Шпион, которого я убила - Нина Васина

– Это когда человек начинает искать возможности самоунижения или самовозвышения. Да вы лучше спросите у специалиста. Которая еще в ванной, – уточнил Кнур.

– То есть пытки и членовредительство на допросах – это попытки…

– Самоунижения, – подхватил Кнур. – Да вы, наверное, уже прочли несколько досье, – кивнул он на монитор. – Это возможность написать потом на самого себя докладную о плохом поведении или просто впасть в раскаяние от того, что забил насмерть ближнего своего. У человека, постоянно живущего чужой жизнью, интимность страданий и ненависть к себе после подобных срывов заменяют внутренние переживания простого обывателя по поводу поломанной машины или измены жены, например. Так говорят специалисты.

– Что же тогда – самовозвышение?

– Это – со следующей туркой, – пыхтя, встал Кнур. – Есть предложение переместиться на кухню. Ваш созерцатель, похоже, сейчас уйдет в школу.

– Что вы ищете? – спросил он в кухне, когда Ева, мешая ему разбираться с кофемолкой, начала шарить в столе. Вдвоем они не помещались между столом и плитой.

– У меня был литровый ковшик.

– Фу-у-у, это будет невкусно, – возмутился Кнур. – Остывает, и еще весь интим пропадает.

– Интим?!

– Маленькая турка на две чашечки – это очень интимно, не находите?

– Как хотите, – развела Ева руками.

– Так вот… Ничего, что я у плиты и к вам спиной? Мне известны только два случая самовозвышения. Когда нелегал, специализирующийся на взрывах, начал подкладывать взрывчатку и оформлять сам взрыв так виртуозно, что заранее мог оговорить с точностью до минимальной погрешности количество убитых ею. К примеру, случай семьдесят восьмого года, когда направленным взрывом были уничтожены две запланированные жертвы в большом магазине, и больше никто не пострадал серьезно. Еще был человек, который так тщательно отрабатывал убийства, что даже наши эксперты перестали верить, что это не несчастные случаи. Вместо одного выстрела в толпе он обхаживал свою жертву, изучал все ее повадки, привычки, медицинские карты и тщательно скрываемые слабости. И начинал анонимно – это важно! – контролировать поведение жертвы, навязывая ей определенную игру. В девяносто первом в Вене от сердечного приступа и, прошу обратить внимание, в присутствии свидетелей скончался один уважаемый адвокат. Говорят, он очень испугался обыкновенной мулатки-официантки, которая подала ему бокал. Испугать человека до смерти, находясь далеко от него и имея алиби, – вот пример красивой и тонкой игры самовозвышенца.

– А к какой категории вы относите коллекционеров отрезанных ушей или мизинцев? Кто, по-вашему, вырезает из человеческой кожи рисунки и потом хранит эти аппликации в альбомах?

– О, это просто ничтожные клептоманы, не уверен, что нелегал способен на такое. Ведь это значит – обрасти порочащей его информацией, угадываемым стилем.

– Я больше не буду. – Ева убрала свою чашку, когда Кнур перенес с плиты на стол пятую кипящую турку.

– Жалеете, что пригласили меня? – хитро прищурился он.

– Жалею, – кивнула Ева. – Вы все знаете, да?

– О чем?

– Кто убил вашего агента в театре. Вы знаете и издеваетесь надо мной?

– Клянусь, – Кнур приложил к груди огромную пухлую пятерню. – С чего вы взяли? Постойте, нелегалы? «Отклонения»?.. Нет, я пока ничего не понимаю. Очень ценю ваши внешность и ум, но вы же не доведете мою мужскую восторженность и зависть до абсурда унижения!

– Зависть?! – подалась через стол Ева.

– Это что касается сочетания у вас внешности и ума.

Ева резко встает, идет к себе и включает принтер. Кнур смотрит на принесенный ему лист с недоумением.

– Это ваша подпись? – Ева показывает пальцем, нависая над Кнуром.

– Похоже, моя.

– Дело номер двадцать пять, агент Бобров. Вы выправляли ему стаж работы и возраст!

– Почему вы кричите? – Кнур достал очки, медленно нацепил их и уставился снизу на Еву через стекла.

– Шесть лет назад вы лично отрабатывали это дело и подготовили на подпись вышестоящему начальству бумаги о выправке возраста и стажа работы нелегалу Боброву.

– Ну и что, – пожал плечами Кнур. – Я припоминаю, что вел тогда отдел по охране и защите информаторов и свидетелей. Вполне возможно, что мое начальство воспользовалось связями через этот отдел, чтобы утвердить легенду какого-то нелегала, пожелавшего вернуться в Россию после перестройки.

– По этой бумаге получается, что агент Бобров имеет непрерывный стаж в тридцать лет. Тридцать лет службы в одном месте.

– Вероятно, так и получается, – уставился в бумагу Кнур. – Ему надо было закрыть пробел в двенадцать лет, мои сотрудники подготовили необходимые справки, что Бобров не увольнялся, а просто находился в долгосрочной командировке, поэтому стаж не прервался. Действительно, ему уменьшили возраст при подработке чужих документов. Кстати, почти все нелегалы-зарубежники числятся проживающими здесь, они исправно получают пенсию либо зарплату в каком-то месте работы и платят за жилье. Чего вы так разволновались?

– Место работы нелегала Боброва. Третья строчка сверху.

– Место работы… Театр оперы и балета имени… Позвольте! – Кнур застыл, глядя перед собой. – Театр оперы и балета?

– Некий Бобров работает под прикрытием вашей организации в том самом театре. Кто этот человек?

– Понятия не имею! – возмутился Кнур. – Мне нужно позвонить.

– Давайте обсудим все до конца, потому что мне тоже нужно позвонить. Пока мы не позвонили и не испортили наши теплые и дружеские отношения, пока еще осталось немного зерен, я предлагаю вам мир и дружбу, полковник. – Ева придвинула Кнуру по столу пакет с зернами кофе. – Чайник включить?

– А коньячку у вас не найдется?

– Нет. Есть остатки водки.

– Годится, – кивнул Кнур, когда рассмотрел бутылку, которую Ева вытащила из-под кровати Далилы и принесла ему в кухню. – Мы не можем продолжать этот разговор здесь, – задумался он, разглядев сквозь стеклянную дверь кухни Осокина в коридоре. Сидящего в той самой позе, в какой его оставил Кнур, только голова свесилась и иногда слышался легкий всхрап.

– Я никуда не пойду. Не нравится кухня, можем устроиться у меня в комнате. Там, кстати, техника под рукой.

– Как хотите, но, если я начну пить, я начну есть. Это бывает опасно.

– Вы уже перемолотили мой недельный запас кофе, а теперь угрожаете разорением холодильника?

– Я только предлагаю пойти в контору. По дороге закажем коробку еды из ближайшего кафе.

– Не пойду, пока не пойму, – стукнула Ева по столу рюмкой.

– Нечего понимать. Ручаюсь головой, что в отделе внешней разведки никто сейчас не взаимодействует с нелегалом Бобровым. Никто не давал ему задания проводить слежку либо убивать. Где вы вообще взяли это имя?

– Нашла по поиску «Отклонения от нормы».

– Ах, отклонения. У него?

– До того как Бобров стал секретным агентом, он восемь лет проработал в КГБ в отделе расследований. В «Отклонениях» его номер два-тридцать. Этот человек отличался особой жестокостью на допросах. Он – то, что вы назвали клептоманом.

– Отрезал мизинцы? – Кнур влил в себя водку и осторожно поставил рюмку на стол.

– Нет. Делал аппликации из человеческой кожи. До пятьдесят девятого года этот человек нигде не был указан, только номер в «Отклонениях». В шестьдесят первом в отделе внешних связей появляется агент Бобров, а в отделе отклонений от нормы дело два-тридцать закрывается. День в день.

– Вы вскрыли секретные файлы, – грустно констатировал Кнур.

– Поэтому хочу сейчас и здесь быстро все выяснить.

Осмотрев холодильник, Кнур достал колбасу и стал медленно нарезать ее тонкими кружочками, тут же укладывая их в рот.

– Если не ошибаюсь, вы начали свои поиски с серпа, перекрещенного с молотом. Можно поинтересоваться, каким образом вы попали в закрытый отдел отклонений от нормы?

– Аппликации. Пятиконечные звезды, кресты, голуби и серп с молотом. Серп с молотом, как вы понимаете, аппликация по степени вырезки наиболее сложная. Здесь важно не просто вырезать кусок кожи, а потом на досуге подработать на нем рисунок. Вырезалось это сразу, снимался лоскут в виде уже готовой аппликации, а ее отображение оставалось кровавым пятном на спине.

Кнур задержался с очередным кружком колбасы, подумал и поинтересовался:

– Он вырезал это у живых?

– У живых и в момент беседы. Если бы он просто ломал кости или отбивал внутренности, его бы не зачислили в отклонения. Он так вел допрос. Говорил, чтобы допрашиваемый повернулся спиной и отвечал на вопросы. Нужный ему участок кожи обрабатывал обезболивающим. В момент вырезания картинки вел беседу. Боль у допрашиваемого начиналась потом, в камере.

– Я все понял. Подведем итоги. Вы думаете, что, объявив операцию с курьером Коупа начатой, я вышел на связь с работающим в театре нелегалом и приказал ему эту самую операцию сорвать. Вопрос первый – почему? У вас есть ответ?