Исповедь королевы - Виктория Холт

О, деньги!

Как-то раз одним чудесным июньским днем я сидела в своих украшенных позолотой апартаментах и играла на клавесине. Но мои мысли были далеки от музыки. Я размышляла о том, что старею. Ведь мне было уже почти двадцать восемь лет! В декабре моей дочурке должно было исполниться пять лет, а маленькому дофину — два года в октябре.

Ах, вздыхала я в душе, как жаль, что мне уже так много лет! Мной овладела печаль. Я не могла представить себя старой. Что я буду делать, когда не смогу больше танцевать, играть и выступать на сцене?

Устраивать браки своих детей? Отдать мою любимую доченьку какому-нибудь монарху из далекой страны? При мысли об этом меня охватила дрожь. Боже, сделай так, чтобы я никогда не состарилась!

За дверью послышался шорох.

Я подняла взгляд от клавесина и сделала знак принцессе де Ламбаль, чтобы она узнала, кто желал войти ко мне.

Это был швейцар, который хотел доложить о посетителе.

Я вздрогнула, увидев в дверном проеме… его. Он выглядел намного старше, чем прежде, но от этого ничуть не стал менее привлекательным.

Мне даже показалось, что он стал каким-то еще более необыкновенным, чем раньше.

Итак, ко мне приближался граф Аксель де Ферсен. Я поднялась и протянула ему руку. Он взял ее и поцеловал.

В эту минуту я внезапно почувствовала, что вновь ожила и стала счастливой. Все мои мрачные мысли о подкрадывающейся старости исчезли.

Он вернулся!

Какие чудесные дни последовали за этим! Граф часто приходил в мою гостиную, и хотя мы никогда не оставались наедине, но могли подолгу беседовать, к тому же мы не нуждались в словах, чтобы выразить чувства, которые испытывали друг к другу.

Когда он рассказывал мне об Америке, его глаза сияли от восторга. Он был награжден крестом Цинциннатуса за отвагу, но не носил его. Это было запрещено его величеством королем Швеции Густавом, хотя на последнего эта награда все же произвела впечатление, и он назначил Акселя полковником своей армии.

— Теперь вы останетесь во Франции на некоторое время? — спросила я.

— Чтобы сделать это, мне нужен предлог.

— А у вас его нет?

— У моего сердца есть причина. Но я не могу объявить о ней всему миру. Должно быть две причины…

Я все поняла. Его семья требовала, чтобы он вернулся в Швецию и обосновался там. Он должен жениться… на богатой. Он должен подумать о своем будущем. Как можно было сделать все это, оставаясь во Франции?

Он рассказывал мне об этом, и мы улыбались друг другу, охваченные каким-то безнадежным восторгом. С самого начала у нас не было никакой надежды на то, что мы когда-нибудь станем любовниками. Это было невозможно! Я совсем не походила на ту женщину, которую изображали в памфлетах, потому что по своей сути была очень утонченная и романтичная натура. Низменные эпизоды в спальне для меня были лишены очарования. Я верила в любовь — в любовь, которая была служением, преданностью, бескорыстием… То есть в идеализированную любовь. В своем мундире шведской армии он выглядел великолепно, таким он навсегда останется в моей памяти. Я не искала преходящих ощущений, удовлетворения минутного желания, а мечтала о том, как было бы хорошо, если бы я была просто знатной женщиной, если бы мы были женаты и жили идеализированной жизнью в маленьком домике в каком-нибудь местечке наподобие моего хутора, где коровы идеально чистые, масло изготовляется в севрских чашах, а овцы украшены серебряными колокольчиками и лентами. Я не хотела, чтобы что-то низменное вторгалось в мой рай.

Кроме того, у меня были дети. Для меня они были само совершенство. И это были дети Луи. Они уже никогда не станут другими, а моя маленькая Королевская Мадам с каждым годом становилась все больше похожа на своего отца.

В моих мечтах не было никакой логики, никаких практических рассуждений. Я страстно желала романа — и притом романа, не имеющего ничего общего с реальной жизнью.

Несмотря на это, я хотела удержать Акселя во Франции и была в восторге, когда Луи показал мне письмо, которое он получил от короля Швеции Густава. В послании было следующее:

«Мсье, мой брат и кузен, граф де Ферсен, который служил в войсках Вашего Величества в Америке, благодаря этому заслуживает Вашей благосклонности. Я надеюсь, что не буду нескромным, если попрошу Вас дать ему собственный полк. Его рождение, его состояние, положение, которое он занимает при моей персоне, — все это приводит меня к мысли о том, что он может быть вполне пригоден для службы Вашему Величеству. Но, поскольку он останется также и у меня на службе, ему придется делить свое время между своими обязанностями во Франции и в Швеции».

