Иерусалимский покер - Эдвард Уитмор

А тем временем, во имя спокойствия нации, все, что обнаружили на вилле Махмуда, под охраной послали в Тирану для проверки высшими властями, а может быть, и самим королем Зогу I, дабы выяснить, не могла ли «АА» быть коварным большевистским заговором с целью захвата страны и убийства короля, ворота для которого открыли подкупленные юнцы в стратегически важном и уязвимом месте на побережье Албании.

   Как только закончился суд, Нубар получил детальные отчеты о слушаниях. София вернулась из Стамбула и в изумлении написала ему, спрашивая, что это он делает в Италии. Нубар туманно ответил, что ему необходимо отдохнуть. Он так усердно проводил опыты со ртутью, писал он, что решил поехать отдохнуть в Венецию, послушавшись давнего совета Софии. Город так очаровал его, что он купил палаццо на Большом канале для будущих отпусков. София была в восторге от того, что он наконец-то выбрался из своей башни в широкий мир, и немедленно телеграфировала в ответ. За следующие несколько дней произошел быстрый обмен телеграммами.

ЧУДЕСНЫЕ НОВОСТИ, НУБАР, Я ТАК ЗА ТЕБЯ РАДА. ТЕПЕРЬ ГУЛЯЙ И НАСЛАЖДАЙСЯ ВИДАМИ. НЕ СИДИ В СВОЕМ ПАЛАЦЦО ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ, НЕ КИСНИ, ОСТАВЬ СВОЮ РТУТЬ ХОТЯ БЫ НА ВРЕМЯ. ЧИТАЙ СТИХИ. ЭТО ОЧИСТИТ ТВОЙ РАЗУМ.

МОЙ РАЗУМ ЯСЕН, БАБУЛЯ. БОЛЕЕ ТОГО, Я ГУЛЯЮ ОЧЕНЬ МНОГО. Я ПРОВОЖУ МНОГО ВРЕМЕНИ НА ПЛОЩАДИ САН-МАРКО.

ЧУДЕСНО. ЭТО ДЛЯ ТЕБЯ ЛУЧШЕ ВСЕГО. ТАМ ТАК КРАСИВО. ПЕЙ ПОБОЛЬШЕ МИНЕРАЛЬНОЙ ВОДЫ, ЧТОБЫ ТЕБЯ НЕ БЕСПОКОИЛИ ГАЗЫ, СПИ ПОДОЛЬШЕ И НАСЛАЖДАЙСЯ.

СПАСИБО. ГАЗЫ ПОД КОНТРОЛЕМ. ОТЛИЧНО ПРОВОЖУ ВРЕМЯ В ТАИНСТВЕННЫХ ЗИМНИХ ТУМАНАХ, КОТОРЫЕ ОКУТЫВАЮТ ГОРОД. ОЧАРОВАН ВЕНЕЦИЕЙ.

Если бы она только знала, думал Нубар, снова выходя на закате в холодный туман и направляясь к площади Сан-Марко со стопкой толстых тетрадей. Эти бессвязные признания самому себе он писал целыми днями, каждый день.

В тетрадях были лирические пассажи о том, до какой же степени его печалила судьба крестьянского мальчика, приговоренного за убийство в Гронке, кстати, сначала состоявшего в любовниках при нем, а не при Махмуде, хотя об этом в тетрадях и не упоминалось. Но большинство страниц было посвящено долгим поношениям в адрес различных особенностей поведения и характера Махмуда.

Вдобавок в тетрадях было полным-полно длинных лживых историй об «АА», которые красноречиво и убедительно доказывали, что именно Махмуд основал организацию и единолично ею управлял, а он, Нубар, не отдавал себе отчета в том, что она вообще существует. Он даже и не подозревал о ее существовании. Ему и в голову не приходило, что такая чудовищная организация, как «АА», могла действовать в сонном маленьком Гронке.

Более того, настоящее название этой грязной организации, написанное крупными буквами на каждой странице всех тетрадей, чтобы никто не перепутал, было Священная абсолютно афганская фаланга, а это доказывало, что всевозможные заговоры совершенно чужды албанскому образу жизни и национальному характеру, не говоря уже об албанских идеалах и албанской трудовой этике, и даже, в силу своего откровенного упадочничества, противоречат албанской национальной деловитости. В своих тетрадях Нубар ясно показывал, что идея «АА» могла родиться только в больном и совершенно ненормальном рассудке грязного иностранца.

В целом эта история, как следовало из записок Нубара, была не чем иным, как пугающим проявлением горного афганского сумасбродства, вырвавшегося на волю в маленькой, тихой, цивилизованной, уважаемой и законопослушной албанской рыбацкой общине.

И наконец, в тетрадях содержались многочисленные панегирики албанской пенитенциарной системе и в особенности сельскохозяйственным тюрьмам вместе с доказательствами того, что несколько лет, проведенных в одной из них за выращиванием помидоров, могут быть только благим опытом для крестьянского мальчика, который не знает ничего, кроме крошечного мирка рыбацкой деревушки.

Мальчик.

Это слово появлялось на обложках всех тетрадей Нубара. Целыми днями он неразборчиво царапал что-то в тетрадях, потягивая тутовую ракию, чтобы укрепить нервы, а в сумерках собирал тетради и шел на площадь Сан-Марко. Там он бродил по кафе и заговаривал с туристами, пытаясь прочесть им отрывки, или совал тетради в руки изумленным туристам и убегал, в надежде, что тогда они прочтут страничку-другую.

Весна сменилась летом, а лето — осенью. Ближе к зиме, когда город снова накрыли туманы, мельхитаристы сообщили ему, что его жена, которая оставила его в первую же ночь, поняв, что он собою представляет, и возвратилась в армянскую общину в Венеции, родила сына. Нубар написал им, чтобы мальчика назвали Мекленбург Валленштейн. Это было отчаянное усилие сохранить малую толику самоуважения, воспоминание о былой семейной славе, потому что император Священной Римской империи однажды, за выдающуюся военную службу во времена Тридцатилетней войны, наградил дядю первого албанского Валленштейна титулом герцога Мекленбургского.

Но слава предков не могла избавить Нубара от беспокойного отчаяния, овладевавшего им во время вечерних скитаний по кафе на площади Сан-Марко. Он прятался под арками, ожидая, пока официанты отвернутся, а потом быстро протискивался между переполненными столиками, чтобы раздать свои тетради, — пытаясь открыть им глаза, посвятить в абсолютно точные подробности рассказа о событиях в Гронке.

Где? спрашивал пораженный турист.

Нубар протягивал ему тетрадь.

Гронк, взревел он. Вы рехнулись? Вы оглохли? Гронк, я сказал. Гронк.

К тому времени встревожились даже самые светские и невозмутимые туристы. Случалось, что в него теперь летели липкие пирожные и чашки густого кофе — подручные средства официантов и владельцев кафе, которых бесили его вихляние вокруг столиков, его вороватый шепот, его манера проскальзывать у них за спиной и попытки уронить им на колени одну из тетрадей, пока они не опомнились.

И вот на него обрушивался дождь липких пирожных, над ухом со свистом пролетали чашки густого, обжигающе горячего кофе, и Нубар обращался в бегство, натыкаясь в темноте на стены, в зловещей туманной пустоте огромной площади, где отдаленные шаги звучали так, словно вот-вот его настигнут, в ночь по скользкой брусчатке, потерявшись в туманах и мороси венецианской зимы, спотыкаясь и падая, прижимая к груди свои драгоценные тетради, которые могли с исчерпывающей полнотой объяснить, что случилось в Гронке, если бы только кто-нибудь согласился их прочитать, если бы только.