Кровавый след - Деон Мейер

Они решили, что у выхода ее кто-то подобрал.

Лукас Беккер рассказал Милле о том, как он похитил Шахида Латифа Османа.

Он сказал: скорее всего, все закончится через несколько часов. Он хотел перехватить Османа и его машину у мечети, пересадить его где-нибудь по пути в «гольф», чтобы удостовериться, что за ними никто не следит, поехать в Блуберг, привязать Османа к стулу в наемной квартире… Он собирался освободить Османа после того, как ему вернут деньги.

Вначале все шло по плану. У мечети Осман был очень напуган, потом узнал Лукаса, потому что тот уже приезжал к нему домой. Послушно сел в свою машину, за руль, ехал, куда было велено, и все время повторял:

— Шабангу врет. У меня нет ваших денег.

На что Беккер терпеливо отвечал:

— Значит, вам придется их достать.

Первая трудность возникла, когда он силой вытащил Османа из машины рядом с железнодорожными путями в Вудстоке. Он заметил, как Осман сунул руку в карман.

— Не надо! — закричал Беккер и прицелился в него из пистолета, но Осман не реагировал.

Лукас повалил его на землю, выкрутил руки и приставил ствол пистолета к его щеке.

— Лежи тихо!

Тело Османа страшно напряглось; в глазах появилось отчаянное выражение. Беккер, остро сознавая, что время уходит, сорвал с заложника куртку и обыскал ее. Нашел только мобильник, швырнул его за ограду.

Тогда Осман вскочил, но, как ни странно, не убежал, а попытался снова сесть в машину.

— Что ты делаешь? — крикнул Лукас, останавливая его.

— Сумка! — задыхаясь, проговорил Осман.

Сумка… Когда Осман выходил из мечети, у него на плече висела сумка.

Не выпуская Османа, Лукас нагнулся и достал сумку из салона. Надо было спешить, потому что преследователи приближались.

Как только они перешли пути, в тупичке между фабричными корпусами, Осман попытался отобрать сумку у Лукаса:

— Отдайте мне!

Лукас выдернул сумку и ответил:

— Пошли!

Осман, на лице которого было написано отчаяние, шагал все медленнее и то и дело хватался за грудь.

— Сердце, — сказал он.

— Хватит врать. Пошли!

В «гольфе» Осман сел сгорбившись; он побледнел, на лбу выступил пот, он часто дышал. Дрожащая рука медленно потянулась к черной сумке.

— Оставь сумку в покое! — Лукас посмотрел Осману в глаза, увидел в них дикий страх. Рука дернулась к левому плечу, лицо исказилось от боли. Но Лукас Беккер все еще не верил ему.

— Мне надо принять лекарство! — простонал Осман.

Лукас, не обращая на него внимания, сосредоточился на дороге. Он часто поглядывал в зеркало заднего вида.

Вдруг Осман завалился на бок. Беккер выругался и остановился. Приподнял голову Османа, увидел, что у того закатились глаза. Он схватил его за запястье, с трудом нащупал пульс и понял, что у его заложника сердечный приступ. В свое время его учили приемам первой помощи. Он понимал, что следующие пятнадцать минут значат для Османа жизнь или смерть. Приступ изменил все. Он поехал в город, повез потерявшего сознание Османа в ближайший медицинский центр, больницу имени Кристиана Барнарда. Остановился у приемного отделения, втащил Османа внутрь и позвал на помощь. К ним бросились санитары, он помог положить Османа на каталку. Объяснил, что у этого человека случился сердечный приступ; он солгал, сказав, что только что нашел его неподалеку, на улице.

С Османа сняли мусульманский халат, приставили к груди стетоскопы, надели на лицо кислородную маску и увезли через турникет.

— Перед тем как ехать за тобой, я позвонил в больницу. Его личность до сих пор не установили; говорят, что состояние у него критическое. Если он умрет… Я думал, что за нами ехали его люди. Его телохранители. Думал, что за мной следили его люди. Но когда ты по телефону сказала о ПРА… Это все меняет. Они наверняка думают, что я как-то причастен. Думают, что я убил Шабангу. Теперь они решат, что я убил и Османа.

Сначала Янина Менц швырнула в дверь степлером. За степлером последовало пресс-папье. На двери кабинета осталась еще одна отметина.

— Господи боже! — сквозь зубы процедила она, вскочила и начала мерить комнату шагами. Лицо у нее побагровело от ярости.

Тау Масило сидел на месте. Он не защищался.

Домохозяйка, автор отчетов, дилетантка убежала от профессионалов из Президентского разведывательного агентства!

Что тут скажешь?

