Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа - Дэвид Г. Роскис

реалистической мане­ре. Дер Нистер, как и другой символист Алексей Ремизов, был вынужден писать для детей. И как русские поэты и писатели искали в православной церкви тайное знание и еще живые христианские мифы, так и Дер Нистер стремился к еврейским мистическим традициям17.

Акции рабби Нахмана, как мы видели, сильно выросли к 1920-м гг., по крайней мере в Берлине. Бубер (1908), Городецкий (1922) и Клейнман (1923) предпринимали попытки переписать «Сказки» современным языком; вернувшись до­мой в Бердичев, брат Дер Нистера Агарон пы­тался возродить традицию изнутри. Хотя сказки Агарона не сохранились, можно смело предпо­ложить, что они больше принадлежали восем­надцатому веку, чем двадцатому. Это не было искусство творческой измены. Но Пиня, следуя уже знакомой модели бунта, утраты и возвраще­ния, смог возродить наследие хасидского масте­ра благодаря пророкам и поэтам русского воз­рождения. Если бы Дер Нистер не порвал с про­шлым столь решительно, рабби Нахман никог­да не стал бы святым покровителем идишского символизма.

Из изучения мистических «Сказок» Нахмана, которые Дер Нистер вскоре использовал для соб­ственных художественных целей, он почерпнул следующее: i) любой настоящий сюжет содер­жит загадку; 2) описание процесса тикуна или исправления, важнее, чем описание конечно­го результата, поэтому лучше оставить рассказ вообще без финала, чем снабдить притянутой за уши концовкой; з) безымянные, архетипиче- ские герои предпочтительнее исторических, по­этому надо следовать модели волшебной сказ­ки, а не легенды; 4) рассказчик должен создать собственный символический пейзаж, в котором лес — это, скажем, обиталище чертей, а пусты­ня — место непримиримой борьбы с самим со­бой; 5) описывать различные уровни бытия сле­дует через рассказы внутри рассказа, лучше с по­мощью изложения снов. Дер Нистер стремил­ся создать у читателя ощущение остановивше­гося времени, отдавая должное смысловым воз­можностям каждого слова, и воссоздать священ­ное братство читателей с рассказчиком, который стоит среди них, как пророк18.

Назвав свой первый рассказ просто А майсе (1913), почти так же, как рабби Нахман, который без особых церемоний объявил: «Пришло время начать мне рассказывать сказки», Дер Нистер вво­дит своих главных действующих лиц: нозир, от­шельник, живущий вдалеке от человеческого жи­лья, его компаньон-животное (или ребенок) и до­вольно смешная компания мелких чертей —хой- зек, пец, ништ-гутер (насмешник, бесенок, нечи­стый), — которые говорят стихами и загадками19. Дело происходит зимой, буквально на краю све­та, и чертям скучно. Лучшее, что они могут при­думать, это похитить козла, принадлежащего от­шельнику и валд-цигеле, то есть лесную козоч­ку, — невинного двойника демонического козла. Техника рассказа внутри рассказа может пока­заться знакомой. Но это лишь ширма, потому что отшельник из сказки о ведьме действует особен­ным образом. После нескольких лет одиночества, ежедневных коленопреклоненных (подобных христианским) молитв, отшельник безропотно, без внутренней борьбы принимает свое предна­значение. Вся история отшельника, все его иска­ния — это только плод воображения ведьмы.

Однажды летним днем отшельник заблудил­ся в лесу и встретил неизвестного, который дал ему туманные наставления, а потом столкнулся с карликом с лицом евнуха и похожим на шута. Этот демонический персонаж объясняет отшель­нику, что надо найти свиток, спрятанный в гор­ной пещере, а свиток этот откроет, что истина ле­жит на земле, в «семени». «Но смотри, — предо­стерегает Человек. — Берегись советов, остере­гайся случайных встреч... твое желание — твой враг, спешка — твой предатель, удача — твой друг, и только терпение всегда на твоей стороне» (139). Логика очевидных случайностей указывает на неопределенность конфликта, человеческой воли и инициативы. Пассивность — высочайшее достоинство человека, и отшельник должен соот­ветствовать этому качеству, даже если оно навя­зано дьяволом.

