Троянский конь - Стэл Павлоу

Он потянулся к горлу отца и предупредил:

– Будет больно.

Прежде чем жестокие, неумолимые пальцы сына сомкнулись на горле старика, прежде чем слезы хлынули по бледным морщинистым щекам, прежде чем на тусклых старческих глазах вспыхнули звезды лопнувших кровяных сосудов, Лоулесс печально улыбнулся и смиренно сказал:

– Так всегда бывает.

В буре копий

Плачь, Троя, плачь! Мы, гневные Греции дети, что взлелеяли в наших сердцах горькую ненависть, гордые башни твои сомнем и разрушим, словно прогнившие зубы из жадного, мерзкого рта.

Я был там в тот день, когда с кораблей черноносых и быстрых на берег пустынный сошли пятьдесят тысяч бесстрашных мужей. Мы шли по равнине, лежавшей у вод холодного злого Скамандра. Земля содрогалась под ногами воителей и копытами их лошадей. Свет дня иссяк и померк перед гневом мужей богоравных, небеса почернели от греческих копий, и смерть затаилась в их длинных тенях. И пал Протесилай, пронзенный стрелой, и его молодая горячая кровь обагрила песок. Эта первая смерть стала знаком для всех нас в тот час.

Плачь, Троя, плачь! Вой, как израненный зверь, ободравший нежную шкуру с боков о колючки и острые камни. Плачьте, троянцы, прячьте детей и младенцев, молите богов, к алтарям припадая. Мы, жесткосердые греки, готовы к войне и осаде, наше дыханье – одно, мы разгневанным львом клыки запустили в добычу. Дрожите трусливо за стенами Трои, задыхаясь в пыли, поднятой нами. Один человек, павший средь нас,– ничто по сравнению с ратью, восставшей из вод на своих кораблях.

Агамемнон, владыка всех греков, веди нас на бой! Обещай, что Зевс не поможет троянцам в сече жестокой и лютой. Пир для стервятников ныне.

Одиссей, хитроумный Итаки правитель, яви свою мудрость, планы измысли такие, чтоб враг нами был побежден. Обещай, что Афина нас не оставит. Пусть содрогнутся враги от ярости нашей, кровью своей орошая прибрежный песок.

Ахиллес, величайший воитель на свете, покажи нам, как меч твой остер! Обещай, что Apec с нами сражается рядом. Дай нам увидеть, как ты храбро взбегаешь на стены, дай нам услышать сегодня яростный клич твой победный.

Мы, огненосные греки, встали стеной за тобою на этой равнине. Мирмидоняне и дети Аргоса, Эгины и Феры. Воители Фтии, Беотии, Локриса и далекой Итаки. Эпеи и лориане, в битвах великую славу стяжавшие. Критяне, которых сюда привела жажда отмщенья. Мы, огненосные греки, слов понапрасну не тратя, встали под стенами Трои. Плачь, горделивый народ, наши мечи жатву кровавую снимут, души врагов направляя в глубины Тартара, туда, где им место.

Слышите, как исступленно оружье звенит об оружье и щит громыхает о щит? Слышите, как наша сила и слава летит перед нами в кличе победном на крыльях прибрежного ветра? Крики триумфа и стон побежденных будут носиться над стенами Трои, залитых кровью героев, все десять лет, отмеренных этой войне!

Битву кровавую эту воспойте, о музы! Песню сложите о том, как мужи бились и как умирали. Не мы, не цари – безымянные воины, спины которых сломались под гнетом войны и кровавого пира.

Верьте, когда я скажу, что отчаянье мной овладело. Ввергся в пучину я черной тоски от бездушной работы мечом. Дни проходили за днями, люди грубели, и души их стыли и твердой корой покрывались. Я наносить утомился удар за ударом, я утомился от ливня стрел с небосвода; тела и доспехи рубить, обливаясь кровью из ран – и своих, и чужих,– падать на землю, щитом прикрываясь, и снова вставать.

Я утомился. Один среди тысяч. Воители армий огромных, вытянув руки, метали тяжелые копья, силясь повергнуть врагов. Мечами вспоров животы, мы выпускали кишки им наружу, на черный от крови песок. Головы с шеи рубили, а хитонами вражьими кровь отирали с лица.

Греки, мы в ярости! Жадность троянцев ввергла нас в мрачную эту войну.

Наши потери, о музы, воспойте! Как мы, смертные дети Греции нашей любимой, землю троянскую кровью горячей поили. Как мы шагали по полю из тел павших товарищей и вражеских воинов мертвых, как заливали их черною кровью пепел костров погребальных, остужая души от ярости боя.

Вот что я видел на скорбных равнинах под Троей. Мертвый на мертвом лежал, ощерив ребра кровавые в небо, как будто взывая к Аиду, требуя новых героев в закланье. Их плоть смрадно гнила, собой насыщая полчища мух и червей, что на пир погребальный сползлись и слетелись в избытке. Повсюду лишь смерть, трупы с провалами ртов, что языки почерневшие кажут бесстыдно, и груды доспехов. Руки и ноги, пробитые головы, кровь – все превратилось в зловонную грязную кашу. Всюду белеют троянские кости, словно косяк мелких рыбешек в могучих сетях Посейдона. Нет ни песчинки у берега моря, где мы в тот первый день с кораблей ступили на эту равнину. Скамандр теперь кровью истек и слезами, слезами стыда и печали.

