Поединок крысы с мечтой - Роман Арбитман

Легко догадаться, что для литературного соперника Стивена Кинга Америка по-прежнему – «вероятный противник», коего надлежит изображать в карикатурном виде. Но все же автор перебарщивает: городок сплошь населяют граждане «с бородой и беспокойно бегающими глазами», «с суровым лицом и отсутствующим взглядом», «с рыжей бородой и тупыми глазами» и т. п. Правда, имеются здесь и положительный герой («сильный парень с мужественным лицом и твердым характером»), и героиня, борющаяся за право со временем стать положительной («невысокая девушка, смазливая и с невыносимым характером» – да-да, та самая, с которой «говорить было невыносимо приятно»). Разумеется, только им двоим из всех персонажей кунсткамеры удается выжить – остальные проваливаются в тартарары вместе со своими бородами, глазками и щупальцами.

Никого из них, естественно, не жаль. Разве может вызвать сочувствие начальник полиции Дарвин («Вероятно, в молодости ему везло с женщинами. Но несмотря на это, Дарвин был человеком суровым...»)? Или неприятный тип, который «работал химиком-исследователем в области неизведанного»? Или омерзительный уфолог (!), которого герои призывают, дабы тот изгнал беса? (В Касл-Роке подобными делами занимается экзорсист, но Георгиеву, конечно, видней). Для подобных граждан действительно лучшее лекарство – смерть, чтобы не мучались и читателя не мучили.

Отдадим должное автору: приближение смерти он описывает неторопливо и тщательно. Сперва «крылья неизведанного застучат в сознание с новой силой, норовя укутать беззащитный разум горьким туманом». Потом, натурально, явится «голос, исходивший из вечной бездны и навеянный дыханием смерти» (при этом «мука и сладострастие перемешаются, образовав какой-то сферический цилиндр»). И вот тогда, наконец, возникнет нужный монстр («от чудовища исходило сияние, оно непрерывно подергивалось»). Готово – все съедены. Туда и дорога. Янки, гоу хоум.

Заметим, что нелюбимые автором американцы гибнут в романе не только от лап и зубов потусторонних чудовищ, но и от простого огнестрельного оружия (в том числе и от новой модификации автомата «узи» – с двумя «з», «уззи»). Тем не менее стилистические разногласия автора с нелюбимыми персонажами видны и невооруженным глазом. Справедливо рассудив, что на всех метафор и сравнений не напасешься, Юрий Георгиев нашел одно – и меткое. «Как ошпаренный, он подскочил и, схватив трубку, буркнул что-то вроде возмущения». «Человек опрометью выскочил из дома и, сев в машину, тронулся с места, точно ошпаренный кипятком». «Он точно ошпаренный выдернул голову обратно». «Кот подскочил и как ошпаренный кинулся прочь...». И т. д. Если не считать бедного кота, все остальные янки получили по заслугам.

В тех же случаях, когда автору противно даже ошпаривать своих персонажей, возникает универсальное слово «довольно». И лицо персонажа «было довольно мясистым», и «талант репортера в нем был довольно высок», и «погода была довольно прохладной и пасмурной», и возраст госпожи Мур был «довольно критическим», и «комната была довольно большая, отделанная кафелем», и блондинка была «довольно смазливая», и волосы были «довольно длинные», и прохожий был «довольно немолодой», зато и «стрелял он довольно неплохо». Даже положительный герой Вилли, хоть и «проснулся довольно рано» и лицо его было «довольно привлекательным», не ушел от рокового словечка. По мере чтения романа становится очевидным по крайней мере одно преимущество пресловутого Стивена Кинга перед нашим соотечественником. Хитрый американец любую погрешность стиля всегда может объяснить нерадивостью переводчиков с английского на русский. Юрий же Георгиев, опрометчиво взявшись писать сразу на русском, лишил себя подобного прикрытия. Бандиты «предвкушали красивую бойню, окрашенную кровью полицейских». Герой «увидел всю картину измывания над несчастной женщиной». «Выстрелы сотрясли пригородный воздух» – и «еще двое террористов украсили улицу своими телами». Или это все же подстрочник?

Лично к автору больших претензий у меня нет. В принципе каждый дееспособный гражданин имеет право сочинять все что угодно для собственного удовольствия. Главную вину за «оттенки опасности», «свиноподобные носы» и прочие «сферические цилиндры» следует возложить на издателей из «Амальтеи» и «Эксмо», которые не просто вербуют мальчиков-двоечников в «русские Стивены Кинги», но и дурят головы этим бедным юным графоманам, уверяя, будто они – «писатели, ни в чем не уступающие признанным мастерам». («“Лучшее лекарство – смерть” – произведение, которое заставило меня поверить в свои силы и свою звезду», – простодушно признается Георгиев в уже упомянутом предисловии к книге). «Чтение-1» – наглядный пример книжной серии, мертворожденной уже априори и существующей в природе лишь для подтверждения коммерческой истины: покупателя обмануть нетрудно, он сам обманываться рад. Что же касается отдельно взятых писательских амбиций отдельных авторов-волонтеров, то разрушать чужой сон золотой совсем не хочется. Как-то неловко. Достаточно и того, что на конкретный вопрос «Ну как?» ответ будет обтекаемым: «Видишь ли, Юра...»

