Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа - Понсон дю Террайль

– Должно иметь свои последствия, – добавил Роше гневным голосом. – Я совершенно согласен с вами и потому-то всегда и готов к вашим услугам, но это будет не ранее того времени, когда я освобожу мою даму от всяких отношений к вам. Это, конечно, будет сделано завтра же. Ну, а послезавтра я буду иметь честь представить себя в ваше распоряжение.

– Тот, кто находится теперь перед вами, милостивый государь, – ответил. Рокамболь, – приехал только сегодня и собирался уехать завтра же «утром. Я смею предполагать, что это положение, в которое я был поставлен вами, дает мне право на некоторые преимущества, как, например, драться тогда, когда это будет возможно для меня.

– Вполне согласен.

– Ровно через неделю и в этот же самый час, так как я приеду поутру и буду иметь возможность успеть прислать вам моих секундантов.

– Хорошо, – ответил Фернан, – итак, через восемь дней я буду ждать ваших секундантов.

Виконт молча, но любезно поклонился Тюркуазе, пришпорил свою лошадь и быстро ускакал.

– Домой, – распорядилась Тюркуаза. Коляска повернула назад и помчалась. Фернан и Тюркуаза молчали всю дорогу.

Когда экипаж остановился у крыльца, Тюркуаза выпрыгнула из него, поспешно взбежала в отель и скрылась в своем будуаре.

Фернан последовал за нею.

Молодая женщина упала на диван и залилась слезами.

Фернан нагнулся к ней, взял ее за руку и тихо сказал:

– Женни!

Она вздрогнула и выпрямилась.

– Уезжайте! Я не хочу более вас видеть!

– Уехать… – повторил он с ужасом.

– Да, потому что это в первый раз теперь я заметила, какое я ужасное и недостойное созданье. Уезжайте, потому что я люблю вас и сама сознаю, что недостойна вашей любви. Уезжайте! Умоляю вас!

И при этом молодая женщина опустилась перед ним на колени, как бы прося о помиловании.

– Вы, – продолжала Тюркуаза, – единственный человек, которого я любила и который позволил мне надеяться в продолжение нескольких дней, что и погибшая женщина может восстановить себя.

Она была прелестна, говоря эти слова.

Фернан стоял молча и любовался ее чарующим взглядом. Наконец он не выдержал и, взяв ее за руку, проговорил:

– Женни! Вы были правы, говоря, что любовь восстанавливает женщину.

Она печально покачала головой.

– Да, вы были правы – продолжал он, – я не хочу знать прошедшего и желаю думать только о настоящем. Женни, забудьте все так, как я забываю. Женни! Я ничего больше не знаю, кроме того, что я люблю вас.

Он обнял ее и прижал к своему сердцу.

Но вдруг Женни вырвалась, она уже не плакала и сделалась холодна, решительна и полна гордого достоинства.

– Друг мой! – проговорила она, протягивая Фернану руку г – Благодарю вас за ваше великодушие. Я люблю вас, Фернан, и люблю так же сильно и страстно, как бы вас любила женщина настолько добродетельная, насколько я порочна, а именно потому я и решилась расстаться с вами. Идите, друг мой, возвращайтесь в ваш дом, к вашей жене и к вашему сыну. Увы! я, быть может, лишила вас привязанности вашей жены. Прощайте, забудьте обо мне и не – презирайте. Если бы вы могли знать…

– Я ничего не хочу знать! – отвечал Фернан решительно, я хочу знать только одно: любите ли вы меня?

– О, да, отвечала она голосом искренности и отчаяния.

– Я в этом уверен и поэтому никогда не решусь покинуть вас. Завтра вы отошлете этому человеку все, что вы получили от него: карету, лошадей, бриллианты, банковые билеты и даже купчую крепость на дом, за который ему тотчас же будет заплачено. Через неделю я его убью, – прибавил он, нахмурившись.

– Друг мой, – проговорила Тюркуаза, устремив на него глаза, полные слез, – вы не подумали о том, что, живя с вами, я все-таки останусь тем, кто я и теперь.

Фернан вздрогнул.

– Останусь содержанкой, т. е. рабой, животным, вещью своего хозяина.

– Вы дороги мне, в моих глазах вы никогда не будете…

– Я буду ею в глазах света и, наконец, в своих собственных глазах, а этого довольно. Вы женаты и на мне жениться не можете, а потому прощайте, прощайте навеки!

Фернан бросился на колени и стал рыдать, как ребенок.

– Итак, – прошептала Тюркуаза, – вы не хотите расстаться со мной?

– Нет, с жизнью скорей расстанусь!

– В таком случае, если вы согласитесь исполнить некоторые условия… быть может, я соглашусь.

– О, говорите скорей! Я на все согласен.

– Друг мой! Прежде чем я упала в пропасть, в которой я нахожусь до сих пор, я была честной женщиной. В шестнадцать лет меня насильно выдали за дряхлого старика, который и был причиной моего нравственного падения. Он промотал все мое приданое, так что я убежала от него, я успела унести лишь десять тысяч франков – печальные остатки после кораблекрушения. Сумма эта, увеличенная процентами еще на две тысячи, у меня до сих пор в целости.

– Так что же?

– То, что я, умея вышивать по канве, могу зарабатывать по три франка в день, то есть тысячу франков в год. Это составит с процентами от капитала тысячу пятьсот франков. И как я буду счастлива, владея при этом любовью моего милого Фернана!

– Ах, – воскликнул Фернан, – я никогда не допущу, чтобы вы, моя милая, так бедно жили!

– Вы должны повиноваться мне, делать все, что захочет Женни!

– Хорошо, – отвечал влюбленный. – Что же мне еще делать?

– Отправиться домой, на улицу Исли.

Фернан вздрогнул, вспомнив про несчастную Эрмину, которая, вероятно, уже оплакивала его как умершего.

– Ты придешь ко мне завтра.

– Но… – хотел было возразить Фернан.

– Без всяких «но». Я так хочу! – сказала она повелительно и затем улыбнулась.

Влюбленный не осмелился возражать и поэтому тотчас же удалился.

– Наконец-то, – проговорила Тюркуаза. – Ну, теперь он положительно в моих руках и завтра же откроет для меня свою казну… О, мужчины, как их легко дурачить!

Читателю следует припомнить, что г-жа Роше, увидев незнакомца, приведшего лошадь ее мужа, покрытую пеной, пренебрегла всеми приличиями и поехала к графу де Шато-Мальи, в котором она видела вернейшего друга.

Сэр Артур известил графа заранее о скором посещении Эрмины, так как он уже знал, что лошадь Фернана отведена домой.

В прихожей графа раздался звонок, и затем в комнату вошел лакей с докладом:

– Неизвестная дама желает говорить с вами.

– Проси ее сюда.

Дама, покрытая вуалью, вошла.

Граф притворился, что не угадывает, кто бы могла быть эта дама, и лицо его выражало глубокое удивление.

Но когда лакей ушел и Эрмина подняла вуаль, де Шато-Мальи воскликнул:

– Это вы? Вы здесь? Вы? Ах, извините меня, что я принимаю вас так… и в этой комнате… но я никак не мог думать.

– Граф, – сказала Эрмина, садясь на стул, – я приехала к вам как к другу.