Зеленая терапия. Как прополоть сорняки в голове и взрастить свое счастье - Сью Стюарт-Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семья Фрейдов переехала в свой новый дом на Маресфилд-Гарденс в Хэмпстеде в сентябре 1938 года. Эрнест Джонс заметил, «как сильно Фрейду понравился красивый сад там». По сравнению с венскими садами, которые он так любил, это был относительно небольшой участок, но зато данный сад был первым, которым семья владела. Фрейду хотелось увидеть его развитие в течение всех четырех сезонов, чего ему никак не удавалось сделать на виллах с садами, которые он раньше арендовал. Из всех близких его любовь к природе больше всех разделяла дочь Анна Фрейд, которая в настоящее время сама является детским психоаналитиком и первопроходцем в этой области; именно она ухаживала за растениями в саду.
Сын Фрейда Эрнст, архитектор, установил в задней части дома широкие французские двери, которые выходили из кабинета отца в сад, так что рабочий стол Фрейда был залит солнечным светом и от него открывался прекрасный вид. Защищенный сад оказался идеальным местом для установки кровати-качалки из Гринцинга, которая приехала вместе с семьей в Лондон. Домашний фильм, снятый в октябре того же года, показывает Фрейда, уютно устроившегося на ней и укрытого одеялами для тепла. Сакс вспоминает, что старые деревья из соседних садов «приветствовали друг друга через стены»[297], что придавало этому месту ощущение уединения. Многие растения, которые были там во времена Фрейда, – клематисы, розы и гортензии, – растут в саду Музея Фрейда и поныне.
Через несколько месяцев после прибытия Фрейда в Англию нацистское правительство решило наконец выпустить его драгоценную коллекцию древностей. Как только она была доставлена, Фрейд сообщил Марии Бонапарт: «Все мои египтяне, китайцы и греки прибыли, пережили путешествие с очень небольшим ущербом и выглядят здесь даже более впечатляюще, чем на Берггассе»[298]. Это вызвало волнение во всем доме. Для Фрейда это было большим облегчением, однако к нему примешивалось своего рода безразличие: «Должен сказать, что коллекция, в которой нет новых поступлений, по сути мертва», – писал он.
Эти предметы старины должны были стать важной частью его наследия, но этот этап его жизни уже закончился; он больше не мог пополнять коллекцию, так как ему не хватало ни средств, ни энергии для поиска новых приобретений. Кроме того, вещи, как правило, ослабляют свою власть над людьми, когда те приближаются к смерти. Вещи статичны, и мы должны вдохнуть в них жизнь, правильно распорядившись ими, в то время как красота природного мира будет вдыхать жизнь в нас. В отличие от коллекции древностей, сад Фрейда продолжал расти и процветать.
В своей работе по психологии умирания психиатр Роберт Лифтон объяснил важность поиска способов того, как символизировать бессмертие. При этом он опирался на идею Фрейда о том, что подсознание не может представить нашу собственную смерть. Лифтон утверждал, что нам необходимо отрицать смерть, по крайней мере частично, и что это парадоксальным образом помогает нам принять ее реальность. Перспектива аннигиляции ужасна, разум не может ее постичь, и нам нужно найти способы сделать умирание менее абсолютным. Мы можем достичь этого с помощью различных форм того, что Лифтон назвал «символическим выживанием»[299]; это, по его словам, включает в себя наши гены, остающиеся жить в следующем поколении, а также наши убеждения о загробной жизни, наше собственное творчество и непрерывность природы.
Наша глубокая экзистенциальная потребность в символическом выживании является одной из причин, по которой люди, сталкиваясь со смертью, меняют свое отношение к взаимодействию с природой. Природа как выражение символического выживания утешает не только умирающих, но и тех, кто переживает тяжелую утрату. Посадка дерева в память о ком-то, кто умер, является мощным источником символического выживания. Мы знаем, что время сотрет наши воспоминания, но дерево будет расти. Это пускает в нас глубокие корни, становясь своеобразной гарантией от забвения.
* * *
Любовь к цветам – это любовь, которой можно поделиться, и на протяжении всей своей жизни Фрейд получал огромное удовольствие, даря цветы женщинам, которыми восхищался. Когда Вирджиния Вульф нанесла ему визит в Маресфилд-Гарденс[300], он также не упустил этой возможности. Леонард Вульф записал, что Фрейд был «необычайно вежлив, в официальной старомодной манере» и «почти церемонно подарил» Вирджинии цветок. Прогрессирующая болезнь и упадок сил могут быть жестокими. Свидетельство того, насколько хрупким и немощным стал Фрейд к той зиме, мы находим в дневниковой записи Вирджинии Вульф от 29 января 1939 года. Она описывает его «скованные, судорожные движения, нечеткую артикуляцию, но тем не менее живую и точную речь». Возможно, у него и были трудности с артикуляцией, но у цветов есть свой собственный язык, и цветок, который Фрейд подарил ей, был одним из его любимых: нарцисс.
Приход весны в тот год был чрезвычайно важен для умирающего Фрейда. Было еще слишком рано устанавливать кровать-качалку, но он мог сидеть на лоджии, которую Эрнст построил в задней части дома. Открытая для стихий с одной стороны, она тем не менее обеспечивала защищенное пространство, из которого можно было любоваться садом. Известные как «пороговые пространства», такие конструкции, как лоджии, зимние сады, веранды и балконы, создают ощущение того, что вы наполовину внутри, наполовину снаружи – в лучшем месте обоих миров.
Подобные постройки обретают большую значимость благодаря той роли, которую они могут играть в уходе за пожилыми и умирающими[301]. Когда сама жизнь находится на пороге, физический порог помогает: наблюдая, как ветер гонит облака по небу, понимаешь, что жизнь не прекращается полностью. Сад создает постоянное ощущение движения и разнообразия, он – источник очарования, который притягивает нас. Когда ноги не могут передвигаться, глаза все еще способны блуждать, а когда поют птицы, разум иногда может воспарить и поселиться на деревьях рядом с ними.
В ту весну, как и большинство людей на завершающей стадии жизни, Фрейд много спал. Он делал это на улице так часто, как только мог. Иногда, когда он лежал на кушетке, семья сидела вокруг него. Однако один он никогда не оставался, так как его любимая собака Лун была его постоянным компаньоном. Ханнс Сакс описывает, как он лежал «иногда в легком полузабытьи, иногда ласкал свою чау-чау, которая не отходила от него ни на мгновение». По мере того как шло лето, в открытой ране на челюсти Фрейда развилась глубоко укоренившаяся инфекция, которая не проявляла никаких признаков улучшения. В течение многих лет Фрейду было трудно есть; теперь это стало еще труднее,