Всегда есть надежда, что Юра все-таки сам увидит.

1995

Визит отложен до лучших времен

Анатолий Афанасьев. Первый визит сатаны. М.: Ковчег («Русская рулетка»)

Американской киноакадемии следовало бы переименовать «Оскара» в «Зигмунда» и вручать золотую статуэтку изобретателя психоанализа наиболее отличившимся создателям мистических триллеров и криминальных драм. Усидчивый зритель голливудской продукции твердо усвоил, что наиболее злостные убийцы, маньяки и вервольфы делятся на две категории: на тех, к кому в детстве родители проявляли нечуткость (или нехорошую чуткость – что еще хуже), и тех, в кого уже с раннего детства вселился дьявол («Экзорсист» У. Фридкина, «Омен» Р. Доннера). Малютка первой категории мучительно реагирует на любую мелочь, чтоб через много лет расплатиться за нее с окружающими по-крупному. Юный изверг второго типа, обнаружив в себе адские возможности, не откладывает на будущее пакость, которую можно сделать уже сегодня.

Очевидно, успех подобных фильмов у нашего зрителя был учтен московским прозаиком Анатолием Афанасьевым, который решил создать синтетического антигероя на основе обеих разновидностей дьяволоносцев, – в твердой уверенности, что такое сальто-мортале наверняка «сделает этот роман отечественным бестселлером» (авторское предисловие к книге).

Известные резоны у автора были. Нечто хорророобразное на отечественном материале читателя, пожалуй, могло бы заинтересовать. К тому же как раз в случае Афанасьева смена писательского имиджа свершилась бы незаметно: этого прозаика – невзирая на полудюжину его соцреалистических романов – знали всего несколько критиков, которые с плюшкинским скупердяйством (хранить незачем, но выбросить жалко) числили его в обойме «сорокалетних». Едва ли в лице Анатолия Афанасьева нам явился бы новый Кинг (или Блетти), но уж во всяком случае самый минимум писательского профессионализма плюс знание незамысловатых законов жанра дали бы в сумме среднедобротный образец «того, что в Америке сегодня называют триллером» (опять же предисловие).

Судя по первым двум-трем десяткам страниц, автор поначалу искренне пытался соответствовать обозначенному жанру и изобразить сатаненка Алешу Михайлова в духе голливудского стандарта, обеспечив его дураковатыми родителями и априорными дьявольскими способностями, не от них полученными. Юный антигерой, аттестованный в качестве такового изначально («у него в глазах мрак», «с его детских губ стекал яд», «его злоба была космического закваса»), демонстрирует свое адское естество недолго. Уже на этих начальных страницах сюжет безнадежно запутывается в вязкой манере письма. Рассказчик, словно забыв о законах жанра, им самим над собой поставленных, то и дело притормаживает у обочины фабулы, чтоб поделиться какими-либо глубокомысленными рассуждениями. Первые километры сюжетной магистрали на глазах у читателя превращаются в расползшийся кисель, где даже остроумие не находит себе твердой основы и оскальзывается в ерничество и юродство. В устах пацана 80-х, пусть и с дьявольскими замашками, нафталинная речь Иудушки Головлева («Верно рассуждаете, сударыня. Так я разве по доброй воле? Асенька к сожительству силой принудила» и т. п.) не кажется ни страшноватой, ни даже комичной: просто нелепой. Мелкий бес Алеша не умеет как следует напугать, потому что скучен. Автор готов комментировать любой его поступок с помощью ремарок («в его дружелюбной, обманной повадке таилась угроза всему сущему»), но они уже не имеют реальной силы. Рядовой триллер, созданный средним американским литератором, не застрахован от банальностей; однако в силу экономичности и функциональности жанра общие места проскальзывают быстро и почти незаметно. Триллер, созданный бывшим советским писателем, не смог избавиться от родовой травмы: его болезненно, едва ли не с мистической силой тянет к многословной, унылой обстоятельности. Автор попытался было привить к западному боевику нашу лапидарную детскую страшилку («Девочка в поле гранату нашла» и т. п.), но лаконичность ему не под силу. Пытки, драки, похищения, стрельба – все это гарантированно тонет в пучине ни к чему не обязывающих слов. Героиня, например, не просто любит, а «любит всеми силами своей маленькой, хрупкой, элегантной души». Один только обонятельный ряд способен занимать целые страницы (и «кожа ее пахла сушеной дыней», и «от него пахло рекой», и «от ее щек пахло леденцами», и «от простыней пахло пряным женским теплом», «и пахнет от него всегда честным мужицким потом, как антоновскими яблоками»), что уж говорить о бездонных осязательном и зрительном – тем более – рядах! Юный сатана, явившийся с недружественным визитом, застает такую кипучую потустороннюю деятельность, что не может не стушеваться. Любая гадость в такой обстановке не производит особого впечатления – как лишний плевок на пол в без того замусоренной квартире.