Тайна асассинов - Александр Воронель

Но, нет — те взрывают автобусы, не глядя, кто едет, сторонники ли мира или сионистские фанатики. И по обывательским квартирам прямо палят — что же это такое? Сейчас Барак им покажет!

Но он что-то не показывает, а продолжает уступать, все больше и больше. И Арафат больше уже не обещает конца интифады. А доблестные его соратники, один другого круче, прямо с экрана объясняют, что мы для них все на одно лицо, и прогрессивные наши убеждения нас не спасут. Тут уж закрадывается страх и предательская мысль, что, если им и Иерусалим уступить, они, пожалуй, еще быстрее до нас до всех доберутся. Кто же нас спасет? Разве что, Шарон?

Неожиданно в сознании гражданина выплыла из прошлого и захватила воображение фигура Спасителя отечества, человека, который возьмет на себя непосильную для обывателя ответственность. Брал ведь уже много раз. И поведет. И прикажет… И не испугается.

Все благородное негодование, которое годами обрушивала на Шарона израильская журналистика опало как шелуха перед страхом обывателя. Выяснилась поразительная невосприимчивость народа к журналистике и равнодушие к пропаганде. Вдруг открылось, что инстинкт самосохранения не отмер в Израиле. Просто заглушен был до времени вольготной жизнью, умилением перед собственной справедливостью и разнообразием возможностей.

Генерал Де Голль, генерал Жуков, генерал Шарон. Такая роль не случайно выпадает генералам. Часто, именно строптивым генералам.

За пятьдесят лет вырос у нас средний класс. Идеология идеологией, справедливость справедливостью, а «коль дело-то до петли доходит», появился у израильтян и трезвый взгляд, и здоровый консерватизм. Аполитичное «болото» вспучилось и вручило Ариэлю Шарону свою судьбу. Выдержит ли он это в свои 73 года?

Два сценария

По странному совпадению книга Александра Солженицына «Двести лет вместе» вышла в Москве почти одновременно с открытием Еврейского музея в Берлине, который был торжественно представлен в печати как «Две тысячи лет еврейской жизни в Германии» и неожиданно оказался самым посещаемым музеем в городе. Я не уверен, что до конца понимаю смысл этого повышенного интереса с немецкой стороны. Возможно, для молодого поколения немцев евреи превратились в экзотический объект, который, по уже неясным для них причинам, так странно повлиял на их собственный образ в глазах других народов. Почти никто из них не видел живых евреев, а если и встречал, не смог бы отличить от других. В чем там было дело?

В какой-то мере музей на такой запрос отвечает. Там представлены факты и сценки из жизни евреев в Германии III века, VIII века, XIII века, XVIII-го…

До XX в. мы с женой не добрались не потому, что не хватило времени. Во всех этих веках история еврейского поселения начиналась и кончалась одинаково. Немецкий педантизм не позволяет перекраивать историю, как это общепринято в России, и потому германско-еврейская ситуация выглядит безнадежно мрачной. Конец всей экспозиции кончается сценами Катастрофы, которые мы уже не захотели видеть.

Немецкие государи и епископы регулярно приглашали и поощряли евреев, как только им приходило в голову увеличить свой доход за счет торговли или какого-нибудь нового предприятия. Спустя два-три поколения под давлением народного гнева, они их изгоняли, ограбив и перебив какую-то часть на месте. Причины недовольства населения были не всегда основательны, но всегда непреоборимы. Скажем, при эпидемии чумы евреи, может быть, и не были виноваты, но что-то же делать было надо… В другом случае герцог, не знающий, как подойти к освоению соляного месторождения (или серебряных рудников), приглашает знающих евреев, — они налаживают ему солеварное дело (или чеканку монеты), герцог сгоняет туда своих крепостных и у него появляются деньги. Евреи, конечно, богатеют, герцог тоже. Он нанимает на эти деньги больше солдат и они гонят туда еще и еще крестьян, сгоняя их с земли. Крестьянам это не нравится. Через некоторое время чаша терпения народа переполняется, и он, вместо того, чтобы обратить внимание на своего герцога, который остается вне поля зрения, сосредоточивается на евреях, которые у всех на виду. Герцог, выбирая из двух зол меньшее, со вздохом предпочитает отыграться на них же. Солеваренное производство, однажды начатое евреями, остается в наследство грядущим немецким поколениям, а евреи (кто остался жив после сопровождающих драматических событий) отправляются искать по свету новую точку приложения.

