Лебеди остаются на Урале - Анвер Гадеевич Бикчентаев

теперь все надо было решать самому, и Хамзин не находил в себе нужной для этого силы.

У него было такое чувство, будто его обманули, будто он сам себя обманул: занятый чистой геологией и своей уникальной коллекцией часов, он проглядел в жизни что-то важное, без чего жизнь теряла свой смысл, становилась прозябанием…

Хамзин смотрит на часы, которые равномерно и равнодушно тикают, отсчитывая остаток жизни. И куда они торопятся?

5

Впервые в контору набилось столько народу. Когда все шло нормально, люди, работавшие на разных вахтах и в разных сменах, никогда не могли собраться вместе.

Артем Алексеевич пришел на собрание с надеждой. Он внимательно всматривался в полутемный зал, освещенный семилинейной лампой. В первых рядах — знакомые лица рабочих. Чем дальше, тем больше расплываются лица, а там, в конце зала, два темных, притихших угла.

Против него, Белова, трест, природа… Но он ведь не один! Эти люди вместе с ним занимались большим делом, он все время чувствовал их локоть, а это имеет решающее значение в бою… Он верит им. Как же иначе? Вон сидит Ага Мамед, он так же, как и Белов, мечтает найти нефть. Это дело чести для бурового мастера. Хамзин тоже головой отвечает за экспедицию.

Птица — парторг. Ему положено умирать за дело. Комиссары всегда идут впереди, навстречу опасности. Правда, Птица молодой комиссар, но зато он старый рабочий. На него можно положиться.

И Буран — сын этой земли, человек с новой душой. Неужели он не хочет добраться до нефтеносной земли? Хочет!

Белов сидит за столом рядом с Хамзиным, Ага Мамедом и Птицей. Перед ними — буровики, хмурые люди в промасленной одежде, безусые юнцы и кадровые нефтяники, старые пролетарии бакинцы и случайные люди, погнавшиеся за длинным рублем…

Из темного угла вдруг донесся хриплый голос:

— Что, хотите выкрутиться за наш счет?

— Не выйдет! Сначала рассчитайся, как положено, — откликнулись в другом углу.

Словно кто ударил бичом по глазам.

«Не поддержат, провалят, — подумал Артем. — Да и почему эти разные люди обязаны думать так же, как и я? У каждого своя голова на плечах. Свои думы, свои расчеты привели их в буровую контору».

Белов устал. Все устали, а он больше всех.

Он смотрит на Ага Мамеда, который молча разводит пальцами свисающие усы.

Птица поднимается с места, чтобы открыть собрание. И в эту минуту к Белову нагибается Хамзин и шепчет:

— Сейчас проверил два последних керна с буровой номер три. Пропали признаки нефти, как и на второй. Беда!

Нашел подходящий момент для такого сообщения! Оборвалась тонкая струнка, на которой держалась надежда.

Новыми глазами взглянул Белов на собрание. Притихший зал не сулит ничего доброго. Рабочие не поддержат. Многие недовольны им. Он заставлял их работать, ругался с ними, гонял с места на место. Был придирчив, неумолим.

Одного пригрозил выгнать с буровой, если прогуляет еще раз. Другому отказал в отпуске (какой же отдых в такую страду!). Третий явился на вахту в пьяном виде — и Белов не допустил его к работе. Четвертый вовремя не получил зарплату… У каждого найдется повод, чтобы свести счеты с главным геологом, попавшим в беду…

Даже вот с Бураном Авельбаевым было столкновение, парень ушел на буровую вопреки воле Белова.

Все припомнят теперь!

Если бы это был крепкий, спаянный коллектив! Но он не успел сложиться. Разные люди, разные языки и характеры. Птица тоже слабоват, он отличный бурильщик, но с людьми не умеет работать, немного робок. Другой комиссар нужен в такую минуту.

Когда Белов поднялся, кто-то крикнул:

— Чего там докладывать? И так все ясно!

Белов опешил. И все-таки произнес:

— Товарищи! Я должен вам все же доложить…

Ему не дали договорить. Как ни странно, вперед вышел Буран Авельбаев, человек, который больше всех был обязан Белову. Зло глядя на главного геолога, сказал:

— Не нужен нам доклад…

— Товарищ Авельбаев! — прикрикнул на него Птица.

Буран, не обращая внимания на парторга, продолжал!

— Хватит болтать! Все ясно. Правильно, товарищи?

— Правильно! — закричали в зале.

Бывают такие минуты, когда люди, обессиленные неудачей, сдаются. Бросают самое дорогое дело, соглашаются с любым обвинением, даже сами себе выносят смертный приговор… У Белова наступила именно такая минута.

Буран продолжал кричать:

— Есть предложение: доклад отменить и вынести постановление. Сразу, без обсуждения…

Зал притих. Даже два темных угла замолчали. Было слышно, как шипит фитилек лампы.

— Надо бурить! Товарищи, айда бурить! Вот и все!

Птица растерялся. Белов собрался в комок. Он как будто впервые услышал биение собственного сердца. Они правы, не надо слов! Надо действовать, не тратя ни минуты. Повернувшись к Птице, Белов сказал:

— Голосуй!

Птица пожал плечами: за что голосовать?

Отстранив председателя, Белов крикнул:

— Кто за то, чтобы «айда бурить»?

Засмеялись и подняли руки. Лес рук и громкий торжествующий смех. Белов кашлянул, чтобы скрыть волнение.

Все заторопились к выходу. В дверях образовалась пробка. Белову видны только замасленные спины рабочих. В густом облаке махорочного дыма они все кажутся похожими друг на друга. Поди теперь разберись, кто выкрикивал угрозы в начале собрания, а кто подпер его плечом, когда он пошатнулся, до конца верил в его дело, нет, в свое дело!

Белов смотрел им вслед и думал: «Когда же успел сложиться этот крепкий коллектив? Если он такое вынес, теперь ему ничего не страшно».

6

Белов не отпустил Людмилу Михайловну на собрание, и она, сидя в лаборатории, с волнением ждала, что решат рабочие.

В банке с бензином — кусок керна. Бензин слегка окрашен нефтью. Пусть чуть-чуть, но это нефть.

Не впервые Людмила Михайловна обнаруживает признаки нефти. Но Белов не решается на испытание скважины. С пятисот до шестисот двадцати метров бил газовый фонтан, тоже предвестник нефти, и все-таки Белов приказал бурить дальше.

Ниже появились доломиты с признаком нефти, голубой и темно-бурый ангидриды с известняком, подтверждавшие наличие нефти. А бурение все равно продолжалось. Оно и не прекратится, если коллектив поддержит Белова. Если же большинство выскажется против, придется выполнять приказ треста.

Когда Артем поднялся из-за стола и вышел из культбудки, где теперь временно помещалась лаборатория, Людмила Михайловна подошла к маленькому окошку, похожему на иллюминатор, и потеплевшим взглядом проводила его, такого высокого и немного неуклюжего.

Людмила Михайловна не отдавала себе отчета в том, что происходит с ней.

Когда она влюбилась в первый раз, еще подростком, любовь охватила ее, как пламя пожара. Горели щеки, сердце колотилось, она металась, теряя счет дням, и безусый паренек представлялся ей то Ленским, то Ромео.

Теперь у нее не было такой остроты чувств. Разумом, а