Без обратного адреса - Сантьяго Пахарес

Томас не проснулся, а вот Давид даже не пытался заснуть. Он сел и задумался. Кажется, настал момент просить помощи со стороны. И он знал с какой: со стороны Эстебана, с его странной философией.

По дороге он тоже размышлял. Его брак на последнем издыхании – не потому ли настало время стать неверным мужем и проучить Сильвию? Но считать ли супружеской неверностью поцелуй? Возможно ли быть неверным мужем отчасти? Ну, в любом случае, если Сильвия узнает, полностью с ним порвет, не простит. Уж она-то не станет высчитывать степень его неверности – просто вышвырнет его на улицу, как котенка за шкирку. Без намека на угрызения совести. И кстати, будет совершенно права. Давид не верил, что Анхела способна рассказать Сильвии о том, что произошло, но эта уверенность мало утешала, и, пока он брел по каменистым улицам ночного поселка, его терзали угрызения совести.

Давид вошел в дом Эстебана через сад. Было одиннадцать часов, так что он решил не звонить и уйти, если в доме не горит свет. Стучать в окно, однако, не пришлось – дверь была нараспашку.

Давид прошел на цыпочках в гостиную, страстно желая кого-нибудь встретить и объясниться, а не красться, как вор. Он негромко окликнул Эстебана, но никто не ответил. Из комнаты в конце коридора – спальни Алисии – слышались голоса. Чувствуя холод в животе, словно перед экзаменом, Давид тихо заглянул в приоткрытую дверь.

Там находились Эстебан, Джерай и доктор – без белого халата, но с фонендоскопом на шее. Доктор повернулся к Эстебану и положил руку ему на плечо:

– Дыхание падает, Эстебан. Вопрос нескольких часов. Подходит время, когда механическое нагнетание воздуха в легкие не будет компенсировать его.

Тот посмотрел на Джерая, который неподвижно сидел на постели Алисии, держа ее за руку.

– Конец близок. Мы должны быть готовы.

– Да. Спасибо, доктор.

– Я приду завтра. Но теперь уже никто ничего не сможет сделать. Даже Алисия. Завтра увидимся.

– Я провожу вас, доктор.

В дверях они столкнулись с Давидом. Пристыженный, будто его застали на месте преступления, тот, вместо того чтобы оправдывать свое присутствие или объясняться, предложил проводить доктора. Эстебан, конечно, предпочел бы находиться с женой, а не выполнять обязанности хозяина дома. Закрыв за врачом дверь, Давид решил вернуться, попрощаться и извиниться за то, что помешал в такой момент.

Он вошел в спальню Алисии и опять увидел то, чего не мог понять: Джерай общался с Алисией каким-то особым образом, суть которого ускользала от обычных людей.

Эстебан как раз начал говорить с женой, пользуясь даром Джерая как переводчика. Он говорил, Джерай сообщал его слова умирающей. Давид вжал голову в плечи и на цыпочках прошмыгнул в гостиную. Он не чувствовал себя вправе присутствовать при последнем в этой жизни разговоре мужа с женой.

Трудно сказать, сколько времени прошло, пока Давид ходил то по гостиной, то по саду – совсем как зверь в клетке. Рассматривал овощи на грядках Эстебана. Прекрасные пышные растения.

И вот эти двое сказали друг другу то, что должны были сказать. Они общались всего несколько минут, как оказалось, но это были самые горькие и самые сладкие минуты в их жизни. Эстебан помнил каждое слово, которое ему передавал от Алисии Джерай, а Алисия уже погрузилась в высокое спокойствие, какое чувствуют у врат нового мира те, кто его не боится. Мужчины тяжело дышали, их лица заливали слезы. Женщина на постели была так же бесстрастна, как и раньше, в предыдущие недели.

Наступил момент, когда Джерай поднял к Эстебану мокрое лицо и тихо промолвил:

– Больше не отвечает.

Теперь оставалось дождаться, когда дыхательный кризис отключит от жизни ненужное тело, которое душа уже покинула, исчезнув в неизвестных далях.

Эстебан, замолчав, ушел в сад, где Давид бродил по дорожкам. Они взглянули друг на друга.

– Она… – Давид запнулся.

– Нет, но теперь это уже скоро. Дыхание поддерживается механически.

– Я пойду, Эстебан. Тебе сейчас, наверное, лучше побыть одному. Ждал тебя, только чтобы проститься. Я вошел в дом без приглашения – не хотел еще и уходить не попрощавшись.

Эстебан горько улыбнулся:

– Подожди, Давид. Давай-ка выпьем.

– Ты уверен?

– Да, да.

Он вынес стаканы, лед и бутылку виски. Они уселись прямо на ступени дома. Ночной ветер был холодным, злым, но у дома стихал. Джерай не вышел из комнаты Алисии.

