Шпион, которого я убила - Нина Васина

– Я хочу видеть истопника, – не поворачиваясь, заявляет Кошмар. – Все остальное – потом.

Вся четверка идет по фойе к носилкам, на которых привстал и изумленно озирается только что открывший глаза тщедушный старик в телогрейке.

– Это ваше оружие? – спрашивает остановившийся у носилок Кошмар.

Истопник с оторопью осматривает перемазанное сажей лицо полковника и грязную руку, которая трясет перед его лицом пистолетом в прозрачном пакете, и вдруг кричит, широко разинув рот и демонстрируя остатки зубов:

– Да пошли вы все на хрен!

Через час в театре остались: наряд охраны, бригада фактурщиков, дорабатывающая отпечатки на лебедке под куполом, Ева Курганова, нервный директор театра, которого выдернули с домашнего праздника, задремавшая после затихшего переполоха дежурная по гардеробу Кошелкина, коза и полковник Кошмар, допивающий с Миленой в буфете вторую бутылку коньяку.

Задержанные подозреваемые – пятнадцать человек – были отвезены в специзолятор ФСБ на двух фургонах, причем коммерсант Женя, истопник и осветитель Марат оказались в фургоне вместе с Надеждой и поделили ее полпачки сигарет на четверых.

– Хватит реветь, – толкнул плечом Надежду Марат. – Может, выкарабкается твой помреж.

– Нет. Он умер. Я знаю, – бесстрастно ответила Надежда, не вытирая полоски слез на щеках, а истопник перекрестился, пожелал Петровичу царства небесного и, удивленно ощупав красный галстук на шее, поинтересовался: «Чья это удавка?»

– Однако! – Полковник в буфете посмотрел на свои часы. – Майор Курганова, выясните координаты организации, предоставляющей театру коз, ослов и лошадей. Спектакль уже двадцать минут как кончился, почему не забирают животное?

– Есть выяснить координаты, – пробормотала Ева и не двинулась с места, вытянув ноги и расслабившись на неудобном стуле. Она только что с криками и угрозами упросила Далилу не ехать с Женей в изолятор, а сесть в машину лейтенанта Осокина, который отвезет ее домой и, может быть, даже… Нет, лучше не думать про массаж. Болела голова, отваливались ноги, а беседа Кошмара и Милены о ностальгических временах КГБ навевала ужасающую тоску пополам с тревогой.

Раскрасневшаяся Милена, заталкивающая сигарету в длинный мундштук, и полковник Кошмар, у которого количество выпитого угадывалось только по замедленной речи, сидели друг напротив друга, как два призрака страдания и власти. Старая женщина разговаривала с Кошмаром дружелюбно и спокойно, полковник разглядывал ее с исследовательским интересом, как удачно выжившую послерепрессионную особь, сочетающую в себе спокойствие ненависти с хорошей памятью.

Сонная Кошелкина и охранник привели удивленного водителя фургона для перевозки животных-актеров. Милена, прощаясь, поцеловала козу в лоб. Кошмар галантно предложил Милене согнутый локоть и собственный автомобиль для доставки ее домой. Милена, выдохнув ему дым в лицо, подошла к Еве.

– Я не поеду с полковником, он пьян, – кивнула она в сторону так и застывшего с отставленным локтем Кошмара.

– Не беспокойтесь, его автомобиль с водителем, – зевнула Ева.

– Все равно. Он может меня ликвидировать, – заявила Милена. – Я знаю Бобра. Я очень хорошо знаю Бобра, – наклонилась она к закрывшей глаза Еве. – Наверное, я последний человек на Земле, который может его узнать. Я поеду с вами.

– Бобра, – устало кивнула Ева.

– Это кличка, конечно. Странно для гэбистов, но она созвучна с его фамилией. Видите, как на меня косится ваш полковник?

Ева посмотрела на Кошмара. Тот как раз открыл свои карманные часы и вдумчиво сопоставлял расположение стрелок с цифрами.

– Ладно, пошли, – встала она.

– У вас есть оружие? – не унималась Милена.

– Конечно, не беспокойтесь. У меня есть оружие, я не пила, я хорошо вожу машину.

– И вы – снайпер. А вот ваш полковник оружия не носит.

– Точно. Идете?

Устроив Милену на заднем сиденье, Ева села за руль и спросила адрес. Милена по слогам назвала улицу, потом – многозначительно – номер дома. Потом выдала справочную информацию о прежних, дореволюционных владельцах дома, потом рассказала, как квартира досталась ее мужу.

– Мне почему-то этот адрес знаком, – пробормотала Ева, осторожно выезжая с площади у театра.

Тут же среагировал динамик в ухе:

– Это квартира работницы костюмерного цеха Булочкиной. Она проживает в комнате коммунальной квартиры с двумя соседями.

