Ключ от миража - Татьяна Степанова

Обыск длился более трех часов. Катя все это время сидела одна в своей темной пустой комнате перед телевизором. Она то и дело переключала каналы, но не видела и не слышала ничего. За стеной в квартире Вишневской пела Земфира. Ее голос прорывался через кирпичные стены — звук включили на полную громкость. Быть может, для того, чтобы заглушить какие-то иные звуки, а может, и нет.

Шло время, вечер давно стал ночью. Дом постепенно засыпал. Только поющая Земфира нарушала тишину.

Затем вернулся Колосов. Устало опустился в прихожей на ящик для обуви и сказал Кате: «Все хорошо».

— Что хорошо? — спросила Катя.

— Топорик был в его портфеле. Там даже визуально следы засохшей крови на рукоятке просматриваются. Он возил его с собой в машине. А ключи… Мы их тоже нашли. Ключи были в кармане его брюк, что висели в шкафу. Шкаф-купе он себе сделал супермодный в коридоре. Зеркала во всю стену…

— Ключи от…

— От той квартиры, — Колосов неопределенно кивнул. — Он перенес туда тело Бортникова. Видишь ли, Катя… Он только что сказал нам, что всегда хотел вернуться сюда. Слепок с ключей он сделал, когда заходил в квартиру к рабочим, якобы посмотреть на перепланировку. На самом деле он просто хотел побывать в своей бывшей квартире. Рабочие нам говорили — многие жильцы приходили смотреть. Оказывается, и Сажин тоже там побывал. Но его интересовали не переделки, затеянные Тихим.

— Ты его спросил, когда именно он сделал слепок и изготовил дубликат ключей?

— Спросил. Он сказал — почти сразу, как только переехал сюда. Еще он сказал, что всегда хотел иметь эти ключи у себя в кармане. Ключи и топорик следователь забрал, как вещдоки. Топорик на экспертизу пойдет… А вот эту вещицу мы с Колей уже в самом конце обыска обнаружили. Нет, Сажин и не думал ее прятать. Она на виду лежала, на подоконнике в комнате, просто мы поначалу даже и внимания не обратили, — Никита вытащил из кармана куртки пластиковый пакет.

Катя увидела в нем небольшую картонную коробку. Никита осторожно достал ее, это была старая коробка от духов «Сюита». Катя такие даже не помнила. Наверное, они были в ходу у модниц где-нибудь в конце шестидесятых. Коробка была черной с золотым тиснением, украшена знаком лиры.

Катя открыла ее — там в пожелтевшем от времени кремовом шелке, в специальных углублениях лежали пустой флакон с черной пробкой и две маленькие насадки пульверизатора. Вещи были старые, но все еще хранили терпкий аромат духов «Сюита».

А еще в коробке был пожелтевший от времени кусочек картона — фотография 3x4. Катя взяла ее, прочла на обороте подпись, сделанную расплывшимися фиолетовыми чернилами: «Ионесян Владимир Михайлович, уроженец Тбилиси». Фотография была точно такой же, как и та из архива, взятая самой Катей. Это было самое обычное, стандартное поисковое фото объявленного во всесоюзный розыск убийцы, разосланное по всей стране.

— Он что же, хранил это у себя? — тихо спросила Катя.

— Он сказал нам: его мать хранила это вплоть до самой своей смерти. Она получила этот снимок от следователя, который вел дело «Мосгаза». Она хотела постоянно видеть человека, убившего ее ребенка. И постоянно напоминать своему старшему сыну, что он не уберег от него брата.

— Она была очень жестокой, эта Нина Георгиевна. Это были ее духи? — Катя поднесла к губам пустой флакон. — А он, Сажин, что-нибудь еще вам сказал?

Никита покачал головой — нет.

— Нужно время, чтобы он рассказал нам все.

— Да, я понимаю, — сказала Катя. — У него оно теперь есть, а у нас, Никита?

ЭПИЛОГ

В камере Сажина содержалось двенадцать человек. В этот ранний, предрассветный час все они вроде бы спали. Возраст сидевших был разный. И сидели они тоже за разное. И рассказывали о себе разное — кто что. Сажин догадывался: один или двое из этой разношерстной компании стучат. А как же иначе? Там, в доме на Ленинградском проспекте, тоже кто-то стучал. Кто-то из соседей. В тот раз, когда к нему домой неожиданно явился некий майор из уголовного розыска и начал задавать вопросы про драку во дворе и про синий «Фольксваген», он подумал об этом. И растерялся, потому что на мгновение представил себе, что закончится ВСЕ ЭТО может вот так — быстро и просто нежданным звонком в дверь.