Он отпер дверь бунгало пляжного клуба «Биг-Бэй» и пропустил ее вперед. Внутри все было декорировано очень пестро: обитая ситцем мебель, стены цвета морской волны, открытая гостиная и кухня. Она положила пакет с покупками на кухонный стол рядом с черной сумкой. Повернулась к нему, крепко обняла. Он обвил ее руками, но напряжение так и не отпустило его.

— Милла, тебе нельзя здесь оставаться…

Она вопросительно подняла на него глаза.

— Это мои трудности, — сказал он. — Мои проблемы. Мой риск. Тебе они ничего сделать не могут, ты ни в чем не виновата. Тебе надо держаться от меня подальше, пока все не кончится… Ты… Обстоятельства…

Она покачала головой, понимая, что не может сейчас ему ответить: слова будут неправильными, как когда она исповедовалась в машине.

— Когда ты ел в последний раз? — спросила она.

68

Лукас, любовь моя!

Опять аллитерация, так вышло не нарочно, но я сразу обрадовалась. Вот в чем, кстати, корень проблемы.

Потому что моя жизнь — это поток слов, стремительный поток, река, которая никогда не прекращает свой бег. Я не утопающий, которого смыло течением, а создание, живущее в словесной реке. Меня радуют мысли и слова, которые я слышу, читаю и пишу. Слова во мне и вокруг меня, они проходят сквозь меня и никогда не прекращаются. Я ныряю, плаваю, плескаюсь в словесной реке, в ней я живу, это моя естественная среда обитания, я вижу и чувствую слова, слышу их и ощущаю их на вкус. Для меня словесная вода коричневая; в ней плавают бесцветными пузырьками союзы, частицы и служебные слова. Некоторые слова серебристые, как рыбки, которые мечутся в воде туда-сюда и иногда выпрыгивают из нее, мерцая и переливаясь на солнце. Бывают слова-действия, они очень подвижные. Глаголы. Живые слова. А другие тяжелые, темные, как донные рыбы. Они медленно перекатываются, как камни, царапая, задевая песок. И вот я снова плыву в потоке, то останавливаясь, то двигаясь дальше. Слова — мой наркотик, мое лекарство, они нужны мне каждый день, как доза.

С речью все по-другому. Когда я говорю, меня часто уносит течением; на пути я встречаю водовороты, пороги и подводные камни; слова ускользают от меня. Но когда я пишу, когда есть только я и река, когда я могу открыть глаза под водой, я вижу каждое слово и ищу нужное, выбираю. Так я пишу. Я пишу много и часто; пишу уже давно. Письмо дает мне власть. И в этом заключается проблема.

Мысли и написанные слова не становятся жизнью. Они повествуют, но не живут. Они фантазируют (что мне особенно хорошо удается), но фантазии — призрачные истории, тени слов, миражи, которые тают, если подойти к ним слишком близко. Фантазии — реки, которые пересыхают. Лукас, у меня нет настоящей истории. Позавчера я начала писать книгу. Я решила начать с моего главного поступка в жизни — побега. В сорок лет я решила начать жизнь заново. Вот к чему свелось предыдущее существование, вот в чем заключался единственный источник конфликта, самая высокая вершина и самая глубокая пропасть. Может быть, ты лучше меня поймешь, если я скажу: еще до того, как я с тобой познакомилась, я влюбилась в твою биографию, которую меня заставили включить в твое досье. Ты — тот, кем я хотела стать, все, о чем я мечтала для себя; открыватель, деятель, путешественник, который не боится риска. Ты следуешь за своим сердцем, страстями и интересами, ты экспериментируешь, ты живешь. А я сидела перед компьютером и думала: вот было бы здорово написать о таком человеке, как ты. Какая чудесная вышла бы книга!

Сегодня утром (а кажется, в другой жизни) я сидела на пляже в Милнертоне, и меня спасла боль в руке — потому что напомнила о том, что и я способна на поступок. Не важно, что именно я сделала, важно другое. Движимая стыдом и гневом, я не ушла в себя, я дала сдачи.

Мне удалось дать им сдачи еще несколько раз. Сначала с помощью одного телефонного звонка я добилась того, чтобы мне вернули мои дневники. С тех пор я ускользаю от них, убегаю, переодеваюсь и хитрю. Глаголы, слова-действия. Сердце у меня билось часто, руки дрожали, я ехала в маршрутке, потом в пригородной электричке — и то и другое впервые. Что бы сказали обо мне мои дурбанвильские соседки? Я открыла для себя другой мир, пересекла границы, я краешком задела опасную жизнь. Теперь мне есть о чем написать, Лукас, об одном дне, прожитом по-настоящему. Теперь и у меня есть крупица собственного опыта. Наверное, ты уже догадался, что я пытаюсь сказать: что я, выражаясь твоими словами, не имею права «держаться подальше». Я хочу большего, хочу жить больше, испытать больше!