Любовник Большой Медведицы - Сергей Песецкий

— Держи их! Держи!

— Воры! Бандиты! Держи!

Из темноты послышался топот бегущих к нам. Я посветил фонариком назад и увидел нескольких человек с дрекольем в руках, гонящихся за нами.

— А ну, шмальни им пару раз для острастки! — посоветовал Вороненок.

Я выпалил несколько раз из парабеллума. Раздался топот еще громче, но уже стремительно отдаляющийся.

— Наперегонки побежали! — заключил Вороненок.

Двинулись мы вперед побыстрее. За деревней оставили дорогу и пошли полями: Вороненок подумал, что секретарь может позвонить в соседнюю деревню по дороге, где стоял заградотряд. Там, глядишь, устроят засаду или облаву.

Снова начался долгий, мучительный переход по полям. Тяжелее всего шлось по перепаханной земле. Земля еще мерзлая, скорлупа ледяная на ней, ногам не на что опереться. Наконец, снова выбрались на дорогу и прошли километров пять. Затем свернули направо и полями дотащились до леса.

В четвертом часу утра пришли на одиноко стоящий хутор. Вороненок пустил пса вперед, мы пошли неторопливо к строениям. Ничто не выдавало присутствия людей. С оружием в руках подошли к выходящему на дорогу окну, не закрытому ставнями. Вороненок посветил в него фонариком. Между окном и белой занавеской стоял горшок с пеларгонией — знак того, что на хуторе все в порядке, чужих нет.

Вороненок постучал в окно. Долгое время никто не отвечал. Когда через несколько минут принялся стучать настойчивее, изнутри послышался женский голос:

— Чего нужно? Кто там?

— Открывай, Стася! — отозвался Вороненок.

— Подожди, я сейчас!

— Можешь не одеваться — я и так тебя узнаю!

— Ну, умник! — послышалось из-за окна.

Занавеску отодвинули в сторону, горшок сняли. Окно открылось. Вороненок резво вскочил на подоконник и спрыгнул внутрь. Я — следом за ним. Вороненок позвал, и Каро тоже заскочил через окно в комнату. Это оказалась кухня. Мы немного постояли в темноте, Стася выбежала из дому закрывать ставни. Их в случае надобности можно было открыть и изнутри. Стоя в темноте, слышим шепот откуда-то слева.

— А, так Генюся не спит? — осведомился Вороненок. — Может, примет меня на печь, погреться? На теплые ножки?

— Ах ты лайдак! Только залезь, мы тебе уши погреем! Вишь, чего захотел! Молоко на губах не обсохло!

Слышится смех. Возвращается Стася, зажигает стоящую на столе лампу. Левую сторону кухни занимает большая печь. Верх ее заслоняет длинная узорчатая занавеска, оттуда украдкой выглядывают чьи-то любопытные глаза.

Снимаем с себя куртки, бандажи. Вынимаем из карманов четыре бутылки спирта. Открываются двери, в кухню заходит, шаркая ногами, щурясь от света, высокая полная женщина лет сорока пяти. На ней просторный розовый застиранный халат и шлепанцы на босу ногу. Это хозяйка хутора, Марианна Жих, мать шести дочерей. Мужчин на хуторе нет — если не считать глуповатого паробка, Онуфрия, в хозяйкиных летах, уже много лет жившего на хуторе. Ходил он за лошадьми, возил дрова из лесу. Прочую работу по хозяйству исполняла своими силами «бабья бригада», как называл ее Вороненок. Впрочем, хозяйство было невелико, женщины управлялись. Мать Вороненка была дальней родственницей Марианны, называла она то родство «седьмая вода на киселе».

Марианна Жих держала пункт. Находился он на полдороги от Нового Двора до Петровщизны, на юго-западе от Минска. Особые посредники выискивали в городе людей, желающих нелегально перейти из Советов в Польшу. Их за большие деньги вели на хутор Марианны, а оттуда Вороненок провожал их в Польшу. Промышлял он таким третий год, а попутно и контрабанду носил.

