Чужая жизнь - Валерий Геннадьевич Шмаев

патронов, продуктами, лишним оружием, сетями, мешками с солью и сушёной рыбой, мукой и далее по списку. Эти рыболовные баркасы длиной метров десять, на двенадцать весел и на несколько тонн. Так что напихали в него всего и много. Моторный баркас был как бы не поболее, но и людей он тащил больше.

Впрочем, большинство людей баркасы уже привезли до конечной точки маршрута. Правда, об этом пока никто кроме меня не знал. Как только братья отвезли на остров раненых и Настю, я отозвал их, Шатуна и его жену в сторону и рассказал им о своей задумке.

– В общем так, Шатун. Вы все, твоя дочь и Степан со всеми пограничниками, детьми и женщинами как можно быстрее уходите к скиту. Все остальные остаются здесь. И это не обсуждается. Заберёте все запасы и всё оружие с боеприпасами. Нам столько не понадобится. На вас – спасение детей. Другой задачи у вас нет. Считайте, что этот крест я на вас переложил. Как на более сильных и опытных людей. А мы пойдём по берегу и потащим егерей за собой.

Ты говорил, что дальше вдоль берега озера есть ещё одна река. Небольшая, правда, но быстрая. Вот на противоположном берегу той речки оставишь ещё один пулемёт, автомат и пару винтовок. Ну и боеприпасов немного. Позицию приготовишь и замаскируешь её так, чтобы в десятке шагов этой позиции видно не было. А ещё ты выпустишь там на берег пару мальчишек, чтобы они свои следы на песке оставили, но приставай так, чтобы следов баркаса не оставить, а потом уходи и даже не оглядывайся.

– Ты лишнего не говори, сержант. Мы все останемся. Как мы стреляем, ты видел. Не переберутся на этот берег немцы, – не дав сказать Шатуну ни слова, возразил мне старший брат.

– Хорошо стреляете, никто не спорит, но егеря стреляют не хуже, а ещё у них есть миномёты. Одна мина в баркас попадёт, и действительно все здесь останутся. И кому нужен такой идиотский подвиг? Ты детей потом на горбу потащишь?

Повоевать захотелось? Так что мешает? Придёте на место, обустроитесь, спрячете гражданских – и воюйте, сколько душеньке угодно. Организуете партизанский отряд, народ из местных наберёте, уверен, и пленных сколько-то отобьёте, будете делать то, что лучше всего умеете делать – стрелять из засады. По всему, что шевелится.

Увезёте детей, мы тоже в этом месте долго сидеть не будем. Нас здесь быстро минами закидают. Так что мы пойдём по берегу до следующей речки, переберёмся, из очередной засады обидим эсэсовцев, а потом, пока они ответного огня не открыли, уйдём вдоль неё. Мне надо, чтобы егеря за нами пошли, а там мы по краю болота уйдём. Главное, чтобы они направление вашего движения не засекли, а то все наши усилия насмарку.

Тут меня перебила Алевтина:

– И раненые с тобой вдоль берега пойдут? И ты с ними? Ты же еле ноги таскаешь. Или тебя на закорках понесут?

Ответил сразу. Я это уже продумывал.

– Я пройду, сколько понадобится. Мне только отдохнуть надо. Неделю назад бегом от этих егерей по лесам бегал, и ничего. Жив пока. А вот раненые, Алевтина, здесь останутся. Им уже никто не поможет. У сержанта гангрена начинается, да ещё и в таком месте, что резать бесполезно. Жить ему осталось очень мало, а умирать он будет страшно. Врагу такой смерти не пожелаешь. С политруком та же песня. Если ему в ближайшее время операцию не сделать, то он умрёт так же, как и сержант. Проживёт только чуть дольше. Думал я у немцев в бронетранспортёре медикаментами разжиться, но в нём только перевязочные пакеты и пара склянок с перекисью водорода обнаружились. Нечем делать операцию. Нечем и не с чем. У Яковенко сосуды придётся сшивать, и даже если сошьём, и он не умрёт от боли или потери крови, то то же самое нагноение может начаться опять – у нас ни стерильных материалов, ни лекарств нет. Это как мне пулю из головы вынимать – операцию сделать можно, но при этом меня обязательно похоронят.

Из всех раненых вы возьмёте с собой только старшину. Он вроде на своих ногах ходил, а если нет, то всё равно возьмёте – лучшего заместителя командира отряда вы себе не найдёте. Ему внутренности отбили, зубы выбили, но, может, выживет. В любом случае сколько бы старшина ни прожил, он до последней секунды своей жизни полезен будет.

А тебе, Шатун, хочу сказать следующее: командир отряда должен быть один. Всегда и во всём. Никакой политработник или командир Красной армии не может быть выше командира партизанского отряда. Откуда бы он ни вылез и какие бы документы он тебе ни показывал. Ты можешь с ним посоветоваться или выслушать его мнение, но решение всегда за тобой. Иначе вы и пары месяцев под финнами не протянете. Потому что командир, который пришёл в твой отряд, не сохранив своих бойцов, не командир, а кусок дерьма на двух палочках. Он так же и твоих людей ценить не будет, и под пулемётами их сгубит не за грош. Единственное исключение – это представитель штаба партизанского движения с документом, подтверждающим его полномочия и направленным в твой отряд, но и с ним ты можешь бодаться или выполнять его задания так, как тебе удобно. Остальных можешь посылать далеко и надолго, а можешь закопать по-тихому, чтобы воздух в твоём отряде не портили.

Басню Крылова про лебедя, рака и щуку помнишь? Вот чтобы у тебя такого не было, отряд ты должен держать в кулаке, а всех вновь прибывших предупреждать, что предупреждений больше не будет. Дальше только пуля за неповиновение и невыполнение приказа командира отряда. И оформляй все приказы письменно в присутствии двух-трёх свидетелей. И всегда расстреливай или вешай предателей, но обязательно составляй протоколы. Поверь мне на слово – пригодятся. А как это делать, я тебе покажу, расскажу и дам попробовать – отдам тебе протокол, что в твоей деревне составил.

И ещё. О том, что вы уходите и вас никто из нас больше не увидит, не должна знать ни одна живая душа. Все, кто останутся со мной, должны думать, что вы просто увозите детей и женщин вперёд, чтобы ноги не били, а заодно и позицию для Степана с ребятами оборудуете, чтобы нас отходящих прикрывать сподручнее было. Это на тот случай, если егеря кого раненым прихватят. Эсэсовцы спрашивать умеют – не захочешь, а расскажешь, чтобы больше не мучиться. А так хоть