Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

Ея Величества Государыне Царице Екатерине Алексеевне верным, добрым и послушным рабом и подданным быть, и все к высокому Его Царскаго Величества самодержавству, силе и власти принадлежащия права, и прерогативы (или преимущества), узаконенныя и впредь узаконяемыя, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, и в том живота своего в потребном случае не щадить, и при том по крайней мере старатися споспешиствовать все, что к Его Царскаго Величества верной службе и пользе во всяких случаях касатися может. О ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, нетокмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися буду. Когда же к службе и пользе Его Величества, или церковной, какое тайное дело, или какое бы оное ни было, которое приказано мне будет тайно содержать, и то содержать в совершенной тайне, и никому не объявлять, кому о том ведати не надлежит, и не будет повелено объявлять».

Это сильно напоминает клятву даже не чиновника, но агента секретной службы.

Таковой в значительной части Церковь теперь мыслилась Петру и Феофану.

Оттого что учрежденная 25 февраля 1721 года Духовная коллегия была через три недели переименована в Святейший Правительствующий Синод, суть дела не изменилась.

Православный публицист, богослов и философ Никита Петрович Гиляров-Платонов писал в 1862 году в статье «О первоначальном народном обучении»: «Когда Петр I издал указ, запрещающий монаху держать у себя в келии перо и чернила; когда тот же государь указом повелел, чтобы духовный отец открывал уголовному следователю грехи, сказанные на исповеди: духовенство должно было почувствовать, что отселе государственная власть становится между ним и народом, что она берет на себя исключительное руководство народной мыслию и старается разрушить ту связь духовных отношений, то взаимное доверие, которое было между паствою и пастырями»[125].

Думается, что Никита Петрович несколько идеализирует отношения «между паствою и пастырями» в допетровские времена. Они далеко не всегда были благополучны. Но в одном он совершенно прав: петровский аппарат брал на себя – по воле своего создателя – функцию полного контроля над действиями и мыслями всех граждан вне зависимости от социального статуса. Отдавать Церкви хотя бы толику влияния Петр не собирался. Недаром текст присяги членов Духовной коллегии был составлен так, что иерархи присягали лично государю и служением ему фактически исчерпывались их обязанности.

Гиляров-Платонов имеет в виду одно из положений приложения к «Духовному регламенту»: «Монахам никаких по кельям писем, как выписок из книг, так и грамоток советных, без собственного ведения настоятеля, под жестоким на теле наказанием никому не писать и грамоток, кроме позволения настоятеля не принимать, и по духовным, и гражданским регулам чернил и бумаги не держать, кроме тех, которым собственно от настоятеля для общедуховной пользы позволяется. И того над монахами прилежно надзирать, понеже ничто так монашеского безмолвия не разоряет, как суетная их и тщетная письма».

Вообще, Петр с большой подозрительностью относился к созданию письменных текстов теми, кто не был специально уполномочен для этого властью.

Один из таких примеров потряс Пушкина, который в конспекте своей «Истории Петра I» записал: «18-го августа Петр объявил еще один из тиранских указов: под смертною казнию запрещено писать запершись. Недоносителю объявлена равная казнь. Голиков полагает причиною тому подметные письма».

Это был август 1718 года. 7 июля этого года был убит Алексей.

Понятно, что Петр не читал пушкинского «Бориса Годунова» и не знал сцены в келье Чудова монастыря, где летописец Пимен, свободный духом, обличитель преступных властителей, бесконтрольно пользуется пером, бумагой и чернилами.

Вполне вероятно, что Пушкин, обнаружив этот «тиранский указ», вспоминал Пимена. Именно в Михайловском, в то время, когда создавался «Борис Годунов», Пушкин читал тома Голикова, летопись жизни Петра, откуда он этот указ и выписал.

Скорее всего, Голиков прав. «Подметные письма» – антивластная агитация – беспокоили Петра. Не имея возможности тотально контролировать грамотную часть населения, он рассчитывал, что при «высокой культуре доносительства» факт писания непонятно чего при законодательно распахнутых дверях может быть выявлен слугами, соседями, домашними.

Церковная реформа органично вписывалась в общий замысел Петра – создание «регулярного» государства, в котором по законам классической утопии каждый занимает свое определенное место в идеальной системе и подлежит полному контролю.

Флоровский писал о смысле церковной реформы: «Изменяется самочувствие и самоопределение власти. Государственная власть самоутверждается в своем самодовлении, утверждает свою суверенную самодостаточность. И во имя этого своего первенства и суверенитета не только требует от Церкви повиновения и подчинения, но и стремится как-то вобрать и включить Церковь внутрь себя, ввести и включить ее в состав и в связь государственного строя и порядка. 〈…〉 У Церкви не остается и не оставляется самостоятельного и независимого круга дел, – ибо государство все дела считает своими. И всего менее у Церкви остается власть, ибо государство чувствует и считает себя абсолютным. Именно в этом вбирании всего в себя государственной властью и состоит замысел того „полицейского государства“, которое заводит и учреждает в России Петр… „Полицейское государство“ есть не только и даже не столько внешняя, сколько внутренняя реальность. Не столько строй, сколько стиль жизни. Не только политическая теория, но и религиозная установка. „Полицеизм“ есть замысел построить и „регулярно сочинить“ всю жизнь страны и народа, всю жизнь каждого отдельного обывателя, ради его собственной и „общей пользы“ или „общего блага“»[126].

Главное в этом глубоком тексте – центральная по смыслу фраза: «Не только политическая теория, но и религиозная установка».

Включением Церкви в государственный аппарат не исчерпывался смысл церковной реформы как одного из ключевых аспектов «революции Петра» в ее фундаментальном смысле. Это была еще и агрессивная попытка создания новой религии, религии регулярности, жесткой упорядоченности мира, правда с необходимыми в этом случае атрибутами христианской доктрины, опорой на Священное Писание и комплекс теологических текстов.

К сожалению, при всей изученности отношений Петра и Лейбница, мы не знаем содержания их личных бесед. Не знаем, излагал ли философ царю свои представления о мироустройстве – о идее Бога как «великого часовщика».

Маловероятно, что энергичные и талантливые усилия Феофана по обожествлению царя происходили без его согласия. И это вполне естественно. Петр чувствовал себя не просто абсолютным монархом, приводящим в порядок свое государство, но строителем совершенно нового мира, мира великой целесообразности.

Сам Петр упорно выдвигал в качестве своего неприятия, например, монашества экономические и нравственные основания: «тунеядство» монахов, бегство тяглецов в монастыри и, соответственно, сокращение налогоплательщиков, равнодушие монахов к страданиям обездоленных.

«Наличные монастыри он полагал обратить в рабочие дома, в дома призрения для подкидышей или для