Война Роузов - Уоррен Адлер

Гордая своей проницательностью и своим умением прокрадываться сквозь все опасности, она двинулась к черной лестнице. Он вытащил клин, который забил в дверь ранее, и вытащил болты из петель. Но она теперь знала, как справиться с такой проблемой. Вновь воспользовавшись, как она это называла про себя, «санным методом», она соскользнула вниз на спине. Препятствий, которые он понаставил на всех плоских участках ее пути, она легко избежала, и вскоре уже ползла по коридору к библиотеке. Там она осторожно набрала стаффордширских статуэток, сколько влезло в руки, с каминной полки и со столика в гостиной. Положив их в свою сумку, она стала возвращаться, стараясь двигаться по своим следам, минуя все его грубые неуклюжие западни.

Она поднялась наверх по черной лестнице с помощью своеобразной альпинистской техники, время от времени прибегая к секачу, чтобы покрепче воткнуть его в стену, а затем подтянуться, держась за его ручку. На любые меры есть свои контрмеры, говорила она себе, гордая своей изобретательностью, размышляя о том, как же он недооценил ее сообразительность.

Усевшись на корточки перед его комнатой, она выбрала двух Наполеонов из своей полотняной сумки, обезглавила их секачом и поставила перед дверью.

Затем написала на двери губной помадой: «Головы долой!» Не в силах сдержать усмешки, отошла, с помощью альпинистской техники проскользнула наверх и вернулась на ставший для нее привычным чердак.

Она лежала на своей убогой постели, не обращая внимания на жару, на пот, которым было облито ее тело, на неудобства, какие ей еще предстояло перенести. И радовалась. Она радовалась, что удалось провести его. Ее телом овладела эротическая истома, изысканное ощущение рассеянного экстаза, послеоргазмической дрожи. Соски грудей набухли, половые органы увлажнились.

Она была Барбарой, теперь она точно знала, кто она такая. Хозяйка сама себе. Борющаяся за выживание в джунглях.

ГЛАВА 30

Энн была парализована страхом. Она лежала на кровати в своей комнате, прислушиваясь к неровному ритму работы испорченного кондиционера. Казалось, сердце бьется с такими же перерывами. Должна ли она, спрашивала себя девушка, заявить в полицию о том, что случилось в доме? Но что она могла сообщить? Она никак не могла связно объяснить, что с ней произошло. Что там вообще происходит? Она представила себе, как беседует с детективом в пропахшей мочой комнате.

«Мне кажется, они собрались убить друг друга».

«Откуда вы знаете?»

«Я была внутри. Все в доме представляет угрозу для жизни».

«Что вы делали внутри дома?»

Она не боялась, что ее могут в чем-нибудь обвинить. Или боялась? Может быть, если бы ей удалось тогда поговорить с Оливером… Хотя бы просто дотронуться до него. Неужели это действительно Оливера она видела там, в окне оранжереи? Потерявший всякий цивилизованный вид, подобный зомби. Определенно не этого человека она любила. Любила? Теперь это слово вызвало в ней отвращение.

Но даже безмолвный, изможденный Оливер внушал ей меньший страх, чем сам дом. Он словно ожил, превратился в ужасающего, бездушного монстра. От воспоминаний о его жестоком приеме у нее снова заболело все тело. Их взаимная ненависть вдохнула в дом жизнь. Дом? Теперь он был ей отвратителен. Омерзение придало ей силы подняться с кровати.

Она больше не могла оставаться в комнате, поэтому оделась и спустилась вниз. На столе обнаружила записку от Евы. «Пожалуйста, перезвони мне».

Было раннее утро, но она все же позвонила, разыскав недовольного директора лагеря, который упрямился, пока она не сказала, что речь идет о деле чрезвычайной важности.

— От них не было никаких известий уже три недели. Я боюсь, Энн, — в голосе девочки безошибочно угадывались истерические нотки. — Джош тоже как на иголках. Мы страшно беспокоимся.

— Наверное, они задержались в отпуске.

— Я этому не верю. Почему у нас отключили телефон? Я даже посылала им телеграмму. Она пришла назад с пометкой «адресат выбыл». Но мои письма не возвращаются.

— Ну, — храбро заговорила Энн, — они просто не оставили никому своего нового адреса. Это значит, что они не собираются отсутствовать долго.

— Я звонила обеим нашим бабушкам. Они тоже ничего о них не знают. Они волнуются.

— Я, правда, не думаю, что есть причины волноваться. Видимо, им просто нужно было разъехаться и побыть в одиночестве.

— Я не верю в это, Энн. Извини.

Энн знала, что слова ее звучат не слишком убедительно.

— Я собираюсь вернуться домой и сама во всем разобраться, — продолжала говорить Ева.

— Послушай, но это же абсурд, — Энн едва смогла собрать силы, чтобы ответить.

— Так почему же они не позвонят? Почему не напишут? Что бы там ни происходило между ними, мы-то их дети! — она начала плакать, и голос ее закачался на острие панического страха. Энн почувствовала, как у нее самой в груди поднимаются рыдания. Не надо, взмолилась она.

— Я сама займусь этим, — торопливо заговорила она. — Я разузнаю, куда они делись, и передам им, чтобы они обязательно позвонили вам, потому что вы страшно волнуетесь. Я перезвоню сегодня вечером. Обещаю, — ей нужно время, чтобы все обдумать. И необходимо удержать детей подальше от этого чудовищного дома.

Наступила долгая пауза. Она слышала, как всхлипывает Ева. Ее отчаяние было непритворным, настойчивым. Энн захотелось оказаться рядом, чтобы обнять и успокоить девушку.

— Ладно, — ответила Ева, но в этом слове слышался ультиматум.

— Только не делай никаких необдуманных поступков, — предупредила Энн, тут же пожалев о сказанном, понимая, что эти слова еще больше насторожат Еву. — Пожалуйста, — добавила она.

— Я буду ждать твоего звонка, — согласилась Ева, на этот раз более холодно. Энн не сразу смогла выйти из телефонной кабинки, ее руки дрожали. Она смертельно боялась снова идти к дому Роузов.

Она шла навстречу все прибывавшему потоку пешеходов, не глядя переходила улицы, не обращала внимание на предупредительные гудки.

У нее не было никакого плана. И опять она раздумывала, стоит ли звонить в полицию. Имеет ли она право вмешиваться? Мысли метались в беспорядке. В одном она была уверена: ни за что на свете она не войдет снова в этот дом.

Снаружи он выглядел так же невинно, как и всегда: белый фасад и черные жалюзи сверкали на ярком солнце. Подойдя к двери, она постучала дверным молотком. Ее руки дрожали. Сердце оглушительно стучало в груди. Как и прежде, ответом ей была долгая тишина. Но на этот раз она поклялась себе, что не отступит. Она продолжала стучать, выбивая быстрый ритм, настойчивую трель, назойливое стаккато. Рано или поздно, им придется открыть.