Подруги - Фэй Уэлдон

Разумеется, в двух актах с несколькими персонажами и единым местом действия, чтобы поменьше были расходы на постановку, и одним большим антрактом, чтобы побольше была выручка в буфете от продажи спиртного и мороженого.

— Даже и не пытайся, — сказал Алек. — В драматургии главное — верный расчет.

— Одному научил ты меня, Алек, — ответил Брайен. — Писатель — сутенер у музы, а не любовник.

Может, сменить агента? Легче было умереть.

Рождество 1978 года Брайен провел в новом доме Алека, в Белгрейвии[37]. Одна из неприступных девиц Алека оказалась вполне доступной, и теперь Алек жил с ней, а жена Алека — с бывшим любовником этой девицы.

— Играем в маму и папу, — пробурчал Брайен, склонившись над тарелкой с рождественским пудингом. — Это попроще, чем в мужа и жену.

Но подруга Алека готовила бесподобное желе с коньяком, отец ее служил в Комитете лесного хозяйства, в комнате стояла пушистая елка с темно-зеленой хвоей и настоящими корнями, и они собирались держать ее в кадке на балконе до следующего рождества. Брайена вдруг охватила нежность к ним обоим; неправда, что западный мир шатается на своих ослабевших ногах, как твердили со всех сторон, просто он, как и сам Брайен, переводит дух, собираясь с силами, и скоро возродится помолодевшим, обновленным, полным кипучих сил и твердой воли.

И словно для того, чтобы этот взлет оптимизма обрел свою причину, весной 1979 года Брайен влюбился.

Чувство, которое он испытывал, было для него совершенно новым. То, что он раньше принимал за любовь, на деле оказалось смешением вожделения и страха, а еще простым житейским расчетом — кто же будет гладить ему рубашки и стирать носки, если предмет вожделения покинет его, к тому же, что ни говори, приятно сознавать, что у дешевой мелодрамы, в какую он превратил свою жизнь, есть терпеливый и сочувствующий ему зритель. Охваченный новой любовью, Брайен чувствовал, как он возрождается и заново познает глубокий духовный смысл того таинства, которое свершается или должно свершаться между мужчиной и женщиной. В порыве восторга он написал Рэй и попросил прощения.

Рэй ответила ему дружеским письмом, сообщила, что ждет ребенка и счастлива; еще она написала, что в их несложившейся семейной жизни виноват он, Брайен, со своей утробной завистью. Теперь-то она знает, что рожать детей — единственное настоящее творчество, в сравнении с которым меркнут и драматургия, и кино. Но мужчины на большее не способны.

Брайен прочитал письмо Линде, девушке, в которую влюбился. Она слушала, кивая головой и улыбаясь. У нее были длинные светлые волосы, белая кожа с нежным розовым румянцем, мелкие зубки и маленький рот, полная грудь и полная фигура. Маленькие белоснежные ручки, маленькие ножки. Линде исполнилось двадцать два года. Жила она в провинции. Говорила только в случаях крайней необходимости тихим писклявым голоском, с игривой картавостью, характерной для уроженок Девоншира. Они встретились в небольшом местечке на побережье, где Линда работала официанткой в гостинице; Брайен приехал туда с группой киношников снимать сцену погони — красотка из ЦРУ в черном гидрокостюме преследует верзилу на водных лыжах.

Брайен был не прочь переспать с девицей в гидрокостюме, но он потерял всякий интерес к этой пошлой интрижке, когда в ресторане увидел Линду. Она стояла у окна, и утреннее солнце ореолом светилось в ее волосах, оттеняя грустную прелесть лица. Линда принесла Брайену апельсиновый сок. Глядя, как она стоит опустив глаза, он подумал, что только такой и должна быть женщина, — ясно, отчего ему так не везло с ними до сих пор; она, наверное, похожа на его мать в молодости. Линда подняла глаза, и взгляд ее напомнил ему статую мадонны, которую он видел в классной комнате католической школы, куда недолго ходил в семилетнем возрасте: в этом взгляде было понимание, прощение и в то же время призыв. Голубые глаза, лоб точно из алебастра и спускающаяся до бровей нелепая шапочка официантки, словно апостольник на деве Марии. Брайен влюбился в нее.

— Ну и ну! — воскликнул Алек. — Ты что, спятил?

Брайену стало ясно, что с Алеком говорить не о чем.

— Послушай, — продолжал тот. — Моя Лайза хотя бы студентка, изучает английскую литературу и даже получает приличные оценки. Но эта девица — официантка!

В действительности Линда работала официанткой только летом, временно. Она рассказала Брайену, что живет с родителями в восточном Девоншире, там у них гараж, и Линда помогает им по хозяйству.

