Первый среди Равных - Анатолий Левандовский

В письме к Эзину от 26 фримера V года (16 декабря 1796 года) Бабёф анализирует причины неудачи, постигшей Равных, и приходит к выводу, что повинен в этом в первую очередь «плохой состав штаба». «Силы демократии были огромны», — утверждает трибун. «Навеки проклятая измена» никогда не привела бы к непоправимым результатам, если бы не отсутствие истинных вождей. «Наши помощники обратились в бегство, как только нас не стало, и, естественно, вслед за этим рассеялись все колонны».

Верил ли повергнутый Гракх в действительную неминуемость победы, которую сорвала лишь роковая случайность? Верил ли он в действительную огромность сил своих сторонников накануне восстания? Неужели не понимал он, что цифры, которые звучали на заседаниях Тайной директории, все эти тысячи и десятки тысяч, были сильно преувеличены и порой создавались разгорячённым воображением энтузиастов-агентов? Неужели не знал он, что после страшного разгрома прериальского восстания, разоружённые и загнанные в свои предместья, рабочие надолго выбыли из борьбы?

Кто ответит на эти вопросы? Во всяком случае, в лидерах своего «штаба», оставшихся на воле, он сильно разочаровался. И именно поэтому сам он так страстно стремился на волю, считая, что, появись он даже теперь во главе «колонн», и ещё многое можно исправить. Он постоянно думал о побеге и в январе 1797 года попытался его осуществить.

4 алювиоза (23 января) он отправил Виктории следующее зашифрованное письмо:

«Только один человек несёт караул в крайнем дворике. Надо привлечь его на нашу сторону. Мы возьмём его с собой в Париж. Он будет встречен как освободитель друзей народа. Надо, чтобы он заступил на пост от 6 до 8 часов вечера. Мы проследуем через дом, о котором вы знаете. Пусть в качестве первого сигнала наш освободитель в этот день, в полдень или позднее, напевая, просвистит мотив «Победа», а вечером, в нужный момент, раз за разом трижды ударит по земле прикладом своего ружья. Ответь мне через гражданку, о которой мы говорили».

К этому дню всё уже было подготовлено. С помощью нескольких примитивных инструментов, тайно полученных с воли, заговорщики умудрились проделать широкое отверстие в стене толщиной в шесть футов; проникнув во внутренний двор, они рассчитывали при содействии часового, о котором Бабёф писал Виктории, бежать из тюрьмы.

Но как раз накануне предполагаемого бегства заговорщиков временно перевели в соседнее помещение. Естественно, дыра была обнаружена. Охрану усилили. Надежда на побег исчезла.

В том же месяце Франция была взбудоражена новым событием: парижской полицией был раскрыт монархический заговор, в дальнейшем получивший известность под именем «заговора Бротье».

Аббат Андре Шарль Бротье, один из тайных эмиссаров Людовика XVIII, много месяцев вёл успешную тайную войну против Республики. Ему удалось создать ряд полулегальных организаций, которые, выступая под безобидными названиями, вроде «Филантропический институт» или «Друзья порядка», вербовали сторонников для контрреволюционного переворота. Центральным ядром этих организаций стал комитет, возглавляемый Бротье, бывшим морским офицером Дюверн де Прелем и отставным сановником Лавилернуа. Комитет Бротье при содействии депутатов-монархистов готовил военный мятеж против Директории, когда неосторожные действия одного из заговорщиков обнаружили и сорвали все планы роялистов.

Процесс по делу Бротье быстро разочаровал бабувистов, как и всех патриотов страны. Правительство отнеслось к разоблачённым монархистам с предельной мягкостью. Хотя сразу же стало ясно, что Бротье и Прель, получавшие щедрую помощь из-за рубежа, готовили своё чёрное дело на протяжении почти целого года, и хотя вожаки заговора, стараясь спасти жизнь, шли на весьма откровенные признания, следствие было быстро прекращено, а решение суда вызвало только недоумение и гнев честных республиканцев: один лишь Прель, ставший козлом отпущения, был приговорен к десяти годам тюрьмы; для Лавилернуа срок заключения ограничился годом, Бротье же и остальные заговорщики были оправданы.

Стало ясно, что Директория сражается с врагами слева и справа различным оружием: если против «террористов» она применяет остро отточенную сталь, то роялистов бьёт, подобно гладиаторам Коммода, мечом, изготовленным из дерева.

