Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов

и без меня. Да все и показали, что не то что арапником, а пальцем не тронул. А потом этого голубчика разложили в волости за клевету, да сами же держали и драли. Вот он какой черт был…

— Поддержали, значит, да не за то место. Ах, господи, какие дела.

К разговаривающим подходил молодой парень в пиджаке и еще издали кричал:

— Ну, чего ж расселись? Когда ломать-то будем?

— Вишь, орет… Начальство себе какое поставили, — сказал черный и прибавил: — За нами дело не станет. Сломать всегда успеем.

— Сломать недолго, — сказало неохотно несколько голосов.

— Разбирай амбар. На школу пойдет.

Несколько человек поднялись и подошли к амбару. А чистенький мужичок проворно взобрался с топором на крышу и начал отдирать тесину.

— Вишь, черт, настроил…

— Что же, хлеб вольный был. Три тройки держал. Бывало, за версту шапку перед ним скидаешь, перед чертом.

— А зачем шапку-то скидал? — сказал председатель.

— Зачем… Зачем скидают. Грому, звону этого не обе-1>ешься.

— Взять бы ссадить его, сукина сына, всыпать горячих, потом опять посадить. Катай, мол, дальше.

— Поклон нашим свези… — подсказал чистенький мужичок с крыши.

— Ну, вали, вали, после поговоришь, — крикнул председатель.

— А ты что же не работаешь? Ты начальство и должен первый.

— Кто начинает, тот и отвечать будет. А то как приедет…

— Да помер же, говорят тебе русским языком, черт.

— Мало, что помер… А кузнеца опять нету. Как языком трепать да народ пужать, так это он мастер.

Председатель взял лом и тоже залез на крышу. Он поддел ломом под тесину и отодрал ее. Когда она упала на землю, кто-то сзади сказал:

— Ох, мать честная, аж сердце оборвалось…

И все почему-то молча оглянулись по сторонам.

— Ну-ка, другая легче пойдет, — сказал чистенький мужичок и стал за конец отгибать тонкую гнущуюся тесину.

— Человек-то уж очень сволочной был…

Вдруг откуда-то из-за кустов раздался хриплый старческий голос: «Вы что тут, сукины дети, делаете? А?»

У чистенького мужика обломилась тесина, и он, не удержав равновесия, слетел, взмахнув руками, в крапиву. И сейчас же вскочил с таким ошалелым видом, как бы выбирая, в какую сторону бежать. А мужики, шарахнувшиеся к конопляникам, побросали топоры, но в это время упавший оглянулся на кусты и плюнул.

— Чтоб тебя черти взяли!

Все посмотрели на кусты и тоже плюнули. Там стоял кузнец.

— Шея-то цела? — спрашивал кузнецу чистенького мужичка.

— Цела… Самого бы так-то… Света невзвидел, думал — ума решаюсь.

Опять принялись за работу. Несколько времени все работали молча. Потом черный мужик посмотрел на свешенные доски, высморкался через пальцы в сторону и сказал:

— Здорово наворочали. Вот как приедет генерал, посмотрит, какие это, скажет, сукины дети тут наработали. Подать их сюда! Да к становому.

— Хватился, дядя… Становых-то теперь и на свете нету.

— Мало что нету.

— Ему и станового не надо, а призовет какого-нибудь одного, выйдет с палкой, говори, скажет, сукин сын, кто это наработал?

— Вот сразу работнички и объявятся, — сказали все в один голос.

1921

Спекулянты

На вокзале была давка и суета. Около кассы строилась очередь. И так как она на прямой линии в вокзале не умещалась, то закручивалась спиралью и шла вавилонами по всему залу.

В зале стоял крик и плач младенцев, которые были на руках почти у каждой женщины и держались почему-то особенно неспокойно.

А снаружи, около стены вокзала, на платформе стоял целый ряд баб с детьми на руках. Бабы в вокзал не спешили, вещей у них не было, товару тоже никакого не было. Но около них толокся народ, как около торговок, что на вокзалах продают яйца, колбасу и хлеб.

— Вы что тут выстроились? — крикнул милиционер. — Билеты, что ли, получать — так идите в вокзал, а то сейчас разгоню к чертовой матери.

Бабы нерешительно, целой толпой, пошли на вокзал.

Плача в зале стало еще больше.

— Да что они, окаянные, прорвало, что ли, их! — сказал штукатур с мешком картошки, которому пришлось встать в конце очереди, у самой двери.

У одной молодой бабы было даже два младенца. Одного она держала на руках, другого положила в одеяльце на пол у стены.

— Вишь, накатали сколько, обрадовались… в одни руки не захватишь. Что встала-то над самым ухом?

— А куда же я денусь? Да замолчи, пропасти на тебя нету! — крикнула баба на своего младенца.

— Прямо как прорвало народ, откуда только берутся. Вот взъездились-то, мои матушки.

— И все с ребятами, все с ребятами. Еще, пожалуй, билетов на всех не хватит.

— Очень просто. Глядишь, половина до завтрашнего дня останется. Вот какие с младенцами-то, те все уедут, — без очереди дают.

— Ах, матушки, если бы знала, своего бы малого прихватила, — сказала баба в полушубке.

— Попроси, матушка, вон у тех, что у стены стоят.

— А дадут?..

— Отчего ж не дать? За тем и вышли.

— За деньги, брат, нынче все дадут, — проговорил старичок в серых валенках.

Баба подошла к стоявшим у дверей и, вернувшись, сказала:

— Четыре тысячи просят…

— Креста на них нет, вчера только по три ходили, — сказала старушка.

— Кошку в полушубок заверни и получай без очереди, за младенца сойдет.

— Не очень-то, брат, завернешь, щупают теперь.

— Я тебя только что видел, никакого малого у тебя не было, — кричал около кассы милиционер на бабу, — откуда ж он взялся?

— Откуда… откуда берутся-то? — огрызнулась баба.

— Ну, кто с ребенком, проходи наперед.

— Вон их какая орава поперла. Вот тут и получи билет. И откуда это, скажи на милость? После войны, что ли, их расхватило так? Прямо кучи ребят. Там карга какая-то старая стоит, — тоже с младенцем. Тьфу! кто ж это польстился, ведь это ошалеть надо.

— Теперь не разбираются.

— Вот опять загнали к самой двери, — сказал, плюнув, малый с мешком.

— Возьми, батюшка, ребеночка, тогда тебя без очереди пустят, — сказала баба, владелица двух младенцев.

— Черт-те что… придется брать. Что просишь?

— Цена везде одинаковая, родимый: четыре. А в базар по пяти будем брать.

— Что ж это вы дороговизну-то какую развели? — сказал штукатур, поставив свой мешок и отсчитывая деньги.

— А что ж сделаешь-то…

Штукатур отдал деньги и взял ребенка на руки.

— Головку-то ему повыше держи.

И баба взяла запасного младенца с пола.

— Ай у тебя двойня? — спросила соседка.

— Нет, это невестки. Она захворала, так уж я беру. Две тысячи ей, две мне.

— Исполу работают… —