— Вот и прекрасно, что она официантка, — ответил Брайен. — В конце концов я возвращаюсь туда, откуда вышел. К настоящим людям, которые делают настоящее дело и живут простой, честной, трудовой жизнью.

— Ну и ну! — только и сказал Алек.

В то долгое знойное лето Брайен написал для телевидения пьесу о любви, в четырех частях, полную такой страсти, что проняло даже критиков и недругов. Алек помалкивал, и тут неожиданно пришло письмо от Одри. «Боже мой, — писала она, — у нас с тобой все было иначе. А жаль. Наверное, я виновата. Элен учится на медсестру. Может, стоит использовать телевидение не для дурацких исповедей, а для борьбы за повышение заработной платы?»

Все же это лучше, чем ничего.

Линда переехала к Брайену в Лондон. Она ни в какую не соглашалась с ним спать, хотя этому никто не верил. Линда берегла девственность. Ее родители тоже этому не верили и отреклись от нее. Она то и дело писала домой письма на тонкой голубой бумаге в линеечку и с ободком из фиалок. У Линды был детский почерк, неровный и старательный, и писала она с ошибками. Брайена это умиляло. Он сам был не в ладах с орфографией.

Родители не торопились с прощением.

— Я обманула их, — твердила Линда тихим голоском. — Они так верили мне.

— Может быть, нам пожениться? — предложил Брайен, хотя во всеуслышание поклялся, что никогда больше не сделает этой глупости. Линда задумалась.

— Наверное, хорошо бы, — ответила она. — Тогда они меня простят. Я так хочу, чтобы ты с ними познакомился! Ужасно скучаю по маме и братьям.

Они решили пожениться на рождество. Раньше не получалось. Брайен должен был уехать на три месяца в Лос-Анджелес, где по его сценарию снимался фильм. Боевик.

Брайен колебался, брать ли с собой Линду, но она сама наотрез отказалась ехать.

— Я вернусь домой, буду готовиться к свадьбе, — сказала она. — Так лучше. Я не слишком подхожу для твоих образованных друзей.

— За это я и люблю тебя, — сказал Брайен. Он сам понимал, что Линда будет проигрывать рядом со стройными, длинноногими и загорелыми красотками. Она не любила загорать, у нее потом лупился нос.

Брайен хотел, чтобы бракосочетание состоялось в муниципалитете, но Линда мечтала о венчании в деревенской церкви, о белом свадебном платье с пышными рукавами; Брайен уступил.

— Чтобы сделать все как положено, понадобятся деньги, — робко сказала Линда. Раньше она никогда не заговаривала о деньгах. Брайен выписал чек.

— Но у меня нет счета в банке.

— По этому чеку деньги для тебя получат родители, — предложил он.

— У них тоже нет счета в банке, — ответила она, и Брайен удивился. Что они за люди?

— У них всего лишь небольшой гараж, — сказала Линда, словно оправдываясь.

Брайена это устраивало. Он решил, что деревенская почва сродни пролетарской, вскормившей его на заре жизни. Он летел в Лос-Анджелес первым классом через Северный полюс и даже не пытался ухаживать за сидевшей рядом молодой женщиной. На ней были кроссовки, а в руках она держала серебряную коробочку с витаминами; женщина сказала, что ведает больницами.

— Как администратор? — поинтересовался Брайен.

— Как владелица, — ответила она, и от того, что внизу восток становился западом, а солнце поднималось там, где только что зашло, и от выпитого шампанского Брайену почудилось, что мир летит в тартарары, его охватила тоска по Линде, по ее холодной прелести, по ножкам в туфлях на высоких каблуках, а не в этих кроссовках, хотя и удобных, но таких неженственных. Холодная? Слово резануло его. Так не скажешь о деве Марии. Холодная.

Угораздило же его влюбиться в деву Марию. На Малибу-Бич ослепительные Марии Магдалины вызывали в нем почти что отвращение: человекоподобные твари, они кружатся в брачных танцах, послушные хозяину студии, как звери в цирке послушны бичу дрессировщика, — словно фантазии выдыхающегося мира киногрез обрели плоть и кровь. Они не волновали его.

Теперь-то Брайен понимал, что дело вовсе не в нем, не в его склонности к случайным связям, просто раньше ни одна женщина не пробуждала в нем настоящего чувства. «Ну и ну», — только и сказал Алек в телефонную трубку на другом конце света, однако поднял комиссионные до пятнадцати процентов; весной, когда к Брайену сошла с небес Линда, дела его пошли в гору, и он, похоже, оправдывал надежды, возлагавшиеся на него в молодости, — если не как новый пророк, то как дойная корова.