Если это мистическая виа пассива20, то тут что-то не так. «Истина лежит на земле» — до­статочно известный афоризм Коцкого ребе, зна­менитая парафраза из Пс. 84:12, девиз его про­должавшейся всю жизнь борьбы за абсолютную правдивость21. Но семя невыразимой истины, за которым стремится отшельник, очень далеко от религиозной дисциплины, которую Коцкий ребе пытался насадить среди своих избранных соратников — искателей правды. Суть деятель­ности отшельника — в ее крайнем индивидуа­лизме. Несмотря на то что по пути он встреча­ет множество волшебных помощников, в том числе Скитальца, который чрезвычайно похож на него самого, истину можно постичь только в одиночестве. «Аз гейлик ди вегн, нор гейликер гейерс., — говорит ему Скиталец идеальным ам­фибрахием. — Гебенчт из дер гангун гебенчер дос гейн, ун гейн гейст... базундер» («Дороги священ­ны, но путник священней. Блаженно движенье, идущий блаженней, идущий... отдельно»; 149). Чем глубже он заходит в лес, тем больше он дол­жен черпать из самого себя, «из святого в Святая Святых» (139).

Пока продолжаются внутренние поиски, кар­лик и лесные черти подвергают отшельника раз­нообразным испытаниям: искушая его богат­ством, насылая на него ужас и сомнения, страх и вожделение, — но все это ничто по сравнению с последним: они заставляют его ничего не делать, ожидая с козочкой непонятно чего. Когда-то по­добное испытание выпало первому министру из «Сказки о пропавшей царевне» Нахмана, но здесь испытание становится целью само по себе, и ко­зочка символизирует остановку воли, идеальное состояние иронического удивления22. Сам акт ожидания, по схеме Дер Нистера, это форма са­моочищения.

Три испытания, затем еще одно, и длинный рассказ заканчивается. За тремя испытаниями следует кульминационная третья часть и три по­мощника (Человек, Пташка и Лунный человек), последний из которых сообщает отшельнику о ведьме, которая должна рассказать чертям сказ­ку, чтобы освободить своего козла. И сидеть они будут как раз на том месте, где зарыто семя. И вот в таинственный час приходит козел и зовет от­шельника и его козочку вновь пуститься в путь. Теперь приходится продираться сквозь снег, а ведьма в это время рассказывает чертям ту са­мую искупительную историю, которую мы чита­ем; финал прерван прибытием отшельника, кото­рый спугнул чертей, освободил ведьму и нашел место, где зарыто семя. Поиски возвращаются в заданные изначально литературные рамки.

Состязаясь с самыми оптимистическими сю­жетами рабби Нахмана, «Рассказ об отшельни­ке и козочке» (как впоследствии переименовал его Дер Нистер), это рассказ о тройном тикуне: ведьма освобождает своего козла из плена, рас­сказывая длинную и соблазнительную сказку о тех самых чертях, которые удерживают его в за­ложниках; отшельника, который в сопровожде­нии лесной козочки находит семя истины, пре­одолев личное желание; и два рассказа в одном, которые доказывают окончательную победу че­ловеческой, творческой реальности над бесов­ской. Ключ к смыслу истории лежит, как и у раб­би Нахмана, в остранении стандартного лите­ратурного репертуара, тех «сказок, которые рас­сказывает весь мир». Главное действие состоит в бездействии; арена величайшей борьбы разво­рачивается в пустом пространстве — очищение в лесу, в покинутых развалинах. Присутствие специфически еврейских маркеров служит толь­ко для того, чтобы скрыть искажение традици­онных еврейских