Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Аввакум, который не был свидетелем этой сцены, воспринял в 1664 году в Москве это поучительное толкование, которое он позже отметит в своем Житии, так же как и другое происшествие, якобы чудесное, с шубой и с шапкой[828]. Как в посещении ангела в Андрониковом монастыре, так и в происшествии с рубашкой не было никаких апокрифических подробностей; между тем со временем атмосфера чуда стала ощущаться все более и более. Аввакум остался еще недели две в Андрониковом монастыре. Наверное, в это время он исцелил одержимого из Ткац кой слободы (Хамовников), находившегося на покаянии за пьянство. Он исцелил его одними своими молитвами и запретил ему говорить об этом с кем бы то ни было, как это часто делал Христос. Поэтому об этом ничего не знали, и судьба его не изменилась[829]. Аввакум продолжал быть отрезанным от внешнего мира: одно письмо Неронова к нему не дошло. Он даже был разлучен с семьей: 14 сентября он еще не знал, что у жены его родился 6 сентября сын, названный накануне Корнилием[830].

15 сентября должен был произойти обряд лишения сана. Утром Аввакум был отведен в собор; телега его повстречалась с большим крестным ходом, который направлялся из Кремля в Сретенский монастырь, ибо в этот день был праздник Владимирской иконы Божией Матери[831]. Как тяжело! Во время начала обедни осужденный оставался на пороге церкви. Наконец, его ввели для страшного момента. Но вдруг царь сжалился над своим любимым протопопом: видели, как он сошел со своего трона и направился к патриарху, чтобы с ним поговорить. Аввакум получил помилование. Он не был расстрижен[832]. Ему оставили его звание и даже условия его ссылки были смягчены. Его выслали даже не на Лену, но в Тобольск, в распоряжение архиепископа Симеона. Этот последний, подобно всем его предшественникам, как раз в письме, полученном в феврале, требовал священников добродетельных и усердных[833]: Сибирский приказ сообщил Симеону, что ему присылают бывшего протоиерея из Юрьевца с его семьей, чтобы он его использовал в Тобольске или в другом месте[834]. На следующий день или в один из последующих дней Аввакум и Анастасия, а равно их дети: Иван, Агриппина, Прокофий и последний, которому было только около десяти дней, вместе с племянницей Мариной, в сопровождении казаков Иродиона Иванова из Енисейска и Ивана Степанова из Тюмени, вдобавок с тремя стрельцами из Москвы, которые должны были их сопровождать до Ярославля, направились по большаку в ссылку[835].

Еще раз жизнь Аввакума была разбита, на этот раз еще сильнее. Теперь не только он был побежден, но были побеждены и его собратья, к которым он примкнул с самого начала своего священнического служения. Из первых вдохновителей движения против старой веры был один Никон, автор разгрома, жестокий тиран, еретик, предтеча антихриста; второй – духовник Стефан, который выказал себя поразительно слабым; то был друг и утешитель лишь втайне, который не оказывал никакого сопротивления патриарху. Третий был царь – его поведение было полной загадкой. В тяжелые моменты он, как бы случайно, отсутствовал: когда Неронов был арестован, он производит смотр на Девичьем поле. Но через два дня он уже пировал с Никоном[836]. Он присутствовал при низложении Логгина и Даниила, но его выступление, вполне благосклонное по отношению к Аввакуму, разве не было признаком того, что надменный патриарх не предупреждал царя, а ставил его перед уже принятыми решениями? Царь был верен своей дружбе, но он был как бы околдован тем, кто вырвал у него эту дьявольскую клятву послушания патриарху. Что касается других, то наилучшие – Неронов, Даниил, Логгин, даже сам Аввакум – были арестованы, высланы, лишены священнического сана. Кое-кто смог найти приют у друзей, менее уронивших себя в глазах власти, как, например, Лазарь – в монастыре св. Саввы[837] у Никанора. Кружок боголюбцев, рассеянный на все четыре стороны, перестал существовать.

Но уже вид жертв внушал участие к их судьбе: прежде чем отправиться в Сибирь, Аввакум встретил сочувствующую душу: то был Третьяк Васильев, прозываемый Башмак[838]. Этот старый, живший в Сибири приказный человек, хорошо образованный, был так тронут, что спустя несколько месяцев он ушел в Чудов монастырь и позднее также пострадал за старую веру.