Ночью на гребне мы шли, озираясь вокруг, слыша жужжание мух, союзных троянцам. Им не увидеть вовек гибель Трои. За крепкими стенами спят наши враги.

В молчанье мы шли к кораблям, приняв судьбы удар. Нет, не конец это, утро еще не настало, и жажда мести в сердцах не подернулась пеплом остывшим.

Троянская война, как шлюха злая, она хотела больше – крови, крови, крови. Она меня хотела.

Ген стоял перед дребезжащим окном и смотрел вниз, на залитый дождем город. Пламя пожара стягивало с окрестных улиц все больше патрульных машин.

Он услышал сбивчивое дыхание. За ним наблюдали.

– Ты была здесь все время?

Ответа не последовало. Но Ген не боялся слежки.

– Держись в тени, раз уж решила остаться.

Из темного угла выступила Мегера с распущенными длинными волосами, но она пришла не одна. За ее спиной стояли охранники со знакомыми шестами для отлова животных, с петлями из стальной проволоки на конце.

– Что ты видел из Скейских ворот? – спросила Мегера.

Ген ощутил прохладное касание настоящих воспоминаний о жуткой башне, с которой Атанатос смотрел, как враг прорубает себе путь по улицам Трои. И сколько же времени эта память дремала в его крови? Три тысячи лет?

Он посмотрел на бесшумные фигурки внизу, появившиеся словно ниоткуда.

– Они пришли за мной,– сказал он.

Он отошел от окна, пока охранники, повинуясь знаку Мегеры, поднимали тело Лоулесса. Его должны были отнести к Саважу, в Первый театр. Труп старика погрузили на металлическую каталку и скорбно укатили прочь.

– Почему ты меня не остановила?

– Так происходит,– объяснила Мегера,– когда мы отделяем сильных от слабых. Хотя я не стала бы давать тебе столько свободы, как это делал он. Сейчас, когда он мертв, тебе лучше?

– Нет. Я поступил так, как мне подсказал инстинкт, вот и все.

Мегера подошла к заплаканному дождем окну.

– Ну а теперь сделай что-нибудь с этим. У тебя есть выбор.

Мигающие огни полицейских машин вторили блеску молний, чертивших зигзаги в темных небесах.

– И какой выбор у меня есть?

Женщина повернулась к Гену и провела рукой по его волосам.

– Ты можешь положить конец этому безумию. Странным голосам в твоей голове – голосам Киклада и Атанатоса, которые сражаются за власть над твоим телом. Я могу предоставить тебе шанс заглушить эти голоса, оставив один – главный. Одно сознание, одна личность. Больше никаких сомнений. И никаких раздвоений. Заверши процесс или умри.

Мегера заметила, что в собеседнике борются противоречивые чувства, и поспешила довести начатое до конца.

– Законы – для маленьких и слабых. В этом обществе свобода продается и покупается. У нас глубокие карманы, денег хватит. Но я не хочу видеть, что этот дом громят такие, как ты. Или ты сам.

Ген ощутил прилив гнева.

– А тебе что с этого?

– Если ты решил подчиниться слабой натуре своей несовершенной личности, мы готовы выдать тебя в руки правосудия. И ты сгниешь в камере, подсчитывая дни своего потрясающе длинного срока заключения.

Ген понимал, к чему она клонит. И это были ее последние слова, не подлежащие обжалованию.

– Или ты сделаешь то, ради чего появился на свет. Станешь более великим, чем кто-либо из нас.

– Ты говоришь как он.

– Мы все здесь – он. Здесь, в доме Атанатоса. Когда нас двенадцать, это двенадцать пар рук, двенадцать пар глаз и один образ мысли. Но голова у нас на всех одна. Теперь, когда твое сознание стало податливым, как воск, мы нанесем на него последний отпечаток – воспоминания Лоулесса, чтобы закрепить его личность окончательно. Воспоминания Атанатоса.

Ген посмотрел на водоворот полицейских машин на улицах внизу.

– Они хотят исполнить свой долг,– заметил он.

– И они его исполнят. Выдадим им кого-нибудь, кто ответит за свои преступления. У нас много претендентов.

«Измениться или умереть».

– В любом случае,– торжествующе закончила Мегера,– я добьюсь того, о чем мечтала. Я уничтожу тебя.

На перепутье

Дождь лил как из ведра, грохоча по машинам, припаркованным бампер к бамперу по всей площади. Журналисты пришли в исступление и заполонили все свободное пространство, так что Норту пришлось оставить «лумину» и пройтись пешком по тротуару. Он ощупывал взглядом каждое окно, каждую дверь, каждый закоулок, за которым мог скрываться проклятый Ген.