Чужая жизнь - Валерий Геннадьевич Шмаев

области, но только если они с нашими лежат, а одних – нет. Их к нам никто не звал, пусть лежат непогребённые. Теперь они никому не мешают, а когда мешают, да, я нахожу, а ребята поднимают. Только к неразорвавшимся боеприпасам я мальчишек не подпускаю. С этим я сам. Хватит на моей совести смертей. И так вовек не отмоюсь.

Первой я Катерину нашёл. Сразу, как из комы вышел. В Москве, в своём доме в посёлке «Сокол». В уникальном частном райончике, совсем недалеко от центра столицы нашей Родины. Именно там, куда я её направил. Я просто помнил несколько названий улиц и рассказал о них Кате. Все остальные такие дома в Москве снесли, заменив на безликие бетонные коробки, а эти улицы чудом дожили до наших дней.

Всем должно быть понятно, сколько эти дома к двадцать первому веку стали стоить. Это единственное, что я мог тогда для Кати и Сашки сделать. С остальным помогли Шатун со Степаном. С деньгами на покупку этого дома то есть. Они тоже мои советы хорошо запомнили, и про деньги в том числе.

Из больницы я написал на форум поисковиков и нашёл Катиных родственников, а потом и её саму. Большая у неё семья. Сильная. По всей стране разбросанная. Сашкины сыновья живы, и дети его, и внуки. Двойня у него родилась. Два здоровых сильных пацана. Оба военными стали. Один – подводник, второй – морской пехотинец. Сразу они откликнулись, а потом и приехали. Не могли не приехать. Я волшебное слово им сказал и историю рассказал про Катерину свет Батьковну. О том, как она большую группу красноармейцев спасла, и ещё многое про те дни. А потом и сам к ней приехал. О чём я с Катей говорил, никто из её родственников не знает, но то только нас касается и… Пистолет, что я ей летом сорок первого подарил, сохранился. Вот по нему мы и опознались. Как меня зовут, я тогда никому не сказал, а про тот маленький «маузер»[12] сейчас напомнил, и сколько тогда патронов было, тоже.

Ристо отыскал на кладбище. В восемьдесят пятом он умер. Морской пограничник. Полковник, капитан первого ранга то есть. Семью его нашёл, дочек, внуков. Они тоже здесь бывают, и я у них часто, но чаще у Ристо на кладбище. Два раза в год. Минимум. Весной, когда еду сюда с юга, и осенью, когда возвращаюсь обратно. И рассказываю ему новости. Я знаю, он меня слышит, но сказать ничего не может. Как и Степан. Мой друг погиб в сорок девятом здесь, недалеко, на границе с Финляндией. Подорвался на старой мине, спасая мальчишку-призывника. Мальчишка выжил, Степан – нет. Я бываю у него чаще. Почти каждый месяц, когда я здесь.

В погранзону меня пускают без звука и пропуска. После того как я нашёл сейф с документами и безымянную могилу пограничников, о которой никто даже не догадывался, меня знают в погранотряде все. Бывает, и живу на Стёпкиной заставе по несколько недель. Хожу то со свободным от службы офицером, то с одним из прапорщиков по отдалённым ручьям, речкам и озерцам. Нахожу, разумеется.

В тех местах и бои были, и концлагерь. Бои местного значения. Сколько народу в них полегло, посчитать так и не смогли, ну а уж похоронить руки до сих пор не доходят, а погранцы всё делают молча и без пафоса. Найдём, достаём и сами хороним без понтов чиновничьих на их кладбище у обелиска капитана Степана Коляды.

За Стёпкиной могилой смотрю я сам – не осталось у него родственников. Только я. Ну и погранцы, разумеется. Сына Степана и его жену Настю, дочку Шатуна, убили финские каратели в декабре сорок второго года, когда во второй раз окружили партизанский отряд. Шатун с Алевтиной выжили, Настя с новорождённым сыном – нет.

Тогда же погиб и отец Афанасий, старый священник, ушедший в глухие карельские леса ещё в конце двадцатых годов. Это отец Афанасий Степана с Настей повенчал, а Шатун документ выписал как командир отряда. Так что жили они как муж и жена честно и перед Богом, и перед людьми. Не пошла Настя со Степаном через линию фронта на сносях, побоялась, что не дойдёт, а Степан остаться не мог. Он в приказ был вписан, что подполковник мне выдал.

Ох как финнам целых полтора года икалась гибель дочери и внука убитых горем командира партизанского отряда и его жены. Кровавыми слезами финские фашисты умылись. Несколько рейдов Шатун в Финляндию сделал, никого не щадя при этом. Летом сорок четвёртого они погибли. Всем отрядом. Никого не осталось. Их могила на том же острове, где они в сорок первом укрывались. Рядом с Настей, маленьким Сашкой и отцом Афанасием.

Детей и жён генерала и старшего лейтенанта-пограничника, Катерину с только что родившимися детьми Ристо Степан, Фёдор и Костя с примкнувшими к ним партизанами и бойцами Красной армии вывели летом сорок второго. Почти через год после гибели Малахова. Прошли формальный фильтр и ушли воевать.

Здорово тот приказ при проверке их действий пограничникам помог. Да и документы убитых немцев и финнов, собранные моими друзьями за год, контрразведчиков удивили прилично. А уж посылка Шатуна с журналом боевых действий, разведданными, деньгами и прочими ценностями вообще поразила всех наглухо. Всякие там были деньги – и советские, и немецкие, и финские, и ценностей немало. Специально ведь, по моему совету, собирали.

Фёдор погиб в сорок третьем под Курском и похоронен, как и тысячи таких же, как и он, солдат и сержантов в бескрайних русских полях. Гвардии капитан Константин Фёдоров лежит в братской могиле в Берлине. Из нас всех он один дошёл до столицы фашистской Германии. Надпись вот только оставить не смог – погиб седьмого мая сорок пятого.

Летом и осенью я живу здесь. В той самой деревне, где жили Шатун, Алевтина и Настя. Рядом с их бывшим домом я свой дом поставил. Недалеко от памятника. Каждый год в начале августа ко мне приезжают внуки Катерины, уже и правнуков с собой привозят и друзей. По всем нашим могилам я их провожу. Не ради могил, нет. Ради памяти и чистоты души.

Ловим рыбу, собираем ягоды и грибы, спускаемся на байдарках, ездим на моторках на острова. Показываю свой природный зоопарк: лосей, волков, семейство лис и даже знакомую пару медведей. В этом году у них появился первый медвежонок. Не забываю про гнёзда разных птиц с птенцами, бескрайние леса