Израильско-палестинский конфликт. Непримиримые версии истории - Каплан Нил

Такие ученые-активисты иногда работают и вне академического сообщества, консультируя политиков, неправительственные организации и правозащитные группы. Тем самым они зачастую берут на себя роль защитника интересов одной из сторон — той, которую считают пострадавшей и чье дело открыто поддерживают. При этом, однако, они рискуют услышать обвинения в том, что их научная деятельность подчинена идеологии, что они ставят желание одержать верх в споре или политические симпатии выше интересов науки. И сколь бы похвальной и популярной ни была их политическая деятельность, преданность определенной идеологии или мировоззрению может заставлять таких ученых незаметно для самих себя отбирать факты и представлять их в искаженном виде — во исполнение обязательств, которые налагает на них политический активизм[541].

Пример такого подхода дает нам Илан Паппе. Ученик прославленных интеллектуалов Эдварда Саида и Ноама Хомского, израильтянин Паппе сначала работал в Хайфском университете, а позже перебрался в Эксетерский университет в Англии. В ранних работах Паппе придерживался стандартного стиля академических публикаций: его работе 1988 г. «Великобритания и арабо-израильский конфликт» (Britain and the Arab-Israeli Conflict)[542] свойственны все перечисленные выше особенности беспристрастного, сдержанного научного исследования. С тех пор, однако, он стал гораздо откровеннее демонстрировать в своих трудах и лекциях личные взгляды и политические симпатии. Он, что нетипично для израильского интеллектуала, не ограничился критикой сионистского нарратива и открыто принял конкурирующий палестинский нарратив, который и развивает в своих работах. В книге «История современной Палестины: одна земля, два народа» (A History of Modern Palestine: One Land, Two Peoples, опубликована в 2004 г., исправленное издание вышло в 2006-м) Паппе описывает свое кредо так:

Моя предвзятость очевидна, несмотря на желание коллег, чтобы я придерживался фактов и «истины» при реконструкции реалий прошлого. Я же считаю любые такие построения тщетными и самонадеянными. Эта книга написана человеком, который признается в сострадании колонизированным, но не колонизаторам, сочувствует оккупированным, а не оккупантам, встает на сторону трудящихся, а не их боссов. Он сочувствует женщинам в беде и не испытывает особого восхищения мужчинами при власти. Он не может оставаться равнодушным к страданиям детей и не станет воздерживаться от осуждения представителей старшего поколения. Короче говоря, мой подход субъективен, и часто, хоть и не всегда, я встаю на сторону побежденных, а не победителей[543].

Не менее откровенное признание в субъективности сделал и антрополог Тед Сведенборг, который выразил солидарность с палестинцами и их сопротивлением и признал, что его исследование восстания 1936–1939 гг. потребовало от него «определенных усилий, чтобы позабыть об академической подготовке в области антропологии и истории, которая предписывает искать объективную истину»[544].

Здесь уместно привести еще два примера таких вовлеченных ученых, ученых — политических активистов. Ведущий гарвардский эксперт по сектору Газа Сара Рой тонко и прочувствованно раскрывает свои личные взгляды и убеждения, отстаивая подход, который она называет «гуманистической наукой» о палестино-израильском конфликте. Рой, дочь еврея, пережившего Холокост, считает своим нравственным долгом разоблачать причины и инициаторов репрессий и возвышает голос в защиту палестинских жертв угнетения и экспроприации[545]. Израильский ученый Галия Голан схожим образом рассуждает о своей профессиональной ответственности и привилегированном положении, которые требуют от нее «не просто наблюдать, но наблюдать критически, критиковать, протестовать, использовать свое влияние». Голан — политолог, специалист по Советскому Союзу и бывший лидер движения «Шалом ахшав» («Мир сейчас»); она считает себя обязанной «бороться с теми и даже вредить тем, кто виновен в угнетении, ненависти и страхе»[546]. Для ученых, подобных этим двум женщинам, активная вовлеченность в борьбу за социальную справедливость определяет направленность их научного поиска в эту очень неспокойную область.

Наконец, поговорим о читателях и студентах, «потребителях» текстов и лекций, созданных преподавателями и экспертами, которые, как было показано в этой главе, по-разному определяют свой долг перед наукой. Студенты-как-потребители знакомятся с фактами и объяснениями, которые предлагают им их профессора — чьи личные взгляды на конфликт и идеологические предубеждения, как скрытые, так и явные, неизбежно отражаются в их книгах, статьях и лекциях. Студенты, заинтересованные в хороших оценках и академических успехах, уязвимы и могут сознательно или неосознанно стремиться угодить, произвести впечатление или как минимум не конфликтовать с профессорами — и потому подстраиваются под тайные предрассудки или хорошо известные взгляды последних вместо того, чтобы мыслить критически и участвовать в открытом обмене мнениями. Такое положение дел должно бы напоминать и потребителям (студентам), и поставщикам знаний (профессорам) о необходимости вести себя тактично и ответственно.

Я думаю, нам стоит с опаской относиться к научным работам, написанным людьми, которые четко идентифицируют себя с одной из враждующих сторон в оспариваемой истории Палестины/Израиля. Я уже говорил, что сам предпочитаю те тексты и лекции, авторы которых выражают свои личные взгляды сдержанно и осторожно. Я придерживаюсь традиционного, «позитивистского» подхода к историческим фактам, объективности и предвзятости; я сомневаюсь в достоинствах науки, основанной на релятивизме и на полном отказе от академической беспристрастности. Но я признаю, что в нашей области, к добру или к худу, преобладают ученые, тяготеющие к активизму и стремящиеся четко обозначить свое отношение. В защиту моих — соглашусь, малопопулярных — предпочтений позвольте мне процитировать слова Нортропа Фрая:

Ученый… сталкивается с теми же моральными дилеммами и смятением, что и другие люди. Возможно, тот особый тип информированности, который дает ему его занятие, только обостряет их. Но как ученый он есть то, что он предлагает обществу, а именно его исследования. Если он понимает как ценность этого дара, так и ценность того, ради чего он дается, то ему — в той мере, в какой он является ученым, — не нужны другие моральные ориентиры[547].

Из вышесказанного очевидно, что не существует правильного или неправильного способа преподавать историю этого конфликта или писать о нем. О нем пишут самые разные люди, которые придерживаются самых разных взглядов, и именно читатели/потребители должны оценивать публикации, лекции и выступления в соответствии с теми критериями, которые они для себя определили. Ниже приводится скромный перечень профессиональных целей, соответствия которым читатели могут с полным правом ожидать от трудов, посвященных истории этого конфликта:

• обеспечивать базовую фактическую точность и передавать историческую канву на основе достоверных (и, при наличии, многочисленных) источников;

• устанавливать, где это оправдано, причинно-следственную связь между одним действием и другим, а также предлагать альтернативные гипотезы, объясняющие связь между событиями;

• помещать информацию в контекст, помогая читателю лучше понять мотивы, позиции, решения и поведение действующих лиц;

• выявлять закономерности, которые углубляют наше понимание сил, способствовавших возникновению конфликта и его продолжению;

• беспристрастно анализировать представления и иллюзии всех действующих лиц, не выступая в защиту какого-либо конкретного нарратива;