Тихий омут - Ирина Волчок

— Я никогда не курил, — серьезно ответил Сашка, даже не удивившись.

И положил тяжелые горячие ладони ей на плечи.

— А сигареты в кармане? — Вера закрыла глаза и стала прислушиваться, как под тяжелыми и горячими Сашкиными ладонями возникает и разрастается тепло. — У тебя в кармане были сигареты. И зажигалка. Я их на дно бросила.

— Я их в подарок вез, — сказал Сашка ей в ухо. — Наплевать, еще что-нибудь найду… Тебе я тоже подарок принес. Он где-то там, в пакете… Потом найду, ладно?

И уткнулся лицом ей в шею.

— Ладно, — согласилась она. — Не кусай меня, там сонная артерия… Я забыла, ты же есть хочешь. Пойдем…

— Пойдем, — глухо сказал Сашка ей в ямку между ключицами. — Только ты мне не мешай.

Он выпрямился, крепко прижимая ее к себе, и она оказалась почти на полголовы выше, зато ноги не касались пола. Сашка смотрел в ее лицо напряженным взглядом и хмурился, и Вера подумала, что нога у него, наверное, все еще болит, наверное, ему тяжело и неудобно держать ее вот так, на весу, в ней все-таки почти шестьдесят килограммов… Надо предупредить. Она предупредила:

— Во мне почти шестьдесят килограммов.

— Не мешай, — сказал Сашка, еще крепче прижал ее к себе и шагнул из кухни.

Если бы она и вздумала ему помешать, то все равно не сумела бы. Руки его раскалялись, и она раскалялась в его руках, и плавилась, теряя силы и волю, и способность соображать, тоже теряя, потому что мысли тоже раскалялись и плавились… Не может быть, что это нормально, что так и должно быть, так и бывает со всеми. А если бывает, тогда почему люди расстаются? Сплавленные в один слиток, как они могут разойтись? Выламывая из остывшего слитка себя по частям? Руки, ноги, голову, сердце, душу… Вера едва не заскулила от страха, представив непереносимую боль будущего разрыва, но тут, как от боли замычал Сашка и с отчаянием сказал:

— Если ты меня бросишь — я умру.

От радости она чуть сознание не потеряла. А может быть, все-таки потеряла, просто не заметила этого. Да и что там было замечать, у нее уже никакого сознания не было, так что невелика потеря.

— Почему, почему, почему?.. Вер, ты меня слышишь?

Она слышала, что Сашка о чем-то спрашивает. Значит, сознание все-таки вернулось. Но, скорее всего, не полностью, потому что Вера не понимала, о чем он спрашивает. Наверное, глупости какие-нибудь, ну и понимать незачем. Тем более что ее вернувшееся сознание было целиком поглощено решением совершенно неразрешимой задачи: как выломиться из слитка и при этом остаться в живых. Но Сашка все говорил и говорил что-то, и сознание постепенно отвлекалось от решения неразрешимой задачи, переключилось на Сашкины глупые речи — и от удивления опять чуть не отключилось.

— Почему ты плачешь? — в отчаянии говорил Сашка. — Вер, ты на меня обиделась, да? Ты на меня обиделась! Я понимаю, надо было, чтобы все как положено… Ухаживать надо было, я понимаю… Ты бы меня постепенно узнала… Ты бы меня полюбила… Вер, не плачь! Ты меня полюбишь, я знаю. Поверь мне, пожалуйста. Со мной сроду такого не было. Я хотел просто подарок отдать. Честное слово! Вер, прости меня, я не собирался тебя сразу в постель тащить, я просто голову потерял!

— Это не постель, — сказала Вера и открыла глаза. — До постели ты меня не дотащил. Это диван, и к тому же узкий. И плед колючий. Он из верблюжьей шерсти.

— Ты поэтому плачешь? — с облегчением спросил Сашка, но даже и не подумал пошевелиться.

— Не поэтому. У меня под лопаткой что-то тикает. Наверное, бомба с часовым механизмом…

— Это мои часы. Без бомбы, один механизм. Ты поэтому плачешь?

— Не поэтому. Ты опять небритый.

— Я утром брился. Просто к вечеру немножко оброс… Ты поэтому плачешь?

— Ты хотел есть, — напомнила Вера. — Если ты меня отпустишь, я тебе что-нибудь приготовлю…

И зажмурилась в ожидании боли, когда слиток начнет разламываться.

— Не могу, — пробормотал Сашка у нее над ухом. — Не могу отпустить. Боюсь. Я с тобой сросся. Как же я отпущу? Кожа начнет рваться. Прямо по живому… Не, не отпущу, боюсь…

— Это невроз, — объяснила Вера. — Или психоз. У меня то же самое.

— Ты поэтому плачешь! — радостно догадался Сашка. — Вер, не плачь. Невроз — это ерунда. И психоз тоже. Все-таки не коровье бешенство. Вер, открой глаза. Ты что, спать собралась? Бессовестная… Сейчас я тебя в постель потащу. Где у тебя постель? И отключи ты этот телефон, что он звенит и звенит, как ненормальный… Как люди не понимают: раз не отвечаешь — значит, тебя дома нет. Или это кто-то нужный звонит?

— Понятия не имею, — сонно сказала она. — Вообще-то мне ненужные не звонят…

— Тогда придется ответить… Эх, жаль… Ладно, пойдем отвечать.

Он выпустил ее из рук и стал подниматься. Вера мгновенно ощутила холод и одиночество, которые были ничуть не лучше, чем ожидаемая боль разрыва, но испугаться по-настоящему не успела. Сашка тут же подхватил ее на руки и понес в прихожую на истошный трезвон телефона, на ходу рассказывая, как он не любит этот технологический путь развития цивилизации со всеми ее достижениями. Перед зеркалом остановился — и тут же переменил мнение о технологическом пути. Все-таки кое-какие достижения цивилизации следует признать полезными. Например, зеркало — это величайшее изобретение человечества. Как бы он без зеркала обнаружил созвездие Большой Медведицы у Веры на боку? Вот здесь, примерно в районе седьмого ребра, россыпь мелких родинок — вылитый ковш Большой Медведицы… Что значит — щекотно? Придется потерпеть, должен же он исследовать это уникальное явление как следует… Он вообще уже давно мечтает серьезно заняться астрономией… Ах, черт, опять телефон. Не дадут ему сегодня серьезно заняться по-настоящему важным делом… Звонят и звонят… Кто ж это такой настырный? Ладно, придется ответить. И посерьезней с ними, построже, чтобы не отвлекали всякими пустяками…

— Слушаю! — очень серьезно и строго крикнула Вера в трубку сквозь смех.

— Добрый вечер, — неуверенно сказала трубка голосом господина Сотникова, Константина Дмитриевича, генерального директора, художника и Сашкиного брата. Близнеца! Ой, умора… — Вера, это ты? То есть Вера Алексеевна… Вы меня извините… Тут такое дело… Даже и не знаю, как сказать… В общем, Сашка из больницы исчез. Ушел — и все. И не сказал никому ничего. Давно ушел, еще до обеда. Мать волнуется. И Витька тоже… У него же нога еще, мало ли… Николаич говорит, что вчера его в магазин возил, подарок выбирать. Вот я и подумал: кому подарок? Ты меня извини… То есть вы меня извините, Вера Алексеевна, но, может быть, вы о нем что-нибудь знаете? О Сашке. А то ведь вообще никто не знает, куда он мог деться. И поздно уже… И нога у него…