Процесс бабувистов начался 2 вантоза V года Республики (20 февраля 1797 года).

Длительные приготовления дали возможность правительству тщательно подобрать состав суда.

Председатель, гражданин Гандон, был хорошо известен как верный и исполнительный чиновник Директории. Ему было абсолютно неважно, кто прав, кто виноват, — он получал задание и делал всё для того, чтобы задание выполнялось и хозяева оставались довольны. Так и на этот раз он не собирался отступать или идти кружными путями — нужно было осудить «анархистов», и председатель заранее знал, что они будут осуждены.

Под стать председателю суда были и «национальные обвинители» Вейяр и Байи. Первый из них стремился стать депутатом и рассчитывал, что удачное проведение дела осуществит его мечту; второй, вне зависимости от всего остального, люто ненавидел «террористов» и мечтал о монархии, что делало его злобную запальчивость по отношению к Равным вполне искренней и достаточно впечатляющей.

На таких людей правительство вполне могло положиться.

Обвинение располагало свидетелями.

Среди них, разумеется, первое место занимал Гризель. Подсудимые пытались отвести этого «свидетеля», многократно напоминая, что он был доносчиком, имевшим корысть от своего чёрного дела, и вследствие этого по закону не мог выступать на суде. Но государственные обвинители придумали смехотворную уловку: они квалифицировали Гризеля не как «доносчика», а как «разоблачителя преступления», поскольку-де свой первый донос он сделал не полицейским, а самой Директории.

Кроме Гризеля свидетелями обвинения выступили многочисленные шпики и полицейские агенты, показывающие именно то, что от них требовали.

Здесь, правда, хозяев положения подчас ожидали весьма неприятные сюрпризы.

Солдаты бывшего Полицейского легиона Менье и Барбье за участие в беспорядках были приговорены к десяти годам тюрьмы. Им намекнули, что срок может быть сильно сокращён, если они дадут нужные показания по делу Бабёфа. Однако, доставленные в Вандом, оба не оправдали ожидания властей: они отказались от всего, что им было ранее внушено, приветствовали бабувистов как своих братьев и заверили, что сочтут за честь разделить их судьбу и славу.

Главный представитель защиты, Пьер Франсуа Реаль, был человеком умным, ловким, хорошо знавшим, что надо и чего можно желать в данный момент. В прошлом — заместитель прокурора Коммуны Шометта, в будущем — сановник и любимец Наполеона, он всего лишь несколько месяцев назад громил Равных в прессе и утверждал, будто Бабёф «получает деньги от Питта». Сегодня Реаль брался защищать бабувистов, поскольку видел, что процесс обещает быть громким и ещё больше упрочит его репутацию опытного и талантливого адвоката, а пренебрегать подобным конечно же не стоило.

Обвинительный акт, предъявленный Бабёфу и другим заключённым, гласил, что они «обвиняются в заговоре, имеющем целью уничтожение конституции III года, и свержение правительства, восстановление конституции 1793 года, уничтожение двух законодательных Советов, Исполнительной директории, гражданских и военных властей, вооружение одних граждан против других и грабёж собственности».

Представители прокуратуры уже с первых заседаний потребовали крови своих жертв.

— Здесь налицо преступный заговор, — утверждал обвинитель Вейяр, — который законы всех наций карают смертной казнью!..

Перед подобной угрозой подсудимым надлежало выработать единую тактику по отношению к суду. Это оказалось делом очень нелёгким.

Обвинение было выдвинуто против шестидесяти пяти человек; из них восемнадцать, в том числе Лепелетье, Друэ, Ленде, Россиньоль, Менесье, Буэн, Фике, Бодсон, сумевшие избежать ареста, обвинялись заочно. Сорок семь, сидевших на скамье подсудимых, связали свою судьбу с заговором далеко не в одинаковой степени; только половина из них принимала в нём участие, да и то но всегда непосредственное. Между тем характер обвинения делал вполне вероятным для всех смертный приговор. Поэтому, когда Бабёф с момента допроса Кошоном и письма Директории твёрдо стал на линию признания заговора и отказа от каких-либо увёрток и запирательств, это вызвало резкий протест со стороны менее скомпрометированных и вовсе не скомпрометированных обвиняемых.

Идя навстречу большинству, Бабёф и Буонарроти согласились формально отрицать наличие заговора, что, учитывая прежние их высказывания, большое количество изобличающих документов и пространные показания Гризеля, оказалось почти невыполнимой задачей.