Должностные лица - Иван Щеголихин

— С-сука, прощайся с жизнью! — потребовал Вася. — Читай молитву. — А парень заорал, завизжал, как поросенок, которого режут неумехи. Все сгрудились наверху, скандальное вышло окончание, паскудное, послышался обозленный голос Шибаева, Васю вытащили веревками, отряхнули и того охламона вытащили, он сразу исчез.

На комбинат ехали в машине Шибаева, Коля — водитель, Роман Захарович, Вася и обессиленная, замерзшая Вишневецкая. Ни слова не проронили, только Каролина тихо поскуливала.

Поздно вечером, когда разошлись люди с поминок, Ульяна стала сдвигать стол, убирать посуду и увидела возле книжного шкафа странные белесые ленты, ей показалось, змеи свились клубком, она испугалась, будто галлюцинации у нее, медленно подошла, подняла, оказалось, это полиэтиленовые пояса, прошитые белой ниткой, такими квадратиками, кармашками, а в них пусто, только едва заметны крапинки зеленой плесени.

Глава тридцать третья Постучись, и откроется

После возвращения с похорон, Вася вместе с Шибаевым вошел в его кабинет. Кажется, только сейчас он стал приходить в себя после того, как вытащили его из могилы. Это же надо, страхоидолы, живьем хотели зарыть!

— Налей сто грамм, руки дрожат.

— Дрожа-ат, — огрызнулся Роман Захарович, тем не менее достал из бара бутылку, со стуком поставил две стопки, Васе налил, себе налил. Выпили, не чокаясь, за помин его души.

— Я не виноват, — сказал Вася. — Меня толкнули.

— Не виноват-ат, — опять сердито протянул Шибаев.

— Налей еще.

Выпили еще, и Вася спросил, не помнит ли Роман Захарович директора мебельной фабрики, был такой известный деловар.

— Колесо, что ли?

— Именно. Куда он девался?

— Оборотистый был мужик, тысяч сто имел, по тем временам большие деньги.

— Ну и куда он девался?

Васина настойчивость Шибаеву не понравилась.

— Куда, куда! Вместе с гарнитуром продал своего товарища. — И выговорил это так, будто Вася продал своего товарища, тогда как на самом деле Вася никому ни слова. Ведь Шибер сам заставил его канителиться с этой аферой, заставил его газеты читать, подшивки брать, вырезать. А Вася нигде, ничего, ни единым намеком его не выдал — все берет на себя. Зачем? Да просто так, ему нравится.

— А ты чего испугался? — поинтересовался Роман Захарович. — Я пошутил.

— Есть люди шуток не понимают. — Вася поднялся, кивком поблагодарил за сто грамм и поехал домой.

Ему было не до шуток. Позавчера он прилетел из Москвы, а вчера уже двое маячили в сумерках напротив его дома. Вася вынул бритву из футляра с бархатом и пристроил ее в нагрудный карман, о чем они сегодня узнали, когда он чуть не оставил в могиле их спотыкливого напарничка. Узнали и придумают пакость техническую, оглянуться не успеешь, как зима катит в глаза. Надо действовать, а иначе пройдет совсем немного времени, и никто не вспомнит, что был такой Василий Иванович Махнарылов. Будут гнить твои кости на каком-нибудь, как пишут в газете «Труд», Новодевичьем кладбище. И ничего ты не сделаешь, не отмахнешься от них ни пулей, ни дулей. Милиция вся своя, отрабатывать наши денежки она обязана. Все покрывают — резерв, махинации, ну и если тебя пришьют ненароком, тоже покроют, хотя ты и начальник цеха, должностное лицо. Зачем, спрашивается, его посвящали в деловары высшей категории, если вынесли такой несправедливый приговор? Вот суки, пля, наперсники разврата. Кому теперь жалобу подавать? Особая тройка вынесла приговор исчезнуть — шутки в сторону.

А Вася так и не нашел до сих пор, на что можно истратить сто тысяч. Хотя надежд не теряет. Из любого положения, говорят, есть два выхода. А у него — один.

Надо идти. Не хочешь, а надо. Ноги не понесут, за волосы себя тащи, иначе панихида, и ту могилу, которую вы вдвоем примеряли, займешь один.

Маруси дома не было, она пошла нянчить внучку к старшей дочери. Дома были только собаки и кошки, в общей сложности штук пятнадцать. Нельзя сказать, что Вася их созывал какими-то там свистками, заманывал какими-то там кусками, нет, сами идут и все. И Маруся их не прогоняет, и сам Вася не прогоняет, живут, размножаются. Заходил сосед, просил пару собак на шапку — молодой, а крыша поехала, не рубит, о чем с Васей можно, а с чем лучше не подходи.

Но сегодня даже с собаками и кошками одиноко. Пусто.

Достал дипломат. У Васи все было, как в лучших домах, — часы швейцарские, транзистор японский, дипломатка чешская и кабриолет ручной работы, с ним ни один «мерседес» не может сравниться. Вася открыл заначку, выгрузил оттуда все деньги, кое-какие были схвачены наспех резинкой, кое-какие аккуратно, по двадцать пять отобраны и сложены. Он все собирался сесть и как следует разобрать по достоинству, да все некогда было, откладывал удовольствие, так вот и дооткладывал. Подумал-подумал, надо бы что-то семье оставить. И еще вопрос — сразу все сдать, или не сразу? Вася не такой уж грохнутый, чтобы семью оставить без куска перед дорогой дальнею, тюрьмой центральною. Марусе и передачу не на что будет носить. И хотя Эдик не заслуживает хороших денег, но и ему что-то надо выделить. Вася положил тысячу рублей обратно в заначку, а остальное он сдаст — тысяч примерно шестьдесят. Дипломат дипломатом, это, конечно, модно, но надо бы еще какую-нибудь торбочку захватить с мылом, полотенцем и зубной щеткой. Могут ведь и не отпустить, захомутают сразу. А впрочем ладно, Вася идет на подвиг, можно сказать, а мылом пусть запасается Мельник Михаил Ефимович. Если не успел пересчитать деньги раньше, сейчас уже поздно, нет времени, можно до утра проканителиться, начнешь считать, понравится, жадность одолеет и нести раздумаешь. Но тысяч семьдесят есть. Это Шиберу надо разбираться, кому платить, кого держать на окладе, а у Васи все себе, набежало, слава богу, кое-что, да он еще и при Мельнике по мелочам имел.

Ждать Марусю или не надо? Пожалуй, лучше не ждать. Начнешь прощаться, вызовешь подозренье, Маруся его не поймет, схватит веревку и либо Васю свяжет, либо себе петлю на шею накинет — одно из двух. Обойдемся. Кому, кому, а Васе известно, там всегда, при любом приговоре дают возможность попрощаться с родными и близкими. А может, еще отпустят, хотя Вася в общем-то против, не мешало бы ему пока отсидеться за каменными стенами и чугунной решеткой, не мешало бы. Но если даже прогонят, Вася потребует конвой, да не такой, какой у него есть в лице майора Лупатина, капитана Парафидина. Не нужен ему ни Голубь, ни Цой, нужна ему настоящая, советская, непродажная, такая, как показывают по телевизору и как описывают в газете «Труд» — чтобы его не достали с одной стороны Лупатин, Парафидин, Голубь, а с другой стороны, банда желтоглазого пугача. Враг хитер, ты даже не подозреваешь, в нужник пойдешь, так они забьют дверь гвоздями, подгонят цистерну с компрессором, откачают тебя вместе с дерьмом, отвезут на поля компостирования, где размажут тебя ровным слоем, как химическое удобрение. За примером далеко не надо ходить. Единственный раз за столько лет Вася с похмелюги не стал заводить свой рыдван, сел в автобус и вот тебе на — пристал к нему головорез с наводящим вопросом про директора мебельной фабрики. Откуда ему было известно, что Вася поедет седьмым маршрутом? Стукачи везде и, кто кому служит, нет сил разобраться, помоги, господи.

Ладно, Маруся, не плачь, даже расстреливают не сразу, а дают срок на подачу кассационной жалобы. Эх, кому он нужен, Вася, по пальцам можно бы посчитать, одна Мария заплачет, да и та старуха — пятьдесят пять лет, на пенсию вышла. Он ее взял с двумя детьми, она старше его на десять лет. Смешно сказать «взял», но так принято в народе говорить — взял, а на самом деле она подобрала его в «Голубом Дунае» после второй отсидки, посудницей там работала, уборщицей. Приняла его, домой привела, у нее уже дочки были, Эдик потом появился, он их совместный. Помыла его, одела, обула, стричь не надо, в зоне тогда хорошо стригли и проверяли на форму двадцать, это сейчас обрастают, не чешутся, патлатые оттуда выходят. Дочерей они с Марусей вырастили, ну и общий у них любимец Эдик. Вася кого хочешь может понужнуть матерком, любого начальника, любого руководителя, вплоть до… ладно, не будем уточнять, не в том дело, а в том, что… Эх, Эдик, Эдик, в кого ты такой пошел, разве сыновья так делают? Не ругал тебя отец, не бил, и напрасно, как оказалось.

Задумался Вася, замечтался, а время идет. О чем же мечта его? Перемены нужны срочные, и не только в его жизни, но и во всем Каратасе, а еще лучше бы по всей стране. Да уж не будем жлобиться, хорошо бы и по всему миру. Хоть бы война что ли грянула, появились бы другие заботы и хлопоты у всех. Мельнику и тем чеченам стало бы не до Васи Махнарылова. А что, если вдруг? Бывает хоть раз в жизни исключительное везение, мечтает человек, мечтает и, говорят, чем сильней мечтаешь, тем скорее сбудется. А вдруг? Вот сейчас включит Вася радио, а там Леонид Ильич делает заявление врагам мира и социализма — а вдруг? И сразу все пойдет кувырком, объявят поголовную мобилизацию, заберут в числе других Калоева, Магомедова, один только Мельник может спастись, как контуженный Аэрофлота. Или какое-нибудь землетрясение, как в Ташкенте. Живут себе люди, живут, а потом трах, бах — и все меняется, кого-то завалило, кого-то напугало, и каждый понимать начинает, что жить надо серьезнее, — ах, как хотелось Васе, чтобы шандарахнуло и некому было бы ворошить прошлое и начали бы все заново жить — и Вася, и Калоев с Магомедовым, и уже не делали бы никаких ошибок. Или ураган, допустим, поднялся бы, к чертям собачьим выветрило все плохое, или наводнение вот, как в Приморском крае. Вася первым бросился бы ликвидировать последствия, геройски бы себя проявил, и народ не позволил бы никому с ним так разговаривать и про Колесо намекать. Ах, как ему хотелось! Вася включил радио и даже ухо подставил — а ну? Сначала тихонько — а вдруг? А там совсем не диктор, там женщина строгая, грустная. Над Васей трагедия нависла, а она — стишки читает. Э-эх… Но какие? «Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны, но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей…» И Васю от голоса этой женщины до того взяла тоска, что он поставил свой дипломат, подпер кулаком лоб и загрустил. «Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей…» Васе ужасно жалко стало и себя, и ту церковь белую, в которой он ни разу в жизни не был, потому что родился в бараке на краю земли, куда его родители поехали за длинным рублем. У него в паспорте даже не указан ни город, ни поселок, а просто — район Крайнего Севера. Много у нас новых мест, где люди смогли обойтись без церкви, да и зачем она, если у нас не сосчитать разных вер — у русских одна, у казахов другая, у немцев третья, у евреев четвертая. Вася вырос в городе без церкви, а значит, и без предрассудков, хотя попы того же требуют, что и Уголовный кодекс — не укради, не убей, не пожелай ни ближнего, ни дальнего. А женщина по радио продолжала: