Новый Мир ( № 2 2010) - Новый Мир Новый Мир

Будем надеяться, что и Япония и Россия хорошо изучат — возможно, даже на взаимном опыте — «правила движения» в истории тоталитарных государств и не будут в своем развитии совершать роковых «поворотов».

[1]  Ресентимент — новое переживание прежнего чувства, благодаря которому прежнее чувство усиливается

[2] Цит. по кн.: К у л а н о в  А. Обратная сторона Японии. М., «АСТ»; «Астрель», 2008, стр. 250.

[3] М е щ е р я к о в  А. Быть японцем. История, поэтика и сценография японского тоталитаризма. М., «Наталис», 2009, стр. 541.

[4] Г у д к о в  Л. Негативная идентичность. М., «Новое литературное обозрение», «ВЦИОМ-А», 2004, стр. 9 — 10.

[5] Содержательный разбор отношения Оэ к фигуре императора, а также разбор его полемики с Мисимой по этому поводу см.: N a p i e r  S. J. Escape from the wasteland: Romanticism and realism in the fiction of Mishima Yukio and Oe Kenzaburo. Harvard University, 1995, р. 145 — 176. О взглядах Мисимы и Оэ также сказано, что их взгляды на войну развились как реакция на «политическую атмосферу 60-х», а «несмотря на их идейные предпочтения, можно, кажется, сказать, что оба автора обнаружили в теме войны точку внутреннего отсчета» (там же, стр. 6).

[6] Однако многие на Западе склонны считать эти темы главными у Мисимы — см., например: «Описание потерянности в послевоенном мире появляется во многих произведениях Мисимы. Мы должны понять этот мир так, как его воспринимали японцы, если мы хотим понять, почему столь непохожие писатели, как Кавабата и Мисима, описывали собственное творчество термином „послевоенный нигилизм”» (P e t e r-

s e n  G. B. The moon in the water. Understan st1:personname w:st="on" din /st1:personname g Tanizaki, Kawabata and Mishima.

st1:city w:st="on" Honolulu /st1:city , st1:place w:st="on" st1:placetype w:st="on" University /st1:placetype of st1:placename w:st="on" Hawaii Press /st1:placename /st1:place , 1992, р. 312 — 313. Пер. c англ. автора статьи.

[7] Позволю себе сослаться на свою работу. См.: Ч а н ц е в  А. Бунт красоты. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова. М., «Аграф», 2009, стр. 5 — 46.

[8] Х и д з и я-К и р ш н е р а й т  И. Военная вина, послевоенная память: преодоление прошлого в Японии. Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа. М., «Новое литературное обозрение», 2005, стр. 491.

[9]  М и с и м а  Ю. Исповедь маски. Пер. с яп. Г. Чхартишвили. См.: М и с и м а  Ю. Смерть в середине лета. СПб., «Азбука-классика», 2005, стр. 225. Далее «Исповедь» цитируется по этому изданию.

[10] Там же, стр. 339 — 340.

[11] Н и ц ш е  Ф.  Так говорил Заратустра. — Собр. соч. в 2-х томах, т. st1:metricconverter productid="2. М" w:st="on" 2. М /st1:metricconverter ., «Сирин», 1990, стр. 38 (переводчик не указан).

[12] М и с и м а  Ю. Исповедь маски, стр. 310.

[13] См.: «В самый разгар поражения, когда стыд грозит придавить нас к земле, в нас внезапно просыпается неистовое чувство гордости. Оно длится недолго — ровно столько, сколько нужно, чтобы опустошить нас и лишить всякой энергии…»

(С и о р а н  Э. М. Горькие силлогизмы. Пер. с франц. А. Головиной и В. Никитина. М., «Алгоритм»; «Эксмо», 2008, стр. 183). А также: «Бомбардировки на западе страны. — В таком тяжком для Франции испытании — какая-то радость, рожденная чувством солидарности. — В чем дело? Не станем же мы любить испытания, выпавшие на долю других, за то совершенствование, которое оно вносит в нашу дражайшую душу?»

(М о н т е р л а н  А. д е. Дневники 1930 — 1944. Пер. с франц. О. Волчек. СПб., «Владимир Даль», 2002, стр. 420).

[14] М и с и м а  Ю. Исповедь маски, стр. 291.

[15] М и с и м а  Ю. Исповедь маски, стр. 284 — 285.

[16] Там же, стр. 296 — 297.

[17] Там же, стр. 307.

[18] Американская исследовательница справедливо утверждает, что нарочитый эскапизм был следствием травмы от войны, и, несколько менее справедливо, говорит о том, что фиксация на сексуальном в этом романе Мисимы есть свидетельство разложения традиционных японских ценностей. См.: N a p i e r  S. J. Escape from the wasteland...,

р. 53 — 54. Последнее высказывание, на мой взгляд, не учитывает в полной мере исконной японской толерантности к чувственному миру.

[19] М и с и м а  Ю. Исповедь маски, стр. 309.

[20] М е щ е р я к о в  А. Быть японцем..., стр. 357.

[21] Там же, стр. 355.

[22] М е р л о-П о н т и  М. Видимое и невидимое. Пер. с франц. О. Шпарага. Минск, «Логвинов», 2006, стр. 89.

[23] М о р р и с  А. Благородство поражения: трагический герой в японской истории. Пер. с англ. А. Фесюна. М., «Серебряные нити», 2001, стр. 262.

[24] Впрочем, другие нации отвечали японцам тем же: поведение американцев во время войны и оккупации свидетельствовало о том, что японцев они считали за людей третьего сорта, а негативные чувства, оставшиеся у китайцев и корейцев после оккупации их земель японцами, ощущаются до сих пор — например, в виде корейских протестов против визита премьера Японии в храм Ясукуни, посвященный жертвам войны и являющийся символом японского милитаризма, или китайских протестов против замалчивания в японских учебниках истории резни в Нанкине.

[25] М е щ е р я к о в  А. Быть японцем..., стр. 361.

[26] Д у б и н  Б. Слово — письмо — литература. Очерки по социологии современной культуры. М., «Новое литературное обозрение», 2001, стр. 157.

[27] См.: Х и д з и я-К и р ш н е р а й т  И. Военная вина, послевоенная память…, стр. 500. Слова «поражение» избегали даже притом, что «самое полное поражение не замарает репутацию героя и его сподвижников. Более того, в мистическом японском понимании героизма ничего не приносит такой удачи, как поражение», и «японское поклонение герою как полубогу, терпящему поражение из-за мирской нечистоты, усиливает эмоциональную и эстетическую привлекательность моно-но аварэ („очарования вещей”)...»; М о р р и с  А. Благородство поражения…, стр. 17, 59 — 60. В чем-то японцы были верны своему средневековому менталитету (например, даже ценой собственной смерти избегали сдаваться в плен, что могло покрыть их позором), в чем-то же отступили от него в угоду политической конъюнктуре...

[28] М и с и м а  Ю. Золотой Храм. Пер. с яп. Г. Чхартишвили. СПб., «Северо-Запад», 1993, стр. 97. Далее «Храм» цитируется по этому изданию.

[29] Подобная реакция противоречит обычной — ср.: «В переломный момент, когда отчизна повержена в прах, мы познаем такие глубочайшие источники боли, в сравнении с которыми все индивидуальные страдания, гнетущие нас, представляются лишь тоненькими ручейками» (Ю н г е р  Э. Сады и дороги: дневник. Пер. с нем. Е. Воропаева.

М., «Ад Маргинем Пресс», 2008, стр. 313).

[30] М и с и м а  Ю. Золотой Храм, стр. 186.

[31] О том, каким почтением пользовалась обожествляемая фигура императора, что не имело аналога в опыте западных стран, на примере императоров Мэйдзи и Тайсё см.:

М е щ е р я к о в  А. Быть японцем..., стр. 20 — 21, 27.

[32] М и с и м а Ю. Золотой Храм, стр. 46.

[33] М и с и м а  Ю. Золотой Храм, стр. 73.

[34] По остроумному замечанию У. Эко, «уничтожать Киото — все равно что взрывать Ватикан с целью навести порядок в Риме» (ЭкоУ. Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ. Пер. с итал. Е. Костюкович. М., «Эксмо», 2007, стр. 329 — 330).

[35] «Метеорологический» образ из «Несущих коней», романа из тетралогии Мисимы «Море изобилия».

[36] М и с и м а  Ю. Золотой Храм, стр. 92 — 93.

[37] Там же, стр. 189.

[38] По закону «Об охране общественного порядка» преследовались в то время многие «несогласные» — так, если Т. Кобаяси, упомянутый, кстати, Мисимой в его (не переведенной у нас) повести «Шелк и проницательность» (1964), был замучен до смерти в полицейском участке за свои левые убеждения, то С. Такигути подвергся преследованиям за увлечение сюрреализмом.

[39] «Война есть максимальное выражение избыточной энергии юности в истории человечества», как, например, высказывался Мисима в 60-е годы. См.: «Мисима Юкио дзитэн» («Энциклопедия Юкио Мисимы») под ред. И. Хасэгавы и К. Такэды. Токио, «Мэйдзи-сёин», 1976, стр. 222.

[40] Говоря о теме «преодоления прошлого», столь актуальной для немецкой литературы, И. Хидзия-Киршнерайт пишет: «Однако в той мере, в какой в японских нарративных произведениях речь идет о вине и ответственности, этот вопрос ставится применительно к отдельным индивидам, действующим во внеисторическом пространстве, фактически изъятом из политического контекста». (Х и д з и я-К и р ш н е р а й т  И. Военная вина, послевоенная память..., стр. 491). Однако опыт чтения Мисимы подсказывает нам, что это не совсем так.

[41] М и с и м а  Ю. Голоса духов героев. Пер. с яп. А. Фесюна. М. — СПб., «Летний сад», 2002, стр. 202 — 205. Далее новелла цитируется по этому изданию.

[42] Там же, стр. 217.

[43] Ср. с обычаем Тюренна, французского маршала XVII века: «Тюренн, в своих письмах, когда речь идет о победе, выражается так: „Мы ее одержали”. Когда же речь идет о поражении: „Я был разбит”» (см.: М о н т е р л а н  А. д е. Дневники 1930 — 1944, стр. 156).

[44] М и с и м а  Ю. Голоса духов героев, стр. 207.

[45] Сам Мисима в эти годы почти полностью солидаризовался с «голосами духов», считая «главной работой» императора не только сохранение традиционных японских идеалов, но и противостояние надвигающейся вестернизации Японии. Традиционное японское «мы» Мисима противопоставлял — как по этическим, так и по эстетическим мотивам — «отвратительному» современному «я».