А вчера во время очередного свидания адвокат сказал, что у обвинения не останется почти никаких реальных шансов, если настойчиво придерживаться версии, предложенной защитой, о том, что топорик, изъятый в качестве главного вещественного доказательства, тот самый топорик, на котором экспертиза обнаружила следы крови первой и третьей группы, он, Сажин, якобы случайно нашел в подъезде собственного дома как раз вечером накануне ареста и положил в свой портфель для того, чтобы утром отнести его в милицию.

При всей своей очевидной, ошеломляющей глупости подобная версия, по словам адвоката, в отсутствие иных веских и достоверных улик давала возможность поломать шаткое сомнительное обвинение, выдвинутое против Сажина. Во время свидания адвокат поинтересовался, что думает об этом сам подзащитный. Адвокат был молодой, энергичный прагматик-оптимист. Сажин нанял его себе сам за большие деньги через юристов фирмы «Ваш дом». Но адвокат наверняка удивился бы, если б узнал, о чем на самом деле в тот момент с тревогой и грустью думал его подзащитный. Сажин размышлял не о том, что он будет отвечать следователю на очередном допросе, а о том.., что будет с комнатными растениями в его квартире. Ведь их теперь было некому поливать и подкармливать. Их ждала великая сушь и мучительная смерть.

— Так вы согласны придерживаться этих показаний по поводу топорика? — осторожно повторил вопрос адвокат.

И Сажин послушно кивнул: да, да, конечно. Раз вы так советуете. О топорике на допросах его еще ни разу не спрашивали. А если бы следователь или тот молодой майор из розыска поинтересовались, как топорик попал к нему в руки, Сажин, даже не прибегая к версии защиты, наверное, сказал бы чистую правду. Топорика для рубки мяса он не покупал и не находил.

Топорик купила его мать Нина Георгиевна Комарова. Давно, очень давно это было. Она купила его в самом обычном хозяйственном магазине. Принесла домой. Сколько лет прошло с тех пор — миллион, а Сажин хорошо помнил тот день. Это было ровно спустя два месяца после похорон брата. Сажину, тогда еще Жене Комарову, было одиннадцать лет. И они с матерью все еще жили в той квартире на пятом этаже, еле-еле и кое-как отмытой от крови уборщицей, которой пришлось заплатить втрое. Мать купила топорик и принесла его домой. Она сидела на кухне и рыдала, и билась головой о стену, призывая младшего сына. А топорик лежал на столе. На лезвии его тогда не было ни единого пятна. И ручка была новой и чистой.

А мать выла как волчица, оплакивая сына, а затем начала кричать на него, Сажина, на своего старшего сына Женю, стала проклинать его за то, что он не усмотрел за младшим братишкой, ушел из дома, несмотря на ее запрет, сбежал играть в «свой проклятый футбол», бросил брата, кинул, швырнул его маленькое беззащитное тело на растерзание этому зверю…

Мать кричала, что он ничем не лучше того убийцы и сам такой же зверь, звереныш, недоносок, выблядок проклятый, потому что где было его сердце, когда он бросил братишку одного в квартире, и потом даже пальцем не пошевелил, чтобы его спасти — сидел, спрятавшись, струсив, все видел, все слышал и не кричал, не звал на помощь. Спасал свою шкуру…

Мать, обезумев от горя, обвиняла его даже в этом — его, одиннадцатилетнего Женю, своего первенца, своего старшего сына.

А новенький топорик лежал на столе. Лезвие его блестело как зеркало. И тогда… Он, Сажин, хорошо помнил это — именно тогда у него возникло жгучее яростное желание схватить его и…

Сотни, тысячи раз он представлял себе — он хватает этот самый топорик, размахивается и что есть силы бросает его, попадая прямо в спину, в хребет между лопаток — ЕМУ. Женя тогда почти ничего не знал о НЕМ. Он никогда прежде не слышал ни об убийствах в Москве, ни о «Мосгазе». Просто он чего-то испугался — сам даже не понял сначала чего, когда бежал по лестнице во двор и внезапно услышал внизу, в подъезде, шаги. Кто-то поднимался навстречу, кто-то медленно обходил этажи. Кто-то чужой.

Что именно так сильно тогда его напугало, Женя не понял. Отчего-то не хотелось встречаться с этим чужим человеком. И он юркнул в нишу за трубу мусоропровода. Он хотел выйти во двор всего на час, пока мать не вернулась с работы, а младший братан Витька был занят тем, что с упоением мастерил себе танк из картонной коробки. Во дворе пацаны гоняли в футбол и охрипли кричать ему, Жене, чтобы он выходил стоять на воротах, потому что Федьку Зотова, прежнего вратаря, мать увела домой драть за полученную по сочинению двойку. За окном светило солнце. Чирикали воробьи на карнизах. А от трубы мусоропровода — Сажин помнил это даже сейчас — пахло масляной краской и картофельными очистками, кем-то рассыпанными по полу. И жужжала, билась в оконное стекло первая весенняя муха.