Распаковали бандажи, и Марианна вместе со старшей дочкой Стасей разделила и переписала товар. Принялась рассчитываться с Вороненком (все привычно и обыденно). За все Вороненок получил триста семьдесят долларов, двадцать дал мне за дорогу.

Затем Стася с Марианной справили нам завтрак. После его хозяйка сказала:

— Ну, хлопцы, идите на чердак спать!

— Еще чего! — возмутился Вороненок. — На чердак? Я на печь хочу!

Вскочил на припечек, а оттуда нырнул под занавеску, на печь. Раздались крики, визг, смех.

— А ну отсюда!

— Ну, бесстыдник!

— Всыпьте ему!

Тут же Вороненок, провожаемый затрещинами, соскочил с печки на пол. Взяли мы два длинных кожуха и в сопровождении Марианны и Стаси, несшей лампу, пошли в сени, к длинной лестнице, ведущей на чердак. Вороненок залез, позвал пса. Каро быстро поскакал наверх по перекладинам. Когда залезли все трое, Марианна предупредила:

— Фонариками там не светить, огня не зажигать!

— Добре, добре, — отозвался Вороненок.

Полкрыши занимали сложенные высокой кучей снопы соломы. Вороненок вынул сбоку несколько снопов и сказал мне лезть в дырку. За мной полез Каро. Вороненок, забравшись, принялся затыкать снопами дыру. Снаружи ему помогала Стася, залезшая на чердак вслед за нами. Затем проползли мы узким проходом в конец крыши. Там было большое свободное пространство, укрыться хватило бы места и десятку людей. Окошко, выходящее на крышу, укрывал обрывок черного шерстяного платка. В это окошко при необходимости можно было и вылезть.

Постелили мы себе поудобнее и вскоре уснули.

Вечерело. Мы с Вороненком и Марианна, одетая в желтый долгополый кожух и юфтевые сапоги с длинными голенищами, пошли к ближайшему лесу. Марианна при ходьбе опиралась на длинную палку. Каро бежал впереди нас.

— Сколько их? — спросил Вороненок.

— Пятеро, — ответила Марианна.

— Кто они?

— Не знаю… Я документов не спрашиваю. Но что-то не так с ними. Ты уж смотри!

— Что не так?

— Ну, вежливые такие… Ко мне все время: пожалуйста, то, пожалуйста, это. Нигилисты какие-то или какие другие интеллигенты…

Идем лесом. Среди деревьев показывается малая хатка. Из нее выходит седоватый старичок. Несмотря на возраст, очень подвижный, все руками машет, на месте не стоит, пока с Вороненком и Марианной разговаривает.

— Как там у тебя, Грибок, все в порядке?

— Все, все… как всегда.

— Еду им принес?

— А как же! А как же!

— Ну так пойдем!

Углубились мы в лесную чащу. Через несколько минут увидели крышу вкопанного в землю погребка. Спереди его были маленькие дверцы, закрытые заржавелой железной колодкой, похожей на огурец. Грибок к той двери не подходил, а обошел кругом, снял с крыши несколько досок. Наклонился и крикнул в дыру:

— Вылезайте, сейчас пойдем!

Начали вылезать люди. Одеты по-разному, но когда посмотрел в их лица, на всех увидел одинаковое выражение. Мне его трудно описать. Будто смешали настороженное, пытливое внимание, боксерскую набыченность, детскую наивность, любопытство и непонятную благостную тоску, светящуюся в спокойных, решительных лицах. На всех — старые куртки и пальто. Двое — в длинных сапогах, трое — в коротких, по щиколотку. У одного на голове солдатская шапка фасона «ячменная каша», на другом — здоровенная ушанка, еще на двоих — «керенки», а на пятом — огромная черная папаха. Одежда им не шла, я сразу почуял. Выглядели военными или спортсменами, вырядившимися в лохмотья. Двигались точно, ловко. Выправка. Когда вылезли из погребка, один поздоровался: