карточку. — Если что — звони. А послезавтра я буду в клубе. В это же время. Придешь?

— С удовольствием, господин капитан… — ответил я, присматриваясь к тексту на карточке в ломаных лучах несущегося в салон света нью-йоркских огней.

2.

Олег позвонил мне в тот же день, как на прилавках Бруклина появилось «Слово» с моим объявлением. Сказал:

— Завтра. В шесть часов утра. Вест-восьмая в Бруклине. Сквер возле сабвея, напротив дома 2825. Возьми с собой телефон.

Я, конечно, слабо разумею во всяких шпионских хитростях, но место и время встречи Олег наверняка выбрал с известным умыслом: в ранний утренний час этот район, застроенный высоченными серыми и красными коробками жилых зданий, был вымерши безлюден и оглушительно пуст.