Детство - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Потому не выдержал я каторги етой, с побоями постоянными да похлёбкой пустой, да и сбежал! Будь он хоть сто раз тиран да пьяница, но если б учил, то остался бы.
Попервой тяжко было, я в Москве быстро освоился, потому как сообразительный и рукастый».
Хмыкаю, представляя тётушку и Ивана Карпыча, читающих, ну то есть слушающих, ети строки. Они-то помнят меня недотёпой раззявистым, а тут такое! Небось отпустят што-ништо ядовитое, а уж Аксинья, та точно не удержится.
«… рукастый. Сперва с земляками своими жил, ничево так! Нашлись даже знакомцы отца моево, солдата героическово, медалями награждёново.
На Ходынке тож был, покалечился так, што в больницу попал. И кружку орлёную потерял дареную, што особенно обидно.
Потом всякое было, но ничево, грех жаловаться. Сыт почти всегда, одет-обут, в тепле.
Грамоте вот начал учиться, да всерьёз. Екзаменовали недавно, так дивилися – говорят, што диплом церковной школы хоть сейчас выдавать можно, и похвальный притом. Так што думаю пойти по умственной части, и будет у вас образованный племянник. Может даже, на фершала выучусь! Ну или на механика. Не знаю пока, што интересней и уважительней, думать буду.
Недавно деньги у меня образовались. Не воровские!»
Хм… а вот тут враки мал-мала. Сам-то я их честно заработал, но как раз воры и дали.
Спал себе спокойно, да за ногу – дёрг! И снова Максим Сергеевич, морда усатая – сидит, за живот дёржится. Ну, думаю, што за дежавю, што за День Сурка?!
А тому и смешно стало! Сидит, хихикает как дурачок, да охает, влупил-то я ему крепко!
– Пошли, – Говорит, – в Каторгу плясать! Иваны гуляют, да и тебя позвать велели. Пошли, пошли! Опасно таким людям перечить! Да и спокойней тебе на Хитровке будет, коли за твоей спиной такие вот головорезы незримо стоять будут!
Ну, пошёл. А куда бы я делся? Вспоминать не то штобы противно, но и не приятно. Пьяные, кровью от них чужой пахнет, глаза белесые от водки и кокаина. Ужас!
Ничево, плясал на полу заплёванном, и брейк нижний тоже. Куда денусь-то? Отсыпали денег, четыре сотни почти, грех жаловаться! Што-то на пропой соседям моим пошло, што-то детворе хитровской на сласти. На пятьдесят рублей пряников и леденцов, а?!
Ну а триста рублей при себе. Думал учительшам отнести, но по такой погоде опасливо – не дойду, да и выследить могут. А родственникам, так оно и ничево, понятно всем, дело семейное. Только как писать-то? Воровские ведь деньги, хоть сам и не воровал!
Снова грызу карандаш. А ведь и от иного купца деньги – хуже воровских, ей-ей! Хлудов тот же, ну ведь ей-ей – кровищи на нём много больше, чем на всех Иванах московских[73]! А сколько таких? Так што…
«…Не воровские случайные, да я их честно заработал. Так што и подумал родным помочь, вам то есть. Посылаю на хозяйство двести пятьдесят рублей. Лошадь там купите, корову и што ещё нужно.
Аксинья небось невестится уже, ей приданое всяко-разное требуется. Кланяюсь ей и прощаю все тумаки и слова обидные, всё ж родственница. Жениха желаю хорошево, и што важно – непьщего!
Привет передайте деревенским – скажите, о каждом помню, и о некоторых даже добрую память имею.
Племянник ваш, Панкратов Егор Кузьмич, написал собственноручно.»
А ничево так! Отлежится письмо, потом ещё раз-другой перепишу, а потом и набело!
Хрустнув пальцами, начинаю новое.
«Здравствуй, друг мой самолучший, Санька Чиж!
Пишет тебе собственноручно Егорка. Поклонись за меня бабке своей и скажи, што познания её травные лишними не были. Помню слова её добрые, руки ласковые и щи, которые мне наравне с тобой иной раз наливала. Ухи драные помню тож, но не в обиде, за дело обычно драла, хотя и не завсегда.
Проживаю я ныне в городе Москве, сбежав от сапожника, коему меня в ученье отдали, а оказалося, што в прислугу. Сбежал я о тово аспида лютова, и теперь живу своей жизнью, сам себе хозяин и голова.
Живу неплохо, грех Боженьку гневить. Сыт, одет, обут, при уважении. Помню я о тебе, друг мой Санька. Помню и посылаю потому пятьдесят рублей, што в Москве заработал. Пока так, сколько могу.
Получится если, то и ещё вышлю, а потом, вот ей-ей, приеду за тобой и увезу в Москву! Будет сызнова дружить, город покажу, а он огроменный и здоровский! А потом вернёмся мы с тобой, да и пройдёмся по деревне в лаковых сапогах, да с гармошками! Уже скоро, Санька. Жди!
Твой лучший друг, Панкратов Егор Кузьмич»
– Егор Кузьмич, сударь, – Раздался хриплый голос судьи, – не соблаговолите ли сходить за спиритусом вини?
– Уже выжрали?! – Вырвалось у меня, – Кхм… ужели прикончить изволили остатки влаги живительной? Ведь по самым скромным расчетам, хватить её должно было мало что не до середины Масленицы.
– Ах, сударь вы мой, – Вздохнул Живинский, ворохнувшись тяжко на нарах, – по молодости и недостатку опыта вы брали в расчет исключительно обитателей нашего пансиона. Кхм! Кхе-кхе! А ведь помимо пансионеров, с визитами вежливости навещает нас немалая часть хитровского Олимпа.
– Вы правы, Аркадий Алексеевич, – Склоняю голову, привстав и щёлкая опорками, – не учёл, а ведь должен был! В свое оправдание скажу лишь, что не имею вашего жизненного опыта.
– Дьяволы! – Из-за занавесок высунулась усатая рожа Милюты-Ямпольского, – Кончайте свои экзерсисы словесные! Дай мальцу денег, да и пусть сходит за водовкой!
– Экий вы торопыга, Максим Сергеевич, – Покачал головой судья, да и зарылся куда-то в недра своего нумера.
– А вы знаете, – Растерянно сказал он пару минут спустя, – и нету! Помню же… а! Как же, в долг пораздавал! Замерла сейчас жизнь хитровская, непогода привычному заработку мешает.
Все пансионеры наскребли меньше пяти рублей, што для страждущих откровенно мало. Так только, на понюхать.
– Егор Кузьмичь, голубчик, – Начал было просительно Живинский.
– Ладно, господа хорошие, понял! На свои куплю, но штоб с отдачей!
Обув сапоги и надев шубейку прямо поверх зипуна, я шагнул в метель. Благо, хоть идти-то недалеко!
* * *
Аркадий Алексеевич тяжело слез с нар и посеменил в сторону нужного ведра. Сделав свои дела, он зашаркал назад, но остановился у стола, привлечённый письмами.
– Двести пятьдесят? – Почти беззвучно сказал он, близоруко вчитавшись и приподняв кустистые седые брови, – Однако! Я думал, гораздо меньше. Родным отправляет… дело хорошее, но…
Бывший мировой судья задумался, постукивая пальцами по столу.
– …но ведь и