Мне не пришлось долго убеждать Луи в том, что это прекрасная идея.

Теперь у Акселя была возможность чаще бывать в Версале, не вызывая при этом толков. Он приходил в мундире французского солдата.

— Мой отец недоволен. Он считает, что я напрасно трачу время.

— Увы! — ответила я. — Боюсь, что он прав.

— Еще никогда «напрасно» потраченное время не делало меня таким счастливым.

— Сегодня вечером будет концерт. Я буду искать вас.

И все продолжалось в том же духе.

Ферсен-отец был энергичным человеком. По его мнению, раз уж сын решил тратить свое время во Франции, то пусть хотя бы женится там. Была одна очень подходящая молодая женщина, которая вполне могла бы стать его невестой. У нее было состояние, ее отец обладал влиянием во Франции, а ей нужен был муж благородного происхождения и с титулом. Этой избранной невестой была Жермена Некер, дочь генерального контролера.

Когда Аксель сообщил мне об этом, я испугалась. Ведь если он женится, нашему роману придет конец. Правда, я сама была замужем, и у меня совершенно отсутствовали шансы стать женой Акселя. Но разве кто-нибудь когда-нибудь слышал о женатом трубадуре? Каким образом он сможет постоянно посещать меня, если у него будет жена, да еще такая, как Жермена Некер, сторонница демократии и реформ, женщина высоких идеалов, которые она заимствовала у своих родителей?

— Это не должно случиться! — сказала я.

Ферсен согласился со мной, но вид у него был мрачный. Некеры уже были информированы о возможности такого союза и находили его превосходным. Мадемуазель Некер будет смертельно обижена, если Аксель не попросит ее руки.

— Мы должны найти для нее другого поклонника! — заявила я. — Причем такого, который понравился бы ей еще больше.

На самом же деле я была в ужасе. Разве возможно, чтобы какой-нибудь мужчина мог больше понравиться женщине, чем Аксель?

Жермена Некер была очень решительной женщиной. Она заявила, что выйдет замуж только за того, кто ей понравится. Как ни странно, но мне уже показалось, что она вовсе и не предполагала выходить замуж за Акселя. В течение какого-то времени она была влюблена в барона де Стеля и поэтому приняла решение выйти замуж за него. Неудивительно, что, будучи такой сильной по натуре, Жермена Некер очень скоро стала мадам де Стель.

Аксель показал мне свое письмо к сестре Софи, которую очень любил и с которой всегда был искренен. Он уверял меня, что она поймет его истинные чувства.

«Я никогда не приму узы брака. Это против моей природы… Будучи не в состоянии отдать себя той, которой я желаю принадлежать и которая любит меня по-настоящему, я не отдам себя никому».

Итак, наш роман был сохранен.

Но даже при таких условиях Аксель не мог оставаться во Франции неопределенно долго. Семейные дела требовали его возвращения в Швецию. Но я знала, что он мой навсегда. Он никогда не женится. Он сам это сказал.

Через несколько месяцев де Ферсен снова вернулся в Париж, куда на этот раз прибыл вместе с королем Швеции Густавом. Я хорошо помню тот день, когда мы получили известие об их прибытии. Луи уехал на охоту и остановился в Рамбуйе. Получив известие о приезде короля Швеции Густава, ему пришлось так поспешно одеваться для встречи с его величеством, что в результате вышла небольшая оплошность: король Франции приветствовал своего гостя в разных башмаках: один был с золотой пряжкой и с красным каблуком, а другой — с серебряной пряжкой и черным каблуком. Но Густава, которому, очевидно, была безразлична даже его собственная внешность, это не смутило. Важно было то, что Аксель снова был во Франции.

Я всячески обнаруживала свои чувства и тут же заявила, что мы должны устроить в Трианоне праздник в честь шведского короля, а про себя решила, что это будет такой праздник, какого Трианон еще никогда не знал.

Все, кто окружал меня, многозначительно приподнимали брови. Они хихикали и шептались, прикрывая рот рукой. В чью же честь на самом деле должен был быть дан этот праздник?

Прежде я никогда не питала к Густаву особой любви. Когда он в последний раз приезжал во Францию — а я тогда была еще дофиной — он подарил любимой собаке мадам Дюбарри бриллиантовое ожерелье. Я сказала, что это глупо и, кроме того, вульгарно, ведь он оказал больше внимания любовнице короля, чем будущему королю Франции.