Глава VII

В Тобольске (конец 1652 – 29 июня 1655)

I

Симеон, архиепископ Тобольский

Путь изгнанников проходил, как обычно, через Переславль Залесский, Ярославль и Вологду. Переезд совершался в повозках. В этих трех городах у Аввакума были собратья, более или менее открыто ему симпатизировавшие: архимандрит Тихон, протопоп Ермил – если он только к тому времени вернулся на свою прежнюю должность, а также архиепископ Маркел. Аввакум был под стражей, и более того, по приказу, ссыльных было предписано везти возможно быстрее и им было запрещено задерживаться где бы то ни было[839]. Однако смена стрельцов в Ярославле позволяла заменить всю строгость приказа некоторыми послаблениями; В Вологде сухопутная дорога кончалась и начинался водный путь; вставал вопрос, было ли там наготове судно, чтобы плыть вниз по Сухоне? Само время года торопило их. Конечно, можно было достичь Сольвычегодска[840] до окончания навигации, плывя через Тотьму и Великий Устюг, но там надо было нанимать сани: Великий сибирский путь вел через Кайгородок и Соликамск в Верхотурье, пролегая по восточному склону Урала. Верхотурье было городом, где проходила граница между собственно Русью и ее колониальными владениями. Там были таможня, провиантские склады, гарнизон. То был конец земли русской и христианской, первая крепость в башкирской и татарской землях: за ними начинался громадный материк, поприще недавних побед, где русские деревни представляли собой только островки, где церкви встречались редко, а священники еще реже. Но после военных постов в Туринске и Тюмени Тобольск был уже и недалеко[841]. С самым малым обозом и в наилучшее время года, то есть зимой, путешествие могло совершиться из Москвы в Тобольск в течение месяца[842]; для Аввакума же и его семьи, поскольку способы передвижения менялись, это путешествие продолжалось тринадцать недель. Можно представить себе все тяготы этого переезда в три тысячи верст для женщины, которая только что разрешилась от бремени; для новорожденного, которому было всего несколько дней, для трех маленьких детей и их отца, еще раз изгнанного, униженного, побежденного[843].

Около 20 декабря, или во всяком случае можно с уверенностью сказать – до Рождества, высланные прибыли к месту своего назначения. Сначала они были, как полагается, препровождены к воеводе, который затем отослал их к архиепископу. Там, наконец, они нашли покой и утешение. Симеон не только вообще был иерархом, стремящимся дать своей пастве хороших духовных пастырей, но в данном случае он был особенно счастлив тем, что получил не какого-то рядового священника, а самого Аввакума. Симеон был настоящим братом во Христе во всех отношениях. Он также сохранил самое нежное воспоминание о св. Макарии Желтоводском; он был учеником доброго царского духовника Стефана, и ему покровительствовала царица Мария[844]; он любил хорошие книги, торжественность в исполнении богослужения и строгие нравы; он поддерживал строжайшим образом свободу церкви против покушений на нее гражданских властей. Покинув Москву до прихода Никона, он ничего не знал ни о происшедших распрях, ни о внесенных новшествах. Для Аввакума в Тобольске продолжался в общем счастливый период его московской жизни.

Симеон испросил и сейчас же получил для своей необъятной епархии, простиравшейся от Урала до Тихого океана[845], назначение трех протоиереев: в старый кафедральный Вознесенский собор в Тобольске, в Верхотурье и в Томск. Он мог послать Аввакума в провинцию, но предпочел оставить его у себя[846]. Нам неизвестно, сделал ли он его благочинным окружающих приходов. Но и в самом Тобольске работы хватало. Со времен Киприана, первого архиепископа Тобольского, колонизация Сибири все расширялась. Город разросся, это была столица всей Сибири. Вокруг крепость, в остроге проживали двое воевод, из которых первый, «старший» воевода, был почти всегда очень видным сановником, временно удаленным от Двора. При них было два главных дьяка с их приказами, писцами, толмачами и гарнизоном: там находилось около тысячи казаков, как конных, так и пеших, стрельцы, пушкари и тюремная охрана, несколько сотен иноземных наемников – поляки, литовцы, немцы – и несколько сот некрещеных татар. Таким образом, «царские люди» в городе преобладали. В слободах же было около трехсот-четырехсот дворов, принадлежавших торговцам, ремесленникам и разного рода мастерам[847]. Наконец, в Тобольске был и целый городок, заселенный туземцами.