Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005 - Юрий Левада

Корруптивная среда формирует человека, принимающего коррупцию как неизбежное зло, а то и как средство решения своих проблем.

В том и другом случае – беспомощного перед этим явлением.

Вечные русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?»

Посмотрим теперь, как в общественном мнении связываются концы с концами, т. е. как соотносятся суждения об истоках коррупции и средствах противодействия ей.

Мнения об основных причинах коррупции в России распределились следующим образом.

Таблица 6.

Причины коррупции

(% от числа опрошенных, ответы ранжированы по частоте упоминаний)

Наиболее интересно в этом списке то, что «либеральные» и «антилиберальные» установки отмечаются реже всего (две последние позиции). На первых местах ситуативные причины (кризис), жалобы на слабость власти и страха перед ней (страха наказаний). Здесь перед нами важная особенность российского общественного мнения – упование на авторитет силы.

Немалая часть населения склонна видеть в страхе перед суровыми карами оплот вожделенного порядка. Примечательно, что это мнение разделяется почти в равной мере в различных политических направлениях: например, 32 % среди нынешних сторонников коммунистов и 36 % – среди демократов (!). Такие настроения всегда используют авторитарные, диктаторские системы власти. Наказания за взятки и подкуп, действительно, мало кого пугают, но это не столько причина, сколько следствие тех явлений в современном обществе, на которые указывают приведенные выше данные.

Только 12 % опрошенных полагает, что в России «можно полностью искоренить коррупцию и взяточничество», 52 % – что можно существенно уменьшить масштабы этих явлений, а 29 % – что «с этим социальным злом ничего нельзя сделать».

В ряду мер, которые опрошенным кажутся наиболее эффективными для противодействия коррупции, выделим две основные группы. 36–40 % делают упор на рост уровня жизни, стабилизацию экономического положения, соблюдение законов – все это, так сказать, «регулярные», в основном экономические, меры. Другая группа предлагаемых мер – «чрезвычайного», силового порядка (ужесточение наказаний, усиление государственного контроля) – получает до 45 % массовой поддержки. (Как это всегда бывает в опросах, масштабы согласия или несогласия с какой-либо позицией сильно зависят от контекста и формулировки вопроса.) Еще одна, менее популярная группа предложений носит «антибюрократический» характер: сокращение аппарата, упрощение бюрократических процедур, замена нечестных чиновников честными кадрами, тщательные проверки принимаемых на должности и пр. Поддерживает такие меры до четверти опрошенных.

Кстати, широко обсуждаемое сейчас в печати существенное повышение зарплаты чиновников для противодействия их коррумпированности не получает (и никогда не получит) заметной массовой поддержки. В разных контекстах такую меру считают полезной от 5 % до 13 %, бесполезной – 80 %.

Подавляющее большинство опрошенных, как мы видели, соглашается с тем, что коррупция в государственном секторе гораздо более распространена, чем в частном, а наиболее коррумпированными являются чиновники, причем именно в правоохранительных ведомствах.

В то же время почти четверть опрошенных (23 %) видит противоядие от коррупции в усилении государственного контроля «над всеми сферами жизни общества» (и кажется удивительным, что с этим в равной мере согласны сегодняшние коммунисты и демократы – по 25 % и 26 % соответственно). Надежда на спасительную руку государства не покидает людей, не умеющих найти силы в самих себе.

Обнаружить какое-то специальное сильно– и быстродействующее средство «борьбы с коррупцией» общественное мнение, конечно, так же не способно, как и власти или их ученые советники, – просто потому, что его не существует. Динамика общественного мнения скорее позволяет увидеть не то, что «нужно сделать», а то, чего «нельзя (не удастся) сделать» при всем старании.