При сравнении с книгой Солженицына мы видим, что сценарий германо-еврейских отношений всегда отличался от русско-еврейского варианта. Во-первых евреев в Россию никто не приглашал — они были коренным населением Польши, ко времени прихода русских прожившим там уже 300 лет. Российское правительство, захватив Польшу, так или иначе, вынуждено было с этим считаться. Во-вторых, в России, по-видимому, никто (кроме Екатерины II, чье немецкое происхождение подсказывало ей обрисованную выше схему отношений) не возлагал каких бы то ни было экономических надежд на евреев. Как сказала при случае кроткая Елизавета Петровна: «От врагов Христовых не надобно интересной выгоды.» В течение почти ста лет все российские правительства старались всячески ограничить, если не полностью приостановить, экономическую инициативу евреев, и в этом были солидарны с большинством населения Империи.

Не нужно припутывать к этому антисемитизм. Был он или его не было, российская имперская политика была прежде всего политикой самосохранения. Феодально-бюрократический характер внутреннего устройства России законно противился чрезмерной коммерческой активности выходцев из Польши, свободно оперировавших рыночными категориями.

Вероятно, нежданный (и судьбоносный для нас всех) взрыв тяги к светскому образованию, который позже обнаружился среди евреев в годы правления Александра II, как раз, и произошел от того, что в предшествовавшие годы еврейской рыночной стихии был поставлен почти непреодолимый барьер, и светское образование стало тем единственным путем, который мог дать множеству грамотных евреев почтенное (согласное с их глубинными представлениями) занятие, ставившее их в положение конкурентоспособности с остальным населением.

Вообще, российское государство до самого конца XIX в. в евреях не нуждалось еще и потому что для выполнения тех технических функций, на которые германские государи столетиями раньше приглашали евреев, оно щедро набирало, уже далеко продвинутых, европейских (германских же) специалистов. И русский народ согласно отвечал на это утробной ненавистью к немцам («Он в землю немца Фогеля, живого, закопал». Н.Некрасов).

Со второй половины XIX в. Россия осторожно модернизуется и все глубже вовлекается в европейскую рыночную систему. И только тут опять начинает разыгрываться германо-еврейский сценарий: российское феодальное государство заигрывает с еврейским капиталом, а российские феодальные отношения позволяют ему расплачиваться только подневольным трудом своих безгласных подданных:

«Прямо дороженька, насыпи узкие,Холмики, речки, мосты.А по краям-то все косточки русские.Сколько их, Ванечка, знаешь ли ты?».

Ванечка, конечно, не знает, но Некрасов-то знает, что без этих косточек не было бы у него железной дороги, потому что именно так, на костях, а не иначе, построены российские города, российские железные дороги и российские атомные электростанции. Так, по крайней мере начиная с Петра I, движется в России прогресс. И призванные строить железные дороги богатые евреи, с которыми Некрасов в клубе регулярно играл в карты, были тут не более, чем инструментом в руках правительства, проводившего модернизацию страны и государства.

Описывая русскую историю в своем двухтомнике, А. Солженицын избегает вопроса о ее субъекте. До 1917 г. таким субъектом ему виделась, очевидно, Российская империя, в которой живые евреи были достаточно периферийным, часто раздражающим объектом. Именно эта государственническая позиция Солженицына и определяла его симпатии в истории этого периода. Но уже в тексте второго тома он занимает позицию скорее диссидентскую по отношению к новой власти, и тогда русский народ в его трактовке, русская аристократия, русская интеллигенция, а потом уже и крестьянство, оказываются недопустимо пассивными жертвами неназванных демонических безнациональных сил:

«Нет, власть тогда была не еврейская, нет. Власть была интернациональная». При этом, однако, Солженицын старается соблюсти некий баланс именно по отношению к евреям, упоминая еврейское содействие либо противодействие этим мистическим силам. Но у него так ни разу и не всплыла какая-нибудь русская общественная группа (кроме большевиков), которая бы активно действовала в истории и сознательно предложила евреям какую бы то ни было форму сотрудничества. Он признает, что и белое движение оказалось тут не на высоте общей задачи, несмотря на то, что находились евреи, готовые горячо его поддержать.