Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

Всегда так делают. Помню, еще мальчонкой был, свел у нас какой-то дурень барана. Что для нас баран — капля в море, но отец целое дело раздул. А почему? Да потому, что, если спустить, завтра пять украдут, послезавтра — десять. Так или иначе, вор отыскался. Да и вор-то не вор, просто бродяга… Даже не продал… Сожрал с голодухи…

Ну, отец, как положено, сход собрал, что, мол, с преступником делать будем.

Судили, рядили, все старались, чтоб по справедливости, словно от них и правда что-то зависит, Один предлагает, чтоб отработал он за барана, другой говорит: "Высеки при всем честном народе, чтоб неповадно было". Нашелся и такой умник, что уговаривал простить: что, мол, тебе проку в этом баране, ты отарам счет потерял… В общем, болтовни много было. Но как только отец сказал свое слово, все как воды в рот набрали. А ведь ни один с ним не согласился — отец-то палец вору решил отрубить! Цыкнул, сразу хвосты поджали!

— Думаешь, и завтра так будет?

— И завтра, и послезавтра, и всегда!..

— А вот не будет! — закричал я. — Не будет! Сапар не бродяга, который скотину со двора сводит! Не допустят люди несправедливости!

— Можешь орать сколько влезет, это ничего не изменит.

— А если большинство скажет: помиловать?

— Что бы они там ни говорили, Осман-бай парня не отпустит. Как ты не понимаешь, это же конец его силе! Бай наплюет на всех и сделает по-своему.

Как Якуб это говорил! Словно сам Осман-бай сидел сейчас передо мной и хвастался силой, заранее уверенный в победе. Но я должен уговорить его. Одному мне не спасти Сапара.

— Ладно, Якуб, — сказал я, — не будем спорить. Сапару мы оба обязаны жизнью. Теперь он в опасности, Нужно что-то придумать. Ты же сам говорил, добро за добро — закон мужественных!

Якуб мечтательно глядел в небо.

— Вот говорят, звезда упала — человек умер… Смотрю, смотрю — ни одна не падает… Что-то больно редко люди умирают…

Я с трудом удержался, чтобы не ударить его.

— Якуб, я хочу понять одно.

— Да?

— Если бы Сапар был красным, ты бы его не пощадил, это понятно.

— Разумеется, не пощадил бы.

— Но ты отлично знаешь, что он никакой не красный. Он простой батрак, он даже примкнул к Осман-баю! Единственная его вина в том, что он освободил нас.

— Ну не нас, а тебя. А ты красный.

— Значит, ты не пойдешь со мной?

— Куда?

— В деревню! Спасать Сапара.

Он помедлил, потом спросил насмешливо:

— Хочешь, чтоб и моя звездочка завтра упала?

— Трус! — коротко сказал я и поднялся с земли.

— Постой… — Якуб зашевелился. — А солдаты полковника в деревне?

— Солдаты не знаю, а полковника твоего уже на свете нет!

— Как нет? — Якуб вскочил.

— Убили утром в перестрелке.

— Убили? Это точно?.. — Он одернул на себе гимнастерку, подумал немножко. — Тогда я пошел.

— Куда?

— Пока не знаю. Но здесь мне делать нечего.

— О Сапаре ты, значит, уже забыл?

— Слушай, не морочь мне голову! Выбирайся отсюда, покуда темно, и не лезь не в свое дело… Пойми, Осман-бай все равно сделает так, как захочет. И никто даже пикнуть не посмеет. Не валяй дурака, спасай свою голову.

Я слышал, как шелестела под его ногами трава, потом вдалеке затрещали сучья, и все стихло.

Вскоре в деревне громко забрехали собаки. Значит, Якуб там, пошел прямо к Осман-баю. Для Сапара это еще хуже. Якубу нужно будет обелить себя, и он потребует его смерти. Теперь я не сомневался, этот человек способен на все.

Но, может быть, народ все-таки встанет завтра на защиту Сапара? Плохо только, что никто не знает правды, люди не понимают, почему Сапар освободил меня. Осман-бай сказал, что я убийца, убил Сапарова брата. А они верят…

Пойду по кибиткам. Расскажу все, как есть… А если схватят, выдадут меня Осман-баю? Все равно надо рисковать, другого выхода нет!

Когда я подошел к крайнему дому, деревня уже затихла. В кибитках темно, голосов не слышно, очаги еле тлеют.

И только в байском дворе с треском вздымается вверх жаркое пламя тамдыра. Едва огонь слабеет, опускаясь за высокую стену, все вокруг сразу погружается в темноту и густая зелень садов плотной тучей ложится на деревню…

Невдалеке послышался печальный напев.

…В Аркаче, возле высоких зеленых гор, жили когда-то юноша и красавица девушка по имени Айна. Они с детства любили друг друга и жили мечтой о счастье. Но богатая родня Айны Воспротивилась, не захотела соединить влюбленных. Черная туча разлуки распростерла над ними мрачные свои крылья.

Тогда, чтобы спасти свою любовь, они решили бежать, уйти за горы, в чужие края.

Задыхаясь, изнемогая, карабкаются влюбленные по горам, они знают, что погоня идет по их следу. А там, у подножия горы, все еще виден Аркач, видно родное селение. Там остались мать и отец, братья и сестры, друзья и подруги. Остались луга, на которых они когда-то резвились, источник, возле которого они впервые открыли друг другу свою любовь, осталось радостное, беззаботное детство… Сейчас, сейчас, едва они минуют последнюю кручу, все скроется из глаз, исчезнет навсегда… Чужой народ, чужая жизнь ждет их за высокими горами…

Тоска стиснула сердце девушки, и из глаз ее полились слезы. А юноша схватил гиджак и, не в силах унять рыданий, заиграл в безысходной тоске: "Аркач остался, моя Айна!.."

И вот сейчас на гиджаке играли эту грустную мелодию…

Мне всегда кажется, что гиджак рассказывает только о печальном. Он просто не умеет веселить. Даже в тех мелодиях, которые на дутаре звучат радостно и задорно, гиджак приглушает радость, заставляет думать: а так ли уж все это весело…

Однажды из Ахала приехал мой дядя. Он хорошо играл на гиджаке, и вечером соседи собрались послушать его.

Дядя играл посреди кибитки, а мама сидела у очага и не мигая смотрела в огонь.

Под конец дядя исполнил "Айну". Из маминых глаз одна за другой катились крупные слезы. Но никто этого не видел. Люди сидели, опустив головы, подавленные и удрученные.

Мама, отвернувшись в сторону, утирала слезы. В отблесках пламени видны были влажные дорожки от слез.

— Сыграй еще раз, Меред-джан!..

И снова протяжный, полный безысходной тоски мотив наполнил кибитку…

Мама плакала потому, что, слушая эту песню, вспоминала свою молодость, свое горе и счастье.

Бабушка овдовела, когда мама была уже взрослой девушкой. В то время мой отец, доводившийся им какой-то дальней родней, частенько наведывался к бабушке. Привозил дрова, запасал воду… Он полюбил мою мать, мать полюбила его.

Бабушка,