Советская дефицитарная система экономики с такими ее непременными атрибутами, как очереди, карточки, льготы и неизбежное коррумпирование распределительной системы, уступила место видимому потребительскому изобилию. Однако остаются – и надолго останутся – дефицитными качественная медицинская помощь, качественное образование, престижная и хорошо оплачиваемая работа, социальная и правовая защита и пр. и пр. – а вместе с этим остается и естественная, «привычная» ниша для корруптивных сделок. Легализованы частный бизнес и валютный обмен (для физических лиц), тем самым утратила смысл целая сфера «теневого» бизнеса и связанный с ней вид коррупционных сделок. Но одновременно получили развитие многообразные формы рэкета (вплоть до государственного), льготной приватизации, отмывания сомнительных доходов и т. д. – при отсутствии независимой судебной системы и необходимой правовой базы, при высокой коррумпированности самих милицейских, прокурорских, судебных органов (как мы видели, это последнее обстоятельство хорошо ощущает и общественное мнение).

Простых решений здесь – как, впрочем, и почти везде – не существует. В принципе коррупция общественной системы может быть сведена до какого-то минимума в масштабах исторических сроков (цивилизационное время), а не в рамках и не средствами указов или призывов. Но соблазн «покончить», «нанести решительный удар» остается и на многих (и власть имущих, и от власти зависящих) действует. Около 30 % опрошенных поддерживает политически модный вариант «нанести удар коррупционерам в высших эшелонах власти». Значительная часть населения явно хотела бы видеть в действиях президента В. Путина против непокорных олигархов и губернаторов что-то вроде похода на коррупционеров.

Этот соблазнительный призыв опасен прежде всего потому, что термин «коррупция», который может быть расширен каким угодно образом, обладает силой массового эмоционального раздражителя.

Но реальной целью всех антикоррупционных кампаний, кто бы и под какими лозунгами их ни устраивал, была вовсе не борьба против коррупции (реальной или придуманной), а нечто иное – мобилизация массовой ярости против враждебных сил и массовой поддержки организаторов очередного «великого похода». Иначе говоря, мобилизация сил, способных ломать рамки законов и традиций, прокладывая – по крайней мере, потенциально – дорогу террору и диктатуре. Именно этим наиболее опасны популистские кампании.

Конечно, прямой линии перехода от популистской демагогии к массовому насилию не существует, требуется целый ряд промежуточных действий и условий, чтобы «предельные» угрозы примитивных решений стали реальностью. И чужой, и наш собственный, в том числе совсем недавний, опыт показывает, что на любой соблазн и подкуп общество способно отвечать защитными реакциями разного рода. К ним относится и сопротивление самого «материала» – нравов, привычек, установок людей. Если государственная власть пытается подкупить население, увлечь его обещаниями «покончить» с коррупцией (или преступностью, или терроризмом и пр.), то оно постоянно стремится «откупиться» от государственного контроля, по мере возможности обойти его (уклониться от налогов и т. д.). Это не выводит общество из корруптивного поля, скорее наоборот – избавляет от иллюзий относительно способности нынешнего государства из этого поля выбраться.

Координаты человека К итогам изучения «человека советского»

Анализ принципиальных результатов многолетней исследовательской программы «Советский человек» [43] имеет как методологическое (эффективность инструментария), так и актуальное социально-аналитическое значение. Социально-политические перемены последних лет, в частности перипетии и разломы 1999–2000 годов, вынуждают исследователей задумываться о том, насколько адекватным являлся тот анализ особенностей установок, оценок и поведения людей, которым мы занимались в рамках этой программы. Несомненно, что «человек советский» как социальный тип оказался значительно более устойчивым, способным приспособиться к изменению обстоятельств, чем это представлялось десять лет назад. Конечно, этому в немалой мере способствовали и доминирующие в наших процессах варианты самого изменения «обстоятельств» – непоследовательные и противоречивые акции при значительном ухудшении положения большинства населения.

Одни наши предположения вполне подтвердились, другие – нуждаются в переосмыслении. В некоторых случаях мы оказались неготовыми заметить или правильно оценить характер происходящих изменений или причины отсутствия таковых.

В первоначальном проекте исследования (1989), естественно, не могли быть заложены проблемы, возникшие в ходе позднейшего развития политического кризиса в стране, связанные с распадом СССР, зарождением политического плюрализма, трансформациями структур социальной поддержки и мобилизации, характером лидерства и т. д. Такие проблемы рассматривались на последующих фазах реализации исследовательской программы.