Лебеди остаются на Урале - Анвер Гадеевич Бикчентаев

Только ли разумом? Она любила его глаза, ей было приятно, что эти глаза подолгу задерживались на ней, на ее волосах, на ее губах, шее, груди. Белов был уверен, что она не замечает его взглядов.

— Людмила Михайловна!

Она вздрогнула, услышав голос своей помощницы.

— Чего тебе?

— Сходить за керном?

— Да. Только подожди, в журнале все записала?

— Я вам уже показывала.

Людмила Михайловна не выдержала неизвестности и все-таки решила пойти на собрание… Но когда она прибежала в контору, собрание уже закончилось и все разошлись.

Вернувшись в лабораторию, она застала Белова.

Он поспешил сюда, чтобы поделиться с Людмилой Михайловной своей большой радостью, чтобы сказать ей, что они теперь не одиноки и никакому тресту их не свалить. Белов решил сразу же засучив рукава взяться за работу; ему казалось, что только так он сможет оправдать доверие рабочих. Но Людмилы Михайловны в лаборатории не оказалось. И анализ последних кернов с четвертой буровой не был готов.

Белов нетерпеливо барабанил пальцами по столу, злясь на Милованову и чувствуя, как улетучивается его хорошее настроение…

— Что ж вы молчите? — спросила Людмила Михайловна, вернувшись в лабораторию. — Провалились?

Белов резко повернул голову.

— Пока вот голова цела…

— Вы могли бы объяснить по-человечески. Мы ведь тоже не посторонние.

Белов поднялся во весь свой рост.

— Единственное, что вы умеете делать, — это волноваться. К сожалению, этого еще недостаточно для победы.

— Я всего ждала от вас, только не этого! — ответила Милованова, едва сдерживая слезы. — Даже в такой час.

Они стояли друг против друга, готовые наговорить друг другу самых резких обидных слов. Камиля смотрела на них с удивлением. Что с ними? Если люди, которых она так уважала, перестали владеть собой, значит наступил конец! Видно, зря она утешала себя надеждами на керны с четвертой.

— А вы думаете, я должен был объявить вам благодарность? — язвительно спросил Белов. — Скажите, кто отвечает за контроль над кернами? Начальник лаборатории или кто-нибудь другой?

— Я, — дрогнувшим голосом прошептала Людмила Михайловна. — Но это не дает вам права кричать на меня.

— Так слушайте же: нам срочно нужны анализы. Я вас оставил в лаборатории, а вы сбежали…

— Вы ищете в людях только плохое. Я не могла усидеть тут в полном неведении. Пошла было на собрание… Кроме того, мне не нравится ваша грубость! Мы недосыпали, недоедали — и вдруг ни за что ни про что услышали такое, чего никогда не забудешь… Чего никогда не простишь.

Голос сорвался, Людмила Михайловна отвернулась, чтобы скрыть слезы.

Артем Алексеевич замолчал. Камиля низко нагнулась над журналом, а Людмила Михайловна искала в кармане халата носовой платок. Защемило сердце. Ведь он совсем не то хотел сказать; порадовать, что рабочие поддержали их дело.

Милованова резко повернулась к Белову, и он был поражен тем, как изменилось ее лицо. Она побледнела, у губ застыла гордая складка. Будто чужой, незнакомый человек стоял перед ним.

— Я не могу больше так работать, — сказала она тихо.

Услышав такое заявление от Людмилы Михайловны, он вдруг ощутил, что может потерять ее. И в этот момент вырвалось то, о чем он долгие месяцы думал, что берег в своем сердце, как святыню.

— Понимаешь, Люда, я совсем не то хотел сказать… Если бы ты знала, как много ты для меня значишь!..

Кровь бросилась ей в лицо. Почему-то захотелось сесть. Но она переборола себя и насмешливо спросила:

— Вы всегда начинаете объяснение в любви со скандала?

— Нет. То есть это в первый раз, — растерялся Белов.

Она невольно улыбнулась.

— Я спрашиваю тебя, Люда: любишь ли ты меня? Скажи мне прямо. Впрочем, можешь не говорить, по глазам вижу, что любишь…

Милованова опустила глаза. Все произошло так неожиданно… И зачем он это говорит здесь, в лаборатории, как будто не видит, что Камиля здесь?..

Камиля тихонько вышла и прикрыла за собой дверь. Они остались вдвоем.

Он взял ее за руки, заставил поднять глаза. Лучше всего было бы помолчать, а он говорил и говорил.

— Подумай перед тем, как ответить мне, — говорил он горячо. — У меня трудный характер. Таким, как я, не легко живется. Я не боюсь борьбы и буду стоять на своем, не отступлю, если считаю, что прав. Легкая жизнь не по мне. Пойдешь ли ты со мной? Если нас еще раз постигнет неудача, меня могут посадить в тюрьму, обвинить во всех смертных грехах. Я не сулю тебе беззаботную жизнь. Решай же!

За стенами гудел ротор, культбудка содрогалась от грохота. В открытое окно ворвался ветер и разбросал бумаги на столе. Жужжала пчела, случайно залетевшая в лабораторию.

На сердце было удивительно хорошо от того, что на улице ярко светило солнце, что ветер доносил запахи ландышей и керосина. Они чувствовали себя такими молодыми и сильными. Он говорил о своей любви сурово и требовательно, зная, что она любит его, что она обязательно скажет «да».

Прикованные лебеди

1

— Это к тебе идут, — сказал Шаймурат. — Ставлю свою седую бороду против твоего коня. Видно, не согласны в чем-то, ишь как размахивают руками!

Артем Алексеевич бросил взгляд на дорогу и увидел Ага Мамеда и Хамзина, которые о чем-то яростно спорили. Пока худой длинноногий Ага Мамед делал один шаг, Хамзин успевал сделать три шага. У директора конторы ворот рубахи был расстегнут, начальник экспедиции являл собой пример собранности: пиджак его, несмотря на жару, был застегнут на все пуговицы. Еще издали Ага Мамед закричал:

— Пусть твои невзгоды падут на мою голову! Читал телеграмму? — и он подал Белову телеграфный бланк.

— Понимаешь, старик, — обратился к Шаймурату. — Опять телеграмма. Опять приказывают остановить бурение. И еще угрожают отдать меня, Ага Мамеда, под суд, если я не закрою контору. Вот, почитай. Как тебе это понравится?

Пока Белов перечитывал телеграмму, Хамзин думал: «Его можно согнуть, но не сломать. Упрямый лоб. Солдатская выдержка. Крепко, черт, держится».

Артем Алексеевич, оторвавшись от телеграммы, спросил у директора конторы:

— Что же вам не ясно?

— Не знаешь, что делать? А на собрании голосовал?

— Голосовал.

— Ну и выполняй постановление. За последствия отвечаю я. Сегодня утром послал телеграмму в Центральный Комитет и в Академию наук. Будем держаться. Вас это устраивает, Сагит Гиззатович?

— Ведь я сам предложил вам обратиться в Москву…

Ага Мамед в раздумье спросил:

— Может, еще одно собрание проведем? Понимать надо: четвертая по счету телеграмма.

Усталый и издерганный Белов, с трудом сдерживаясь, сказал:

— Зачем еще собрание? У нас и так слишком часто