Они молчали. Только пили понемногу, довольствуясь этим молчанием и обществом друг друга. Эстебан глядел куда-то на горизонт, за тысячи километров отсюда. Потом, словно с усилием вернувшись из тех далеких пределов, где только что мысленно находился, произнес:

– Считается, что пока люди не потеряют, что имеют, не могут это оценить. Знаешь, не у всех так. Я всегда знал, какое счастье быть с Алисией. Всегда. Каждую минуту. Много лет я мечтал об одном: только бы ничего не случилось, только бы продлилось. Я был счастлив так долго, что вот теперь это кончилось. Ничто не вечно, а уж счастье… самая хрупкая вещь на свете.

– Ох, Эстебан. Я очень сочувствую тебе, хоть Алисию не знал лично. Все вокруг говорят, какой необыкновенной женщиной она была.

Эстебан рассказал Давиду о хороших, долгих годах их совместной жизни, и о плохих минутах, которые случались тоже. О том, что было, пока не пришла эта болезнь, склероз.

– Это произошло пять лет назад. Ночью она вдруг проснулась и попросила меня посмотреть, что у нее с ногой. Ее мучили боли. Мы думали, может, ударилась или потянула связку.

Это был первый симптом, а мы тогда даже не встревожились. Когда начались отчетливые признаки слабости мышц всех конечностей, врач отправил нас на консультацию к невропатологу, а тот предположил склероз. Сделали электромиограмму, замерили электрическую активность мышц. Результаты оказались плохие. Диагноз поставили только после множества исследований – и крови, и спинного мозга, и головного мозга, сделали томограммы, пункции, мышечную биопсию, даже генетические исследования. Они уже твердо знали, что речь идет о мышечной дистрофии какого-то происхождения – тяжелая миостения или спинальная мышечная атрофия. Наконец шестой невропатолог поставил страшный диагноз – склероз.

Эта болезнь проявляется неожиданно, среди полного благополучия. Не связана ни с тем, как человек питается, не зависит от образа жизни. Не знают врачи ничего и о том, наследственная она или нет. Обычно появляется у людей старше пятидесяти, оставляя тебе считаное число лет жизни. Около пяти. Не лечится вообще никак. Надо только принимать меры, чтобы остаток жизни больной не слишком страдал и не терял достоинства, пока в сознании. Нет ни одного препарата, который бы тормозил мышечную деградацию. Неврологи выписали рилузол, когда наступила дыхательная недостаточность, он слегка – месяца на два – продлевает жизнь за счет улучшения состава крови.

Конечно, мы изобретали десятки способов помогать Алисии справляться со все более ужасной мышечной слабостью. Костыли, ходунки, аппараты, которые вставляются в рот и помогают речи… Алисии они не нравились. Она была гордой, шутила, что она не инспектор Гаджет из мультфильма, чтобы цеплять на себя все эти приспособления. Да, шутила до последнего. Никогда не позволяла себе отчаяния в моем присутствии, а я держался при ней. Так мы помогали друг другу не распускаться. И потеряли столько времени… плача вдали друг от друга… Знаешь, я думаю, что так называемые воспитанные люди иногда теряют нечто более важное, чем их достоинство. И еще я считаю, что ожидание боли хуже, чем сама боль.

Мы научились жить с этой болезнью, она вошла в дом, в быт, в каждый наш день. Только болезнь не останавливалась. Алисия теряла подвижность. Сначала могла сидеть, потом только лежать. Потом потеряла способность говорить из-за дистрофии мышц гортани.

Вот тогда-то обнаружились способности Джерая. Он мог говорить с ней, невзирая ни на что. Джерай удивительный человек. В поселке к нему все хорошо относятся, но только Алисия общалась с ним на равных, а не как с умственно отсталым. Давала поручения именно ему, и он выполнял их безукоризненно. Они очень подружились. Знаешь, я думаю, что люди общались бы между собой проще и быстрее, если бы им не мешал их ум. Он может быть лишним порой. Джерай сумел как-то связаться с ней, и они понимали друг друга без слов. Я завидую ему: он слышал то, что она сказала в последнюю минуту, ее последние слова… я-то слышал только его голос, который мне передал их…

Знаешь, какие это были слова, Давид? «Не спеши со мной снова встретиться, я не из тех, кто скучает, пока ждет».

Эстебан заплакал. Давид держался, не желая быть затопленным волной его горя, чтобы суметь послужить ему же утешителем и поддержкой. Но глубокая грусть об Алисии была и в его сердце. Он вдруг понял, что истинные достижения человека – не те, что провозглашает у его гроба общество и власть. Величие человека в той любви, какую он породил за жизнь в сердцах ближних.