Ева резко затормозила. Милена удержалась руками за переднюю спинку, но причудливое сооружение на ее голове в виде нашлепки с бахромой и перьями слетело.

– Вы живете с Надеждой Булочкиной? – Ева посмотрела на Милену в зеркальце. Милена внятно, с удовольствием выругалась матом, потом расправила свою нашлепку с бахромой, устроила ее на голове, прикрепила длинной булавкой и спокойно заявила:

– Надежда добрая девочка, но дура с шилом в одном месте. Она погибнет, если не найдет покровителя. Вы понимаете, о чем я?

– Я понимаю, – кивнула Ева, плавно взяла с места и достала пищащий телефон.

Незнакомый голос сообщил, что ее сын задержан за хулиганство и оскорбление лиц при исполнении и в нетрезвом состоянии находится в сорок втором отделении полиции Западного округа.

Ева резко затормозила.

– Если вы позволите, – Милена поймала съехавшую шляпку, – то я выйду. Мои представления о вождении автомобиля несколько отличаются…

– Простите. Неприятности. Трудный день. Я вас довезу и отведу домой. Только я быстро поеду, можно?

– Если не будете тормозить через каждые сто метров, то можно.

– Вы действительно хорошо водите, если очень быстро и не отвлекаетесь по пустякам, – похвалила она у дома, с медлительной грацией высокого человека выбралась из автомобиля и разрешила проводить себя до квартиры.

Выражение лица Евы при виде ее разоренной комнаты Милену рассмешило.

– Это просто ревизия. Освобождаюсь от лишних вещей перед дальней дорогой. Подарить вам что-нибудь? У меня есть чудное перо австралийского попугая, дивный фиолетовый оттенок, как раз под цвет ваших глаз!

Наспех попрощавшись, перескакивая через ступеньки, Ева бежит вниз, резко рвет машину с места и через двадцать семь минут уже прорывается с раскрытым удостоверением и безумным лицом в отделение номер сорок два.

– Мы его посадили отдельно от других задержанных, все-таки несовершеннолетний. – Дежурный учтив и так медлителен! – Но странно, что у работника органов сын так себя ведет, вы уж проведите разъяснительную беседу, он ведь ваш телефон не давал сначала, а когда назвал фамилию, я вас вспомнил. У нас в отделении ваше фото до сих пор висит.

– Где висит? Какое фото? – Ева плохо понимает, что ей говорят, она пытается сообразить, почему Илия приехал из Италии, не предупредив, напился и нахулиганил.

– В кабинете нашего начальника отделения. Это раньше ведь был кабинет майора Карпелова.

Ева останавливается, задержавшись рукой за стену. Кое-где облупленная зеленая краска накатывает в лицо отрезвляющей болью и воспоминанием утраты.

– Сорок второе, Западного. Здесь был кабинет Карпелова, – шепчет она, – и оперуполномоченного Января.

– Точно! – обрадовался дежурный. – Пришли. Вот он, скандалист!

Со скамейки встает, покачиваясь, Костя Вольский и выдает столько непечатных выражений, насколько ему хватает воздуха и сил, – яростным криком.

Дежурный ахает и смотрит на Еву с ужасом.

– Как ты смеешь такое – матери!

– Все в порядке. – Ева выдыхает страх и напряжение, опускается на ближайший стул и улыбается с радостным облегчением. – Все нормально. Я не мать. Я – его учительница.

32. Дочь мясника

Марго, предъявившая свой паспорт и примерно ответившая на все вопросы любопытного проверяющего – «В театр пришла за зрелищем. Зрелище оказалось потрясающим. Кто исполняет главные партии, не знаю, но Квазимодо – урод, это точно», – одной из первых покинула театр и отправилась в бар, где ее хорошо знали. Она молча села за стойкой. Бармен, кивнув, так же молча налил пять маленьких стопочек водки, насыпал в вазочку жареный фундук и распотрошил апельсин, превратив его в диковинную распустившуюся оранжевую лилию на синем с позолотой блюдце. Марго пила по одной стопочке в четыре с половиной минуты, закусывала орешками, а после последней принялась за апельсин, развернувшись к залу. В стеклянной колбе на постаменте извивался в танце юноша в набедренной повязке. Марго посмотрела на часы. Потом – удивленно – на бармена.

– Лацис гриппует, – тут же среагировал на ее взгляд бармен и добавил: – Извините. Он просил передать, если вы будете спрашивать.

Марго, побледнев, взяла листок бумаги. Понюхала его, закрыв глаза. За несколько секунд она увидела большую кровать в розоватом сумраке ночника и юношу с завязанным горлом, листающего на кровати журналы.

– Действительно грипп, – заявила она с облегчением и развернула записку. Одно слово и две цифры. Название улицы, номер дома и квартиры. – Где это? – Марго